Негражданское мужество

От редакции. Пока наши мастера экрана балуют зрителей несмешными анекдотами про «любовь-морковь» новых русских и батальными «противостояньями» с участием старых русских и советских, кинематографическая жизнь не стоит на месте. Вот, например, появляется первый латышский фильм на русском языке с латышскими субтитрами. «Люди/там» - достижение скромное, но несомненное, удостоенное вниманием европейских фестивалей, критиков, публики и противоречивых зрительских отзывов… везде, кроме России. Потому, может быть, что «Люди там» имеют непосредственное и непредумышленное отношение к обычной жизни «здесь», чем «там», их проще скачать, чем посмотреть в кинотеатре…

* * *

«Сilvēki tur/Люди там» - полнометражный дебют латышского выпускника французской киношколы Айка Карапетяна - достижение скромное, но заметное, настоящее; и скромность тут не порок, а необходимое условие ответственного сотрудничества уверенного в себе кинематографиста с непростой фактурой. «/» в названии картины – не оговорка, знак разрыва, заброшенности.

Фактура. Типичная, не уточняемая - районы-кварталы на европейской периферии, навек не обжитые «жилые массивы» - остановившееся время, ничейная молодежь. «Вызывающе дерзкая» тусовка без работы, денег и социальных перспектив - Шоколад, Крекер, Малой и Ян обчищают тачки, отжимают мобилки, сдают сестру Крекера (считающую себя девушкой Яна) для съемок в сетевом порно, лакают пиво, ссорятся, дерутся, мирятся и совершают главную свою криминальную глупость с негодными средствами.

Имена. Без мам и отцов 20-летние примерно ребята с инфантильными прозвищами живут-активничают и доживают-скукоживаются. Торжествующая и скоропортящаяся на наших глазах повседневная полу-жизнь криминальной «компашки» рождает тотальное ощущение сгущающейся атмосферы: речь идет не о драме пары-тройки пожизненных «осколков империи», а о самоорганизующемся и тут же самораспускающемся элементарном подростковом социуме. О самороспуске архетипа, «коллективного тела» с несформировавшимися в нем характерами. О распаде семьи, народа, личности. Именем в тусовке помечен лишь обладатель волевого начала: Ян - главный герой и типаж - как бы Адам, лишенный воспоминаний о собственном происхождении, Рае, именах и вещах… В неслучайно неназванной стране, «на районе». Впрочем, имена имеются у еще двух, роковых в судьбе Яна, персонажей – у Музы и Одноклассника. Музу зовут Сабина, у нее, единственной в картине, есть Отец, следовательно, есть Все – деньги, территория (квартира, машина, дача) – есть жизнь, героем которой пытается стать влюбленный в Сабину Ян.

У Одноклассника есть мгновение, он случайно оказывается рядом с героем в лихую минуту, и его убивают вместо Яна. Произвольно развивая «адамическую» трактовку можно заметить, что если Муза – Лилит, ложная Ева, то одноклассник Роберт по прозвищу Робот – Авель или Христос. В таком случае, его жертва должна стать проклятием или искуплением для героя, но мимолетный образ повисает знаком вопроса - зачем убили «не того парня», зачем он, Ян, чей он? «На районе», где вечные вопросы не делают человека, а усложняют жизнь, подобные размышления обременительны. Для картины в итоге – тоже: это надежно «заземленная» история, равноудаленная от условности притчи и претенциозности арт-хауса… со старомодным, сюжетно не вполне оправданным, но благоразумным «открытым финалом». Согласно фабуле, Ян загоняет себя в угол, капкан захлопывается, герою предстоит лишь смерть – социальная или буквальная, окончательная или отложенная, достойная или случайная, Бог весть!.. Очень продуманная, выстроенная, но, в конечном счете неровная, позвякивающая на межэпизодных стыках локальная картина – фильм с прерывистым дыханием. Имен нет просто потому, что они еще ни к чему не прилагаются, из коллективного тела человек не родился. Или, выпал, погиб.

