Китайская угроза у Константина Леонтьева и Владимира Соловьева - 2

Часть 2

Начало здесь

Хронология обращения К.Н. Леонтьева и В.С. Соловьева к теме «угрозы с Востока» показывает бесспорный приоритет первого и служит весомым аргументом в пользу предположения, что изначальный импульс к размышлениям об историософской роли Китая Соловьеву, по всей вероятности, дал Константин Леонтьев. К данному мнению склоняется и Б.В. Межуев.

Почти до самой своей смерти – до конца октября 1891 года – Леонтьев считал Соловьева другом, время от времени oни довольно тесно общались, беседовали и спорили. И если Соловьев, по признанию самого Леонтьева, поколебал его веру в осуществимость идеала самобытной русско-славянской культуры, который он разделял с Н.Я. Данилевским[i], то Леонтьев, по вполне обоснованному предположению отца И. Фуделя, способствовал разочарованию Соловьева в середине – конце 90-х гг. ХIХ века в либеральном прогрессе[ii] и внес вполне ощутимый вклад в утверждение в его сознании сильнейших эсхатологических настроений.

Что же касается идеи «китайской опасности», то она являлась одной из интимнейших идей К. Леонтьева: свои наиболее сокровенные размышления на эту тему он так и не предал печати ни разу; тексты, содержавшие их, были опубликованы только после смерти этого мыслителя, тогда как Соловьев об «угрозе с Востока» неоднократно рассуждал на страницах многих изданий.

Свои самые серьезные и жесткие мысли на данную тему Леонтьев излагал исключительно в письмах и в приватных беседах, делясь ими лишь с немногими, с теми, кто был восприемником его идей и/или его близким другом (А.А. Александров, наверняка – о. И. Фудель, возможно, К.А. Губастов), а также с теми, кто просто хорошо его понимал и в должной мере ценил (В.В. Розанов). Леонтьев не мог обойти вниманием этот столь важный для него предмет, беседуя с В.С. Соловьевым, особенно – об историософских и эсхатологических вопросах, а эти русские мыслители не могли не рассуждать об историософии и эсхатологии, общаясь друг с другом: интерес к ним у обоих был, что называется, «в крови».

Да и без того, они, русские люди, близкие друзья, по замечанию Розанова, «конечно, не раз говорили «о будущем» по свойственной русским привычке»[iii], тем более – в ту предгрозовую эпоху. Поэтому более чем вероятно, что Соловьев с идеями Леонтьева о грядущей роли Китая по отношению к России знаком был, причем именно потому, что тот не излагал их в печати, а приберегал для частных задушевных бесед и писем. В том же случае, если бы Леонтьев свои рассуждения о Китае помещал в печати, а не передавал приватно, вероятность знакомства с ними Соловьева была бы меньшей: он, как мы думаем, мог бы просто-напросто пропустить ту или иную публикацию своего старшего товарища, поскольку они, как правило, не вызывали сколько-нибудь заметного общественного резонанса.

И хотя историософско-эсхатологические идеи «позднего» Соловьева, в частности, его представления об «угрозе с Востока», от соответствующих представлений Леонтьева отличны весьма заметно, они не лишены «леонтьевских» черт, что позволяет предположить влияние на них этого мыслителя.

Рассмотрим «Краткую повесть об антихристе». Примечательно, что представляет ее и читает г[-н] Z, персонаж «Трех разговоров», явно наделенный чертами К.Н. Леонтьева[iv] (что, например, отмечал леонтьевовед Г.Б. Кремнев[v]) – это нередко проявляется в высказываемых им взглядах и даже в данной ему Соловьевым «характеристике» – «господин неопределенного возраста и общественного положения»[vi], а автором «Краткой повести…» он называет человека, «постриженного в монахи», который своей работой (напомним: работой, касающейся историософской роли Китая) «очень дорожил, но не хотел и не мог печатать ее[vii] [курсив наш – С.Х.]», а умирая, завещал г[-ну] Z свою рукопись[viii].

Таким образом, через вымышленного Соловьевым «автора» «Краткой повести…» монаха Пансофия («Всемудрого»!) также «просвечивает» Константин Леонтьев, ко времени написания «Трех разговоров» уже давно покоившийся в могиле.

В «соловьевском» видении грядущих событий как бы соединяются, следуя друг за другом, два варианта леонтьевских представлений о том, как погибнет историческая Россия: и «с Востока от меча пробужденных китайцев», и «путем добровольного слияния с общеевропейской республиканской федерацией»[ix].

Первый сюжет – «с Востока от меча…», никакого анализа не требует: в «Краткой повести…» фигурирует четырехмиллионная армия богдыхана, вторжение ее в Среднюю Азию, движение через Урал и т. д.[x]

Второй вариант выступает в следующей форме. Философ пишет, что после* свержения полувекового ига дальневосточных захватчиков и их изгнания с Запада «старый, традиционный строй отдельных наций повсюду теряет свое значение и почти везде исчезают последние остатки старых монархических учреждений. Европа в ХХI веке представляет союз более или менее демократических государств – европейские соединенные штаты»[xi].

Сравните со словами К.Н. Леонтьева: «в Европе… «демократические волны заливают монархию» и она не может устоять противу них. …все государства Европы стремятся к одной и той же форме эгалитарно-либеральной республики. …[Европейская – С.Х.] демократия…может и должна даже образовать общеевропейскую республиканскую федерацию… Ни монархов, ни папы, ни дворянства. …Эти будто бы государства, эти тени государств будут различаться между собою не более штатов Северной Америки…»[xii] Вполне очевидно, что «леонтьевский» мотив, влияния леонтьевской мысли в этих представлениях В.С. Соловьева о будущности Европы присутствуют.

«Европейские соединенные штаты» автора «Трех разговоров» включают в себя и Россию: именно там «несметные полчища» богдыхана «наголову разбиты всеевропейскою армией»[xiii], следовательно, Россия также входит в соловьевскую «международную организацию соединенных сил всего европейского населения», покончившую с «новым монгольским игом» и создавшую «союз более или менее демократических государств».

Об этом свидетельствует и то, что о какой-либо самостоятельной судьбе России философ далее не пишет, а говорит, что когда к власти в Европейских Соединенных Штатах пришел антихрист, провозглашенный «римским императором», то «повсюду вне Европы, особенно в Америке, образовались сильные империалистские партии, которые заставили свои государства присоединиться к Европейским Соединенным Штатам под верховною властью римского императора», но при этом остались еще «независимыми племена и державцы кое-где в Азии и в Африке», вследствие чего император «с небольшою, но отборною армией из русских [курсив мойС. Х.], немецких, польских, венгерских и турецких полков совершает военную прогулку от Восточной Азии [курсив мойС.Х.] до Марокко и без большого кровопролития подчиняет всех непокорных [курсив мойС.Х.[xiv].

Таким образом, Соловьев не только «пропускает» Россию при упоминании стран, не подчинившихся антихристу, «императору», добровольно, но и пишет, что его военная кампания по приведению непокорных в лоно всемирной «монархии» начинается от Восточной Азии, где, по замыслу Соловьева, очевидно, и проходит граница Европейских Соединенных Штатов (которая, таким образом, должна более или менее соответствовать границе России), а русские полки составляют едва ли не основу отборных сил «императора».

Итак, в «Краткой повести…» сначала «реализуется» первый (китайское завоевание), затем – второй вариант представлений Леонтьева о том, как завершится историческое существование России – вариант добровольного слияния ее «с прелестной утилитарной республикой Запада»[xv], причем воплощение первого леонтьевского «сценария» служит у Соловьева подготовительным, фактически – необходимым условием для осуществления второго, которые, таким образом, составляют строгую последовательность, выступая звеньями единой цепи. Однако Соловьев не только опирается на Леонтьева, но и «отталкивается» от него; мысль его самостоятельна и оригинальна.

Тем не менее, на основании вышеизложенного можно несколько уточнить слова свщмч. прот. Иоанна Восторгова, сказанные о Владимире Соловьеве. Он писал о том, что этот философ «подслушал» русские мистические народные поверья о «великой битве» «поднявшегося» Китая с Россиею в конце мiра, и они нашли место в его «Трех разговорах»[xvi]. По-видимому, следует сказать, что Соловьев «услышал» их не прямо, а через Константина Леонтьева, который познакомился с ними уже непосредственно, но не на Алтае, как И.И. Восторгов, а на противоположном краю «сухопутного», «континентального», «Средиземноморья» – Великой Евразийской Степи, на полях сражений Восточной (Крымской) войны 1853 – 1856 годов.

И в заключение, в связи с рассматривавшейся нами темой, нельзя не обсудить проблему возможного влияния на историософию Леонтьева В.С. Соловьева, точнее, его отца, крупного и весьма известного русского историка Соловьева С.М. (1820–1879). В своих историософских выкладках Константин Леонтьев неоднократно варьировал чрезвычайно важные для всей системы его воззрений идеи, что человечество уже устарело и что «новых и неизвестных, сильных духом племен», которые могли бы продолжить всемирную историю, «ждать неоткуда, ибо их уже нет»[xvii].

