От редакции. Сегодня, 5 ноября, в Государственной думе России пройдут слушания на тему «Приоритетные направления совершенствования законодательства в области развития малого и среднего предпринимательства в РФ». За этим сложным названием кроется вполне заурядная вещь. Парламентарии проанализируют каким образом возможно улучшить положение малого и среднего бизнеса в России, того самого бизнеса, который, как уже не раз указывалось президентом Дмитрием Медведевым, должен стать локомотивом вывода России из экономического кризиса. И хотя многое уже было сделано, малый бизнес до сих пор страдает от давления коррупционеров от власти. О том, какие меры должно в первую очередь предпринять государство для спасения отечественной экономики и как оценить эффективность этих мер с читателями «Русского журнала» поделился отечественный экономист, директор Института проблем глобализации Михаил Делягин.
* * *
Как известно, наиболее простой экономический критерий оценки выхода той или иной страны из кризиса – это динамика ВВП. Но его узнают с большим опозданием даже в развитых странах, поэтому все ориентируются на всякие опережающие индексы, которые отражают настроения на рынке, а они, в общем-то, не очень надежны.
Мне кажется, что идея о выходе из кризиса – больше миф, который отражает, во-первых, общую усталость от кризиса, а во-вторых, некоторую реальную стабилизацию. Те деньги, которые длительное время вливали в экономику, частично сработали, частью они помогли банкам немножко на них поспекулировать, и в целом статистика улучшилась.
Но мне представляется, что это временная передышка: фундаментальные причины кризиса не исправлены.
Первая из этих причин – плохие долги, о которых все так любят говорить. Что сделали американцы? Они плохие долги обменяли на государственные ценные бумаги. Но эти государственные ценные бумаги когда-нибудь будут предъявлены к погашению – и что тогда?
Вторая – это почти полное освобождение топ-менеджмента от контроля собственника и, соответственно, совершенная безответственность этого топ-менеджмента. Пока исключаются наиболее экзотичные случаи, когда государственная компания, которая заведена своими топ-менеджерами в полное шоковое состояние, получая государственную помощь, умудряется оплатить из этих денег бонусы этим самым провалившимся менеджерам. Однако в целом ситуация не меняется. Собственники не хотят, а в ряде случаев не могут управлять своим бизнесом, и топ-менеджеры творят что хотят.
И, наконец, имеется третья, самая главная причина, о которой все тактично умалчивают, – это кризис перепроизводства информационных технологий, стандартов управленческих решений, вызванный загниванием глобальных монополий. Монополии некому регулировать в глобальном масштабе, и нет никаких рынков, чтобы их обуздать, как это делали в свое время Рейган и Тэтчер.
Но, безусловно, сейчас имеется некоторая передышка, некоторое улучшение в мире.
Что касается России, то у нас собственный кризис. Причем главная причина нашего кризиса заключается, как ни стыдно об этом говорить, в коррупции. Это явление, без учета которого не работает ни одна экономическая модель. Простой пример: сейчас стоимость нефти 70 или чуть меньше долларов за баррель. Пять лет назад мы об этом мечтать не могли, даже теоретически. Почему сейчас 70 долларов за баррель работают для экономики хуже, чем работали 27 долларов за баррель? Не только потому, что налицо другая тенденция: тогда была повышательная, сейчас понижательная. А потому, что совсем не факт, что из этих 70 долларов для экономики остается больше, чем оставалось с тех 27.
В чем это проявляется операционально? Экономические диспропорции достигли такой глубины, что коммерческий спрос сжимается. Единственный способ сохранить экономику – это замещать сжимающийся коммерческий спрос государственным спросом. При этом даже инфляции в равновесной модели не должно происходить, потому что государственный спрос должен расширяться настолько, насколько сжимается коммерческий. Увеличение государственного спроса повышает потребность в контроле за государственными деньгами.
А что означает контроль за деньгами государства? Это означает ограничение коррупции. Ограничение коррупции с экономической точки зрения – это подрыв благосостояния бюрократии. Поэтому действенный контроль за деньгами невозможен.
Значит, увеличение государственного спроса переходит на валютный рынок. Государство дает деньги экономике, например, на поддержку российского автомобилестроения. И эти деньги вместо автомобилестроения приходят на спекулятивные рынки. Самый перспективный спекулятивный рынок – валютный, где деньги воруются или уводятся в сторону на время, на них скупается валюта, и все ждут сверхприбылей. Это атака на международные резервы, международные резервы начинают сжиматься. Введение валютного контроля противоречит либеральной идеологии. (Как говорил один олигарх, о наличии или отсутствии демократии в стране нужно судить по одному главному праву человека – праву вывести из этой страны свой миллион долларов.) Значит, единственный выход из ситуации – это делать плавную девальвацию.
Тем самым пугают всех. Потому что одно дело – я проснулся завтра в другой стране, теперь привыкаю к ней, а другое дело, когда изменения идут потихонечку. На валютный рынок приходят помимо денег государства все, у кого есть хоть какая-то копейка. В конце концов эта ситуация становится угрожающей. Банк России принимает решение: все, больше ни копейки этой экономике. Обрезает собаке хвост, и все постепенно приходит в норму. Потому что деньги со спекулятивного рынка потихонечку уходят, валютный рынок встает, стабилизируется, потом идет компенсационное укрепление рубля, деньги оттуда понемногу просачиваются в какие-то сегменты реального сектора, частично возвращаются. Наблюдается некоторое улучшение ситуации, которое мы и видим сейчас. Это цикл, который я описал и который сейчас начинается заново. Потому что экономическую депрессию никто не отменял.
Что касается всех этих дебатов о завершении или продолжении кризиса, то нужно сказать следующее. Существуют две партии. Одна за то, чтобы «все менять», другая опасается, что под лозунгом кризиса, под рассуждения о его продолжении их хотят отодвинуть от кормушки. Причем они подозревают, что систему менять не хотят, систему оставят прежней, потому что они истово верят, что это лучшая система в мире, раз они ее создавали. Хотят просто сменить бенефициаров системы.
Но на публичном пространстве, поскольку никто не может выступить против системы или против модернизации, проблема трансформации системы или же качества ее менеджеров обсуждается в терминах: а кризис еще продолжается или уже закончился? Обе группы состоят из вполне уважаемых людей, прошедших долгий путь. И их заочный спор составляет внутриполитический дискурс сегодняшнего дня. И нужно понимать, что разговор о том, кончился или нет кризис, на поверхности – это разговор о том, нужна нам модернизация или нет, а в глубине души это спор о том, нужен ли нам огонь по штабам со сменой системы или пусть оно идет как идет.