Наследник Хиросимы

От редакции. В 2009 году Россия вынуждена праздновать не самый веселый юбилей. 14 декабря 2009 года исполняется двадцать лет со дня смерти выдающегося общественного деятеля, «отца» водородной бомбы Андрея Дмитриевича Сахарова. Он, вероятно, - один из немногих, о ком в современной России сохранилась хорошая память. И противники, считающие его, как и многих других представителей «Межрегиональной депутатской группы», виновным в развале Советского Союза, и сторонники, уверенные, что Сахаров является воплощенной «совестью нации», одинаково уважают его. Они уважают его за последовательность в отстаивании идеалов, в которые он верил, за честность и искренность суждений. Даже самые отъявленные враги Сахарова вынуждены признать, что без него СССР прекратил бы свое существование намного раньше 1991 года, поскольку был бы раздавлен вооруженными ядерным оружием Соединенными Штатами.

* * *

Андрей Сахаров был классическим представителем особого поколения ученых, сформировавшихся после 1945-го года. Именно это поколение ученых ввело проблему этики в научный дискурс. Как известно, в XVIII-XIX веках классический ученый – это человек, который стоял вне и над моральной проблематикой. Для него определяющим был поиск знаний и никакие соображения гуманитарного порядка не могли стать барьером между ним и этим его занятием. У ученых XIX столетия и первой половины XX века наблюдалась своеобразная идиосинкразия к любым сдерживающим развитие знания принципам. С их точки зрения, наука всегда страдала от теологии, от теологической религиозно мотивированной этики и так далее. Поэтому для свободного развития знания, а следовательно, и прогресса, необходимо чистое знание освободить от всяких дополнительных, приходящих моментов. Однако опыт Хиросимы во многом повлиял на изменения сложившейся ситуации. Возникло поколение ученых, которых мучает совесть.

Оппенгеймер, Эйнштейн и многие другие выступили с предостережениями в адрес политиков, и общественности. Впрочем, последняя уже была серьезно напугана колоссальными возможностями научного знания, в котором, естественно, общественное мнение мало что понимало. Оно просто знало, что джин выпущен из бутылки, что ученые – это новые ученики дьявола и так далее. Сахаров был классическим наследником этого нового импульса, появившегося в научной среде после Хиросимы. Он соединял в себе профессиональную, академическую, фундаментальную науку со швейцеровским поиском смысла жизни. Но, к сожалению, этот поиск смысла жизни, на мой взгляд, велся им в сугубо либерально атеистической сфере.

Андрей Сахаров исходил из позиции атеистического гуманизма, который серьезно ограничивает научную этику и заставляет ее, в принципе, заранее проигрывать беспощадному, бюрократическому господству и контролю над научными исследованиями. Государство нельзя просто ограничить. Как показывает пример Сахарова, его, в определенном смысле, поражение в столкновении с Левиафаном, государство нельзя взять под контроль, находясь на позициях атеистической этики, исходя из атеистического гуманизма.

Пытаясь сделать это, ученый попадает в простую ловушку, если Бога нет, то все позволено, как сказал в свое время великий правдолюбец Федор Достоевский. Если Бога нет, то все позволено, и поэтому мотивировать преклонением перед жизнью необходимость обуздывать бесконтрольную технологизацию общества очень сложно. Наука, встав на антирелигиозные позиции еще во времена Галилео Галилея, заранее обрекла себя в перспективе на то, чтобы быть служанкой не Церкви, но государственной бюрократии.

Руководство Соединенных Штатов, кстати, не менее цинично, не менее издевательски и постмодернистски относится к этике ученых, чем советское руководство. Люди Запада из определенных соображений политкорректности надувают щеки и хмурят брови, когда выписывают очередные Нобелевские премии, но в глубине души это совершенно мертвые люди с мертвыми сердцами, с мертвой совестью, которые исходят из крайне рациональных установок. По большому счету, для них всё сводится к тому, что они называют правилами игры. Они всерьез не принимают этические побуждения, моральную боль. И это прекрасно было описано, повторюсь, Федором Михайловичем Достоевским, который великолепно понимал анатомию западной ментальности, ее сценическую мертвенность.

Как известно, все страдающие угрызениями совестью ученые, начиная с участников проекта «Манхеттен» не смогли повлиять на решение об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Более того, они получали серьезные взыскания за малейший намек на антиамериканскую деятельность. Сенатор Джозеф Маккарти летал над Соединенными Штатами, выискивая зерна коммунизма, не менее злобным, не менее черным духом, нежели любой сталинский палач в СССР.

Что мог бы сделать в этом смысле Сахаров? Сахаров был просто некоторым символом, который нужен был Западу, поскольку он вошел в этический клинч с собственным руководством. Пример Солженицына демонстрирует, что когда диссидент, уезжая на Запад, входил в клинч уже с западными политиками, то он мгновенно выпадал из обоймы позитивных фигур. Как Зиновьев и Солженицын, так и Сахаров, вероятно, в случае эмиграции вскоре вынужден был бы уйти в тень. С ним просто никто не стал бы считаться. Сущность бюрократии в том, что она не собирается руководствоваться какими-то личными принципами или тезисами. Неважно, будто то построение коммунизма или гражданского общества и либеральная демократия.

Не знаю, смог бы умный Сахаров победить глупого Горбачева? Смог бы Сахаров сохранить СССР? Известно одно, первый и последний президент СССР сделал все мыслимые тактические ошибки, которые только можно было сделать. Кроме того, Советский Союз развалила продажность государственной номенклатуры, которая просто решила продать возглавляемую ею страну Западу. И как Сахаров мог бы воспрепятствовать этой номенклатурной воле и декадансу, мне не очень ясно.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67