В его работах они звучит с конца 80-х годов ХIХ столетия, то есть в ту пору, когда этот русский мыслитель был уже довольно долгое время дружен с Владимиром Соловьевым. Поэтому источником первой из этих идей могут быть слова С.М. Соловьева, в споре с сыном-философом утверждавшего, что «современное человечество есть больной старик и что всемирная история внутренне кончилась…». Это, как писал Владимир Сергеевич, была его любимая мысль. Согласно Н.И. Цимбаеву, подвергать свидетельство В.С. Соловьева сомнению оснований нет: последним работам русского историка («Наблюдения над исторической жизнью народов», «Прогресс и религия») «действительно присуще чувство глубокого скептицизма»[xviii].

Согласно В.С. Соловьеву, далее его отец говорил: «…Когда умирал древний мир, было кому его сменить, было кому продолжать делать историю: германцы, славяне. А теперь, где ты новые народы отыщешь? Те островитяне что ли, которые Кука съели? Так они, должно быть, уже давно от водки и дурной болезни вымерли, как и краснокожие американцы. Или негры нас обновят? Так их хотя от легального рабства можно было освободить, но переменить их тупые головы так же невозможно, как отмыть их черноту». «Какое яркое подтверждение своему продуманному и проверенному взгляду нашел бы покойный историк теперь, когда вместо воображаемых новых, молодых народов нежданно занял историческую сцену сам дедушка-Кронос в виде ветхого деньми китайца и конец истории сошелся с ее началом. Историческая драма сыграна, и остался один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена может сам растянуться на пять актов»[xix], – добавил к этому Владимир Сергеевич уже в 1900 году незадолго до своей смерти.

Как говорилось выше, Леонтьев и В.С. Соловьев время от времени беседовали и спорили друг с другом на историософско-эсхатологические предметы, и довольно трудно представить, что во время этих бесед Владимир Сергеевич не высказал бы своему старшему товарищу столь ярко врезавшуюся в его память идею своего отца об устарении человечества и о том, что продолжать историю некому. Таким образом, если свидетельство В.С. Соловьева достоверно, то вполне вероятно, что он выступил посредующим звеном между С.М. Соловьевым и К. Н. Леонтьевым.

Однако Г.Б. Кремнев утверждает, что в данном случае мы имеем дело с одной из мистификаций, Владимиром Соловьевым весьма любимых, а именно – с последней из них. Он приводит следующие слова К. Леонтьева из его создававшейся в конце 1890 – начале 1891 годов большой статьи в форме «писем» по поводу «национального вопроса»: «Большего противу прежнего разнообразия исторической жизни, увы, теперь нечего ждать впереди! Человечество пережило его; оно уже перезрело. Новых племен, действительно молодых народов негде искать. Все известно; все или бездарно, как негры и краснокожие в Америке, или более или менее старо – и в Китае, и в Индии, и в Европе, и даже в России… Какая у нас молодость!»[xx] Для этого мыслителя они весьма закономерны и органичны; в то же время, нельзя не заметить их близости к вышеприведенным высказываниям, якобы сделанным С.М. Соловьевым в споре с сыном Владимиром, но отраженным в тексте последнего только в 1900 году, т. е. почти через 10 лет после того, как были достоверно написаны только что процитированные слова К. Леонтьева – при том, что В. Соловьев их определенно читал: именно ему они и были адресованы изначально[xxi].

В пользу версии Г.Б. Кремнева говорит и то, что в вопросах авторства идей Леонтьев был весьма щепетилен и всегда (по возможности) ссылался на имена их творцов. Мысли об «устарении человечества» и об отсутствии в поле исторической его жизни новых, молодых народов, как говорилось выше, были для него чрезвычайно важны, и то, что он, приводя их на страницах своих трудов, даже не упоминал при этом о С. М. Соловьеве, свидетельствует не в пользу того, что их источником послужили для него взгляды этого русского историка.

Г.Б. Кремнев отмечает, что само произведение Леонтьева, в котором содержится рассматривавшаяся нами цитата, имеет подзаголовок «Письма к В.С. Соловьеву», и было бы в высшей степени удивительно, если бы Леонтьев именно в нем не сослался бы на переданный ему Владимиром Сергеевичем разговор с отцом, тем более, что чуть дальше он охотно ссылается на адресованные ему слова В.С. Соловьева о том, что «одной ногой» он «твердо стоит на религиозной почве», другая же его «нога» находится «в области эстетики»[xxii]. Поэтому версия Кремнева выглядит весьма убедительной, и мы склоняемся к его точке зрения.

Тем не менее, данный вопрос требует более детального и тщательного рассмотрения, которое выведет нас далеко за рамки обсуждаемой нами темы и более уместно в специально посвященной исследованию этой проблемы работе.

При рассмотрении историософско-эсхатологических взглядов К.Н. Леонтьева и В.С. Соловьева, в частности, их представлений о «китайской опасности», возникает живая и яркая картина формирования русской мысли конца ХIХ столетия – формирования путем взаимовлияния и обмена идеями между крупнейшими ее представителями. Думается, не прав был В.В. Розанов, писавший, что приоритет мысли и чувства в вопросах интеллектуальных взаимосвязей Леонтьева с Соловьевым «…вообще и не интересен, кроме как для библиографов-гробовщиков»[xxiii]. История становления и развития идей обоих этих мыслителей – сложный, противоречивый процесс, полный борьбы, драматизма, потерь и открытий, то есть настоящей, внутренне насыщенной жизни, которая есть не кладбище – удел для «гробовщиков», а, во многих отношениях, умственная terra incognita – поприще «следопытов мысли».

Примечания:

* Порядок – обратный по сравнению со “сценарием” К.Н. Леонтьева; см. также в “Краткой повести” очень важное место о международном масонстве – эта тема полностью отсутствует у Леонтьева, но подхвачена у Соловьева С.А. Нилусом (прим. Г.Б. Кремнева).

[i] См. Письма к К.А. Губастову К.Н. Леонтьева // Русское обозрение. 1897. № 5. Т. 45. С. 406 – 407, а также: Фудель И. Указ. соч. С. 29, 30.

[ii] См. Фудель И. Указ. соч. С. 29.

[iii] Розанов В.В. Указ. соч. С. 182.

[iv] Но идентифицировать его с Леонтьевым все же нельзя: г[-н] Z ему не тождественен. Так, г[-н] Z учился в академии (по контексту Соловьева – духовной [См. Соловьев В. С. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1988. С. 734.]), чего в жизни К.Н. Леонтьева не было. Правда, во время пребывания мыслителя в Константинополе он квартировал рядом с Халкинской духовной академией и тесно общался с тамошними богословами, что наложило сильнейший отпечаток на все его мировидение. В. С. Соловьев должен был это знать, и, по всей вероятности, “переформатировал” данный факт из жизни Константина Леонтьева под своего “г[-на] Z”.

[v] Однако первым это сделал… сам автор “Краткой повести”. В сохранившемся фрагменте чернового автографа к “Трем разговорам” (хранится в РО РГБ) В. Соловьев прямо написал, что у г. Z – два прототипа: Н.Н. Страхов и К.Н. Леонтьев (прим. Г.Б. Кремнева).

[vi] Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 644.

[vii] Но то, что сейчас (по воле одного из инициаторов дореволюционного Собрания сочинений К.Н. Леонтьева о. Иосифа Фуделя) существует как последний раздел статьи К. Леонтьева “Владимир Соловьев против Данилевского” (см. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. С. 508 – 511), а – по моему предположению – является окончанием статьи “Чужим умом”, автором для печати предназначалось. Однако во время работы над ней (январь 1891 г.) Леонтьев разорвал отношения с Н. Н. Страховым, чьи цитаты он подробно комментировал в данной своей статье (полностью пока не опубликована), и публикация сорвалась (прим. Г.Б. Кремнева). В.В. Розанов по этому поводу повторил бы излюбленное леонтьевское “fatum” (См. Розанов В.В. Указ соч. С. 182) (Прим. авт. статьи).

[viii] Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 734 – 735.

[ix] См. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. С. 510.

[x] См. Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 737 – 738.

[xi] Там же. С. 739.

[xii] Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. С. 694, 695.

[xiii] Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 739.

[xiv] Там же. С. 746.

[xv] К.Н. Леонтьев: pro et contra. СПб., 1995. Кн. 1. С. 453.

[xvi] См. Прот. И.И. Восторгов. Полное собрание сочинений. Т. IV. С. 465. Приведено по: Россия перед Вторым Пришествием. Изд. 3-е. С. 472.

[xvii] Леонтьев К. Н. Восток, Россия и Славянство. С. 510. См. также: Русский вестник. 1903. Кн. 5 (Май). Т. 285. С. 181., и др.

[xviii] Цимбаев Н.И. Комментарии // Соловьев В.С. Смысл любви: Избранные произведения. М., 1991. С. 515.

[xix] Соловьев В.С. Смысл любви. С. 431 – 432.

[xx] Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. С. 639.

[xxi] См. там же. С. 625 – 626; 749 – 751 (Прим. Г.Б. Кремнева).

[xxii] Там же. С. 640.

[xxiii] Розанов В. В. Указ. соч. С. 182.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67