Разложение
"Наука, искусство, философия не только "слуги богословия", но всякого твердого режима"1.
Эта невероятно скандальная мысль А.Ф.Лосева в наше время мало кем воспринимается всерьез. В лучшем случае ее стыдливо замалчивают. В худшем - трактуют как завуалированную критику советской власти. Это весьма распространенное и отвратительное по своей безвкусице предположение, основанное на подозрении классика в двурушничестве, похоже, до сих пор устраивает многих.
Между тем, не правильнее ли говорить о философской позиции русского мыслителя открытым текстом, независимо от того, приятно это кому-либо или нет?
Правда заключается в том, что для Лосева философия только и возможна в качестве служанки чего-либо. Иной философия быть не может, если она хочет оставаться сама собой. Другой вопрос, служанкой чего она должна быть и во имя чего? Но "свободная философия", "философия для философии", отвлеченная от реальности, оторванная от творческих своих истоков, от всякой заботы о мире и ответственности за него, безжизненна и бесплодна. Какой Истины она чает, какую Мудрость она любит? Может ли философия брезгливо отворачиваться от общественной жизни, если "истина - это нечто коллективное, социальное, гражданское, истинно то, в чем все мы согласны"2?
Философия всегда несвободна, она всегда осуществляется во имя чего-то, лежащего за пределами чисто познавательного интереса. Поэтому видимость творческой свободы, которую мы обрели в результате свертывания российской государственности, есть не более чем симптом разложения. "Свободное искусство могло существовать только в эпохи развала того или иного культурно-социального режима"3. Таково и наше время смуты, время смешения, помрачения и слепоты. Тот, кто способен в такое время тешиться "свободой творчества", не то лукавит, не то сам находится в умопомрачении.
Нечего пенять на нынешнее государство, которое предпринимает попытки ограничить разросшиеся и замкнувшиеся в себе философские институции. Коль скоро в недрах самого профессионального философского сообщества в течение 90-х гг. был осуществлен сугубо отрицательный пересмотр социальной роли философского образования, и отказ от идеологических обязательств состоялся, вполне оправдан вопрос о том, почему советская философия не разделила печальной участи того целого, частью которого она являлась.
Старшие товарищи по философскому цеху гордятся тем, что до сегодняшнего дня им удавалось вполне успешно отстаивать позиции философии в системе высшего образования. Но эти заслуги вряд ли можно считать бесспорной индульгенцией. Ведь речь должна вестись о том, что конкретно удалось сохранить, и в каком качестве старая система философского образования была инкорпорирована в нынешнюю действительность. Может быть, все же служить идеологии предпочтительнее, чем прозябать в состоянии разложения, пусть и приправленного блеском от умения зарабатывать деньги, обучая недорослей премудростям пиар-технологий и т.п.?
Застолбить место, занять выгодную нишу - это ли удел философии, в этом ли ее свобода? И если сегодня кто-то повторит уже однажды сказанное о философии в нашей стране - "польза сомнительна, а вред очевиден", - то будет во многом прав. Будь проклята такая свобода! Нет нужды цепляться за сомнительные достижения от приспособленчества.
Рациональность
Жизнь мудрейшего Сократа, который вместо того, чтобы зашибать бабки, шлялся по рынкам, была прервана чашей с ядом, принятой из рук собственных сограждан. Все прогрессивное человечество до сих пор не может простить афинским гражданам этой вопиющей несправедливости, несмотря на то, что с юридической точки зрения, судебный приговор был вынесен безупречно.
Тем удивительней кульбит, совершенный его ближайшим учеником - божественным Платоном, который к концу жизни очутился на стороне тех, кто осудил Сократа. Задолго до всяческих попперов, смакующих тоталитарную сущность платонизма, Вл.Соловьев обнаружил здесь "жизненную драму"4, которая заставила Платона принять тот страшный обвинительной приговор и присоединиться к гонителям мудреца.
"Философ - сначала человек, а уж потом только философ, он должен жить, тогда только сможет он философствовать, и фактически философствует он для того, чтобы жить"5. Тот, кто пытается утвердить философию в безграничной свободе, преступает законы жизни. Быть может и Платон, в отличие от гуманистов и других любителей свободы, не простил своему учителю именно такой измены жизни?
Свобода творчества, понятая как негативная, формальная свобода, и философское познание - понятия очень далекие друг от друга. Не на свободе творчества зиждется философия, а на позитивной свободе, которую дает лишь ориентация на полноте жизни, на подлинном ее истоке. И сам Платон проявляет именно такую свободу, положительно ориентируясь на культе (См. об этом: о. П.Флоренский Философия культа6).
Сейчас трудно найти профессионального философа, который бы без брезгливости говорил о том, что в советское время философия была служанкой идеологии. Страх догматизма, который враждебен всяческому свободомыслию, парализует волю современным профессионалам. Но "догматизм есть цельность духа" (Н.Бердяев). И пусть состоявшаяся деконструкция "измов" и освободила современность от множества неудобств, сделала для некоторых творческих личностей жизнь во многом приятной и комфортной, все же что-то рабское проглядывает в современном культе свободы от догматизма и тоталитарного гнета. Цельности нет, ведь всякая деконструкция - это рациональное разложение. Современное философское образование не может не пребывать в этом состоянии.
Садомазохизм
Есть нечто отталкивающее и сомнительное в понятии "профессиональная философия". Здесь что-то противоречит обыденному представлению о подлинном философском призвании. Сами профессиональные философы нередко подчеркивают, что они являются не более чем знатоками философии (ее историками), эрудитами, но не философами в подлинном смысле слова.
Но откуда эта робость, это бессилие? Уже не одно поколение, вступающее в активную пору своей жизни, не может в полной мере проявить творческую силу. Реальность как бы закрылась, стала непроницаемой для наших усилий. Между тем основатели советской философской школы во многом были дилетантами и в большинстве своем не имели философского образования. Но с каким бесстрашием они клеймили признанных классиков и сажали их на пароходы! Своими руками творили историю, ковали будущее человечества!
Может быть, во многом они были и неправы. Но, в отличие от болезней старости, болезни роста изживаются, преодолеваются в торжестве молодости, расцветающей жизни. Старость же не питает надежд. Она может быть преисполнена достоинства, но может и трусливо брюзжать. Наши профессиональные философы брюзжат, не хотят уходить с арены вместе с той эпохой, от которой малодушно теперь отрекаются.
Отношение к прошлому и современности, а в конечном итоге к предназначению философии - вот тот водораздел, по которому проходит конфликт поколений в современном философском сообществе. Мы вовсе не должны быть безмерно благодарны своим старшим коллегам только за то, что они сохранили систему в тот момент, когда все вокруг рушилось в тартарары.
Что они нам оставят? Философские факультеты и кафедры, где каждой твари по паре и где зачастую утрачена фундаментальная связь с тем, что оправдывает философское познание как таковое и делает его особым, ничем не заменимым типом социального служения. И, мягко говоря, весьма недоброжелательное отношение к философии со стороны народонаселения, ибо факт совершенного предательства и отречения не может быть искуплен несколькими наездами со стороны власти. "Собаке собачья смерть" - говорят о предателях.
Если, как сказал П.Флоренский, "объективной правды, над человеком стоящей, и не признает наша современность"7, то нужен ли нам весь этот философский синкретизм, отвлеченный от жизни и превращающий занятие, получившее высокое звание "любви к мудрости" в частную лавочку для индивидуального самовыражения?
Нынешние генералы от философии хотят, чтобы философия ни в коем случае не была служанкой идеологии. С садомазохистским наслаждением вспоминают они тоталитарное прошлое и гордятся обретенной свободой. Но ведь на место идеологии они без зазрения совести поставили корпоративные интересы профессионального сообщества, - вот чему они рабски преданны, вот бог, которому они служат.
Философия не может гнушаться грязным, мучительным и запутанным миром. Не подобает ей заботиться о том, как бы поудобнее устроиться в каком-нибудь теплом местечке, не такими путями идет тот, кто в конце жизни может сказать: "мир ловил меня, но не поймал" (Г.Сковорода). Философии подобает строгость и суровость, а не благодушие и расслабленность. Не либерализм, а догматизм, цельность духа исцелит ее. А стало быть, настало время ясно дать себе отчет в том, служанкой чего является философия: живого и единого Бога - или же мертвых идолов толерантного политеизма.
Создавать в современной России немертворожденные социальные идеологии, способные дать обществу утраченную возможность осмысленного общего действия, смогут или философы, или никто. Однако для того, чтобы это стало возможно, начинать надо с себя - т.е. с разговора об идеологии самого философского сообщества. Пока, на данный момент, болевая точка именно здесь.
Н.Гараджа. Лишний билетик на философский пароход.
Примечания:
1 Лосев А.Ф. Очерки античного символизма. - М., 1993. - С. 837
2 Унамуно Мигель де Агония христианства // О трагическом чувстве жизни. - М. 1996. - С. 307
3 Лосев А.Ф. Очерки античного символизма. - М., 1993. - С. 836
4 См.: Соловьев В.С. Жизненная драма Платона // Соловьев В.С. Соч. Т. 2. М., 1988.
5 Унамуно Мигель де Агония христианства // О трагическом чувстве жизни. - М. 1996. - С. 50
6 Флоренский П. Собрание соч. Философия культа (опыт православной антроподицеи). - М., 2004.
7 Флоренский П. Параграфы 34, 35 и 36 из "философии культа" // Regnum Aeternum. - М., 1996. - С. 198