Место и Время. Латвия, конечно, не случайная родина для картины, оттуда же явился в мир ярлык «не граждане». На этом краю «объединенной» прото-Европы граждан первого сорта нет, гражданами второго сорта могут считаться бюрократы или состоятельные космополиты (скажем, во втором, формирующемся поколении), все прочие – отходы «государственного строительства». Этот «мир с человеческими отходами» в Европе еще не имеет твердого места, он как следует не описан, не прописан и только начинает догадываться о собственной заброшенности, умышленной ненужности, скованной условности, травмоопасной изменчивости… не себя самого, а больше подразумеваемой, чем узнаваемой «картины мира», к которой его «приписали».

Но эта картина как раз слишком понятна европейской и вообще кинематографической публике.

Картина мира. На первый, поверхностный взгляд, фильм дает повод для разговора о новом латышском кино, подрастающем где-то между бескрайним российским «Бумером», Новой румынской волной и наимоднейшим франкофонным региональным кинематографом.

Высшим достижением последнего являются философские фрески бельгийцев Дарденнов и бретонца Бруно Дюмона, работающих в поле мощной католической образности с тонкой психоаналитической поднастройкой. Такой оптикой Карапетян не располагает, зато из его рукава выпрыгивает Дьявол - Отец Сабины, проповедник-шоумен. Фарисей, лицемер, палач и шутник вытаскивает Яна на сцену и подвергает гражданской казни, лишает лица и имени. Он настаивает: у тебя в жизни ничего нет и не будет, твое счастье – то, что я тебе даю и пока даю; а даю я тебе что-то, пока ты передо мной никто и я тебя не вижу. Неслучайно Он оказывается Отцом «подложной невесты», Лилит. Разумеется, Он - иностранец и космополит, сцена его «явления народу» – главное событие в судьбе картины и героя, он вообще наиболее тут любопытен и наименее раскрыт. Рискну предположить, что Дьявол немного… поляк! От него шибает карнавальным гонором и сантиментом, он заносчив, как-то неорганично брутален, артистичен, бессердечен. Победить Дьявола возможно с помощью Божьей - победив себя, совершив личный поступок, отменяющий все прежде совершенное, преодолев судьбу и время… вернуть лицо и имя. Сфальшивить с такой развязкой значит самоубиться. Режиссер не рискнул…

Смерть в кредит. Это случилось в Риге в 1987 году. Документалист Герц Франк снял глубокомысленную картину «Высший суд» - репортаж из камеры смертника, студента Долгова, убившего профсоюзную активистку и воровку Бурилину вместе с ее сожителем, тоже русским. Считалось, из мотива социальной (тогда говорили «классовой») вражды. Я бы сказал, из глубокой социо-культурной розни, начерно описанной Достоевским. Провозгласив собственный моральный кодекс, СССР официально делегитимировал любой иной ценностный дискурс, вывел последний из поля зрения, пропустив вследствие этой слепоты собственный крах и допустив жизненную трагедию 280 млн. граждан Союза, в том числе рижских, 1987-х. Та же слепота является родовой травмой «осколков» «империи» - бывших республик Союза… Кажется, Долгов искренне раскаивался в убийстве. Сомневаюсь, что его жертвы были бы способны на подобный поступок. Впрочем, кто сказал, что они стали бы убивать когда-нибудь кого-нибудь почему-нибудь в каких-нибудь количествах? Эти вопросы и не вписывались в плоскую голову въедливого советского документалиста, не испытывавшего особенной жалости к жертвам своего героя. Очень понятно такое избирательное сочувствие, ведь на глазах Герца и с его участием парня замучивает совесть - Герц Долгова тоже слегка казнит, косвенным образом наслаждаясь плодами его «убийства из идеальных побуждений».

Социальный конфликт с кульминацией в эпизоде гражданской казни героя также вынесен на передний план в «Люди/там» - Не-граждане «с района» ведут повседневную прото-криминальную борьбу за источники дохода на контролируемой территории с обладателями этих ресурсов и заслуживают наказание от лица этих «униженных и оскорбленных» Граждан. То есть, они себя сами перед «обиженными» преступлениями против них казнят, проклинают себя «темными делишками» и Дьявол в ответ казнит главного из них. Разумеется, вся эта пугающая обывателя уличная «правда жизни» с «дай позвонить телефон» выглядит мелковато, в кино важны детали, проделывающие наглядную эволюцию с участием Яна, последовательно добывающего фотоаппарат, престижное пальто, автомобиль - средство передвижения к «невесте»-дочери своего антагониста. Но вот, как и Франку, режиссеру Карапетяну не жалко никого кроме своего героя - так устроен мир, что для картины с единственным самодостаточным действующим лицом вполне логичен не стреляющий в него пистолет – вещественный сертификат достигнутого в некотором смысле бессмертия. Подчеркнем: не победы над смертью, не проклятия, а визуально описанного статуса. Образа. Иконы. Воли. Только Ян не успевает оформиться в Икону, он просто пропадает, но всякий удавшийся фильм бывает немного умней недоговаривающего автора. Антагонизм между миром Лже-Отца - кривляющегося Дьявола - и детьми бессмертия разрешается Войной Миров – по крайней мере, согласно библейскому вероучению. Следующим номером в творческих планах Айка стоит картина «с элементами хоррора» и это правильно, образ торжествующего апокалиптического Зла ему удался - верим и ждем!

Иди и смотри! Не всегда настоящее кино находит силы для бессмертного финала, сопротивление среды – безголосой улицы – порой чересчур велико. Честней и великодушней бывает оборвать рассказ, не разменивая радость победы над материалом логичными уступками жанру. По-крайней мере, пока улица не разговорится, честная тишина гарантирует молчаливое зрительское понимание, Карапетян его заслужил. Заслужил и некоторую часть упреков русских «неграждан», небезосновательно считающих себя не кем-то-там «с района», а более европейцами, нежели их «облагороженные» правильной бумагой друзья и соседи. Рознь неуместна и небезопасна для всей Латвии, обитатели которой оказалась в лодке без весел и обнаружили, что половина потырила паспорта другой, а та, в свою очередь, позарилась на карманную мелочь первых. Давно пора побросать обременительное барахло в океан и поискать весла в воде… Вот-вот, в прото-Европе «негражданами» могут быть назначены и все вообще ново-европейцы, и конкретно латышские «граждане». Европейский Проект в значительной степени формируется «под ковром» у безликой бюрократии, фронтменами которой отрабатывают мелкие дьяволы, несмешные клоуны, чьи репризы свидетельствуют об уровне ответственности и компетентности хозяев цирка. Латышские и прочие националисты, видимо, так и останутся в его фойе «клубом по интересам». В цирке вообще всем непросто сохранить лицо, но те, кому это удается, имеют шанс вернуть деньги за билеты, добраться домой, И даже поучаствовать в настоящем кино, которое, подобно гражданским свободам, не покупается за лояльность и не сдается под проценты гражданам «первого сорта». А добывается на улице. На той, где живет и погибает Ян – заброшенный человек с именем и судьбой.

Атмосфера. Она также не заимствуется из воздуха «напрокат». Атмосфера считывается с лиц преображенных событиями, переносится словами, организуется поступками, фиксируется нейтральным взглядом, вырастает в живой Образ, в Ковчег Спасения Смысла Истории. Сегодня Латвию следует поздравить не с сомнительным «Днем Рождения национального кинематографа», а с рождением настоящего фильма, атмосфера которого оживает в парадоксальном для реалистической школы, почти невыносимом союзе удовольствия и тревоги. По мере обнажения лиц, умножения взглядов персонажей, тревога уступает удовольствию – настолько все участники картины замечательны, их работы интеллектуально точны и совместны. Всем тут чересчур известно, во что играют с каждым из них, каждый испытывает угнетение… Совместное проживание индивидуального краха, предугадываемое бесправие перед масштабным будущим дарит жизнь умному латышскому фильму снятому армянским автором с непременным участием талантливых русских ребят, не уступающим им матерых латышских артистов и очаровательной украинской модели Лилит (Сабины).

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67