Государственная идеология и высшее образование

От редакции: "Русский журнал" публикует стенограмму круглого стола "Философия политики: государственная идеология и высшее образование", который состоялся 19 июня 2007 года в рамках Дней русской политической культуры. Участники: Алексей Чадаев, Егор Холмогоров, Борис Межуев, Виталий Куренной, Виталий Аверьянов, Никита Гараджа, Владимир Добреньков, Владимир Порус, Алексей Козырев, Алексей Ананченко, Андрей Ашкеров, Павел Костылев, Алексей Пензин, Андрей Петров, Андрей Беспалов, Алексей Андреев, Павел Святенков.

Чадаев Алексей: Уважаемые коллеги, наш круглый стол "Философия политики: государственная идеология и высшее образования" организован "Русским журналом" и Координационным советом по делам молодежи в научной и образовательной сферах при Президентском совете по науке, технологиям и образованию. Сегодня мы собрались обсудить вопрос о том, как объединить в одной упряжке идеологию и образование и надо ли вообще это делать. Если надо, то как такое объединение возможно в плюралистическом демократическом обществе, в котором мы сегодня живем? Насколько справедлив тезис о том, что по мере строительства демократии идеологическая борьба обостряется? Насколько единство образования и идеологии соответствует константам русской политической культуры? Я хочу напомнить, что наше сегодняшнее околофилософское собрