Левый, еще левее

Никакой жизни не стало литературному обозревателю, все против него. Казалось бы, лето, мертвый сезон, время отпусков и т.д. Господа издатели, пресс-секретари тож, запирайте свои офисы на висячий замок и чемодан - вокзал - Хургада. Или там Анталия, Канары - какая разница, если тут за окном сплошные дожди и плюс 15.

Так нет же, все кипит, бурлит. В стране по-прежнему книжное изобилие, оно же - книгоиздательский бум. Издательства множатся, книжки выходят одна другой лучше, что снаружи, что внутри. Хочется быть добрым и всех хвалить. Потом спохватишься, решишь по какому-нибудь особо неприятному поводу оскалиться - ан зубов-то и нет, выпали все.

Приходится в профилактических целях усилием воли поддерживать себя в форме. Для разлития желчи решил я было почитать какое-нибудь свежее сочинение господина Лимонова - это, как правило, помогает. Но быстро обнаружилось, что ничего нового главный чегевара России и окрестностей за последнее время не написал. Да кроме того, его и так на днях обидели - не признали мемуар "По тюрьмам" романом и не пустили вместе с парой десятков других лузеров в букеровский лонг-лист. Что, безусловно, свидетельствует о профпригодности членов жюри и позволяет надеяться на их дальнейшие осмысленные действия.

Впрочем, достойная замена команданте Эдичке среди плодов первого июльского урожая нашлась быстро - спасибо издательству "Праксис", выпустившему очередной опус люблянского психоаналитика Славоя Жижека "Ирак: история про чайник". Разгадку названия дает сам Жижек, приводя известный анекдот, с помощью которого Фрейд пояснял причудливую логику сновидений: 1) я никогда не брал твой чайник; 2) я вернул тебе его целым и невредимым; 3) чайник уже был дырявым, когда я взял его у тебя. Столь же последовательны, по мнению Жижека, представители администрации Буша при объяснении причин иракской войны.

Однако собственно Ирак Жижека волнует не слишком. "Это книга не об Ираке, но и не об иракском кризисе и войне, действительно имевших место в Ираке", - заявляет модный словенец. И это в общем-то естественно. Дело в том, что Жижек вообще не слишком интересуется реальностью. Подобно большинству современных философов, он анализирует язык, подрывает властные дискурсы, как называется эта операция на высоколобом сленге. В результате язык фетишизируется, речевые фантомы заменяют действительность. О чем Жижек и сообщает в новой своей книге с довольно-таки обезоруживающей откровенностью. "В том, что касается Ирака, необходимо устоять перед соблазном ложной конкретности", - поясняет он и справляется с этой задачей не хуже покойного саддамовского министра информации Мохаммеда Саида аль-Сахафа, про которого с остраненным иронией восторгом пишет: "Было что-то освежающе избавительное в его выступлениях, которые отражали стремление вырваться из-под власти фактов".

Стремление вырваться из-под власти фактов и подменить их самодовлеющими языковыми конструкциями - это базис жижековского метода. Все прочее - надстройка. Поэтому не стоит удивляться, когда относительно здравые размышления о реальности Ближнего Востока заканчиваются предложением "превратить палестинцев в политических модернизаторов". Излишне говорить, что автору и здесь удается "устоять перед соблазном ложной конкретности" и скрыть от читателя, как именно должна происходить эта чудесная метаморфоза. Если, конечно, не считать указанием конкретного пути ссылку на брехтовский призыв "распустить народ и избрать новый" (сарказм, который вкладывал в эту фразу сам Брехт, Жижек определяет как "оппортунистический с политической точки зрения и ошибочный в теоретико-политическом смысле").

Конечно, всю эту игру пустыми означающими Жижек не сам придумал. Левый дискурс всегда был мифологичен и тяготел к семиотическому произволу. В этом отношении исключительно показателен приводимый Жижеком пример из Ленина: доказывая опасность спекулянта-филантропа Джорджа Сороса, автор "Истории про чайник" ссылается на вождя пролетарской революции, который, услышав от кого-то из партайгеноссен "похвалы в адрес хорошего священника, искренне сочувствующего тяжелому положению бедняков, разразился тирадой о том, что большевикам нужны священники, которые пьют, отбирают у крестьян последние крохи из их скудных запасов и насилуют их жен, - они помогли бы крестьянам ясно понять, каковы священники на самом деле, тогда как "хорошие" священники только сбивают их с толку". Характерно, что "на самом деле" относится в этой фразе к воображаемому, а не к действительному, - неизбежное следствие ситуации, когда знак предшествует значению (случай Ленина), а исследование реальности подменяется критикой языка (случай Жижека).

Признание языка (в широком смысле слова) основой власти (в еще более широком смысле) естественным образом приводит к констатации зависимости от власти любого носителя языка. Остается только "отважиться выйти вовне". Как осуществляется этот выход на практике, Жижек поясняет на нескольких примерах. Вот два из них.

Во время вьетнамской войны американские солдаты заняли одну из местных деревень и сделали всем детям прививки на левой руке; на следующий день вернувшиеся в деревню вьетконговцы отрубили всем привитым детям левые руки. "Хотя этот случай трудно назвать буквальным образцом для подражания, - уступает мыслитель, - такое полное отвержение Врага в его стремлении оказать "человеческую" помощь, когда цена не имеет значения, должно быть поддержано в своем основном посыле".

Следующая иллюстрация "выхода вовне" взята из практики перуанской бандитской группировки "Сендеро Луминозо" ("Сияющий Путь"). Захватывая очередное поселение, революционные уголовники расстреливали первым делом не местных солдат и полицейских, а ооновских и американских советников по сельскому хозяйству и медиков, помогавших крестьянам. "При всей жестокости этой процедуры, - комментирует Жижек, - в ее основе лежала верная догадка..." ну и т.д., см. выше про вьетконговцев.

Вот ведь какое странное дело: расслабишься, бывает, забудешь, с кем дело имеешь, относишься как к человеку, - с чем-то споришь, с чем-то соглашаешься. А потом присмотришься - ба, да это ж людоеды у костерка сидят, пузики после сытной трапезы почесывают и переговариваются, разбившись на парочки: Жижек с Бодрийяром, Бадью с Тарасовым, Шамир с Хомски...

Удивительный все-таки феномен: малейшее заигрывание с революционаристскими идеями с какой-то совершенно фатальной неизбежностью приводит к натуральному каннибализму. В конце книжки Жижека приведен каталог серии "Час Ч. Современная мировая антибуржуазная мысль", выпускаемой издательством "Гилея". Начинали люди с относительно пристойного виртуального индейца, известного под кличкой Субкоманданте Маркос, а теперь анонсируют очерк про "Революционные Вооруженные силы Колумбии FARC-EP", книжку "Красные бригады": Опыт революционной борьбы в Италии" и сборник Ульрики Майнхоф "Посягательство на человеческое достоинство". Такая вот "антибуржуазная мысль".

Сходным образом развивалась и история авангарда. Так все хорошо начиналось - Владимир Маяковский, "Вот так я сделался собакой", - а заканчивается перформансами человекопса Олега Кулика. Причем герой Маяковского по поводу превращения, помнится, переживал, а Кулик ничего, не грустит, лает заливисто. Вот Дмитрию Бавильскому 300 страниц интервью нагавкал. А Бавильский все это обработал и издал - книжка называется "Скотомизация. Диалоги с Олегом Куликом", а выпустило ее специализирующееся на радикальных жестах издательство Ad Marginem.

Книгу эту не стоило бы читать - ну кто такой Олег Кулик? - если бы не два обстоятельства. Во-первых, мне всегда хотелось понять, чего в фигурах вроде Кулика больше: нормального здорового жульничества или все же психической нестабильности? Во-вторых, недавно наткнулся я в газете "Московские новости" на материал о выставке другого живого классика Ильи Кабакова в Эрмитаже. И директор Эрмитажа Михаил Пиотровский среди прочих умных вещей говорит по этому поводу: "Выставка Ильи Кабакова - проверка Петербурга на звание культурной столицы. Если зрители придут - все в порядке. Если нет - увы..." Вот так вот. То есть если на Врубелей-Рубенсов всяких люди ломятся или, допустим, возле работ Хуана Миро не протолкнуться, - то это еще не культурная столица, а так, баловство. А вот если на "перевернутые стулья из инсталляции Кабакова" народ поглядеть придет - тогда, значит, все в порядке. Тенденция, однако.

И вот ради этой тенденции я за "Скотомизацию" и взялся. Но четких ответов на свои вопросы так и не получил. То есть получил, но, как бы это сказать, неоднозначные. Детские комплексы и фобии у Кулика налицо - видно, что читал человек-собака Фрейда, в курсе, как с искусствоведами разговаривать. Коммерческий расчет тоже присутствует - понимает умный пес, с какой стороны его бутерброд маслом намазан. Выходит, что поровну в его перформансах того и другого.

Но если с самим перформансистом я еще более или менее разобрался, то что движет людьми, когда они, встав в кружок вокруг сидящего на цепи Кулика или тотальных инсталляций Кабакова, восхищенно языками цокают, - так и не понял. Зачем, например, Дмитрий Бавильский за этот проект взялся? И что это за странную формулу он придумал, Кулика, конечно, оправдывающую, но профессионального критика скорее дискредитирующую: "Я уже давно оцениваю произведения искусства по их универсальности: чем больше можно в нем нарасшифровывать, тем значительнее посыл, существеннее дарование автора"? Этак главным шедевром мирового искусства придется объявить "Поэму Конца" эгофутуриста Василиска Гнедова, состоящую, как известно, из чистого листа бумаги. Молчание вообще продуктивнее речи, а пустота позволяет навоображать по ее поводу что угодно. Но зачем-то все-таки "новый Дант склоняется к листу и на пустое место ставит слово"?

Самое хорошее в этой книге - ее название. "Скотомизация, - поясняет автор, - это не то, что вы подумали. Греческое слово "скотос" имеет отношение к зрению. Именно так называются процессы рассеивания изображения, исчезновения образов, ухода их в тень". Добавлю, что в психиатрии скотомизацией называется одна из форм амнезии, когда из памяти больного вытесняются всякие неудобные факты и события прошлого. То есть достаточно забыть про Андрея Рублева, Рафаэля и Петрова-Водкина, чтобы Кулик оказался первой собакой на деревне. А если еще и Эсхила со всеми Толстыми в придачу вытеснить - глядишь, и Пригов за поэта сойдет. Я ж говорю, очень удачное название. Дающее ответы на все вопросы.

Но как мы дошли до жизни такой? Каким образом, с каких пор "назначающий жест в современной культуре" стал "гораздо важнее самого материального объекта", как утверждал несколько лет назад все тот же Дмитрий Пригов в беседе все с тем же Дмитрием Бавильским?

Для исторических справок на эту тему рекомендую выпущенную Институтом научной информации по общественным наукам (ИНИОН) и издательством Intrada энциклопедию "Западное литературоведение XX века" (главный научный редактор Е.Цурганова) - лучшее на сегодня справочное издание подобного типа. 177 терминологических статей, более 600 персоналий, максимально полная панорама направлений, школ, имен, библиография, несколько указателей - все по высшим научным стандартам.

Одна печаль - картина вырисовывается уж больно безрадостная. Литературоведение XX века прошло путь от фактически донаучного сознания через точные методы исследования к сегодняшнему шарлатанству адептов нового историзма, неомарксистов, представителей феминистской критики и т.д., оказавшись в итоге в ситуации, когда "старый импрессионизм под новыми, якобы философскими масками снова пытается подменить собой филологические доводы" (О.Ронен).

Французский постструктурализм, немецкая рецептивная эстетика, английский деконструктивизм, американский мультикультурализм с его дочерними предприятиями, постколониальными исследованиями и черной эстетикой - все это, по сути, разные имена одного кризиса, поразившего западное литературоведение и достигшего сейчас своего апогея. Почему героическая деятельность Я.Мукаржовского, К.Леви-Стросса, Ж.Женетта, даже Р.Барта или М.Риффатерра, при всей двойственности их позиций, привела в конце концов к появлению монструозных работ Л.А.Монроза или Э.Саида - мне не понять. Как не понять, почему Гончарова и Филонов обернулись Куликом и Кабаковым.

Завершая разговор о грустном, не могу не упомянуть еще одну книгу, выпущенную не известным мне до сей поры издательством "Яуза". Автор ее - Александр Островский, а называется она "Солженицын. Прощание с мифом". Толстенный том, 700 страниц, из них больше 150 (!) отведено под примечания. Сноска дается чуть ли не к каждой строчке - вычитано там-то, процитировано оттуда-то.

В ход идет все, в том числе такие авторитетные источники, как книга Н.Яковлева "ЦРУ против СССР", выступления В.Жириновского, советская брошюра 1977 года "На службе ЦРУ", интервью бывших гэбэшников, сочинения профессиональных ловцов антисемитов из третьей эмиграции. Но основные сведения Островский черпает из воспоминаний первой жены писателя Н.Решетовской - несчастной женщины, которую больше десяти лет использовали "компетентные органы".

И все это для того чтобы выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке: Солженицын - продукт КГБ, все его произведения сочинены на Лубянке. Эмигрантский прозаик и критик Николай Ульянов, придумавший в 1971 году эту версию, обошелся для ее изложения гораздо меньшей площадью, ограничившись статьей "Загадка Солженицына". Правда, Ульянов был радикальнее: он поставил под сомнение сам факт физического существования Александра Исаевича Солженицына, 1918 г.р. Островский дозволяет Солженицыну-человеку существовать, однако, вслед за Ульяновым, бытие Солженицына-писателя отрицает. При всем том автор "Прощания с мифом" подробно расписывает хронику гэбэшных провокаций против Солженицына - вот он, плюрализм в одной отдельно взятой голове.

Впрочем, надо отдать Островскому должное: Ульянова он не просто повторяет, но и творчески дополняет. Правда, источники доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов (дивное, дивное учебное заведение... ну да это отдельная песня) при этом компилирует совершенно некритически. В результате Солженицын оказывается у него одновременно агентом КГБ и ЦРУ, членом НТС, масоном, антисемитом (впрочем, на его еврейство в книге тоже намекается), просто человеконенавистником и кем-то там еще. В довершение всего автор вешает на своего героя несколько трупов и, удовлетворенный проделанный работой, требует от Солженицына "дать объяснения по всем фактам, бросающим на него тень подозрения". Те же требования предъявляются и всем людям, когда-либо сотрудничавшим с писателем, с основанным им Русским общественным фондом, с печатавшим Солженицына издательством "ИМКА-Пресс" и т.д.

Очень разумно. Сам Солженицын, конечно, на призыв не отзовется, но вдруг у кого-нибудь из соратников нервы не выдержат. Или, например, друзья покойной Н.Столяровой не смогут промолчать в ответ на обвинения ее в сотрудничестве все с тем же КГБ. Да и мемуары у классика, говорят, не дописаны, он там со многими счеты сводит. Становится понятно, почему по всей книге разбросаны фразы вроде "Солженицын никак не отреагировал на это интервью, тем самым признав справедливость высказанного обвинения" или "С тех пор прошло уже много времени, но Александр Исаевич хранит молчание". Очень хочется - бочком, бочком, петитом, петитом, вслед за Флегоном, за Ржезачем, в историю, в чужое ПСС за неимением своего.

В конце концов, не выгорит с Солженицыным - можно еще про кого-нибудь кирпич наваять. "Десять старушек - рубль", - как говаривал в таких случаях Родион Романович Раскольников.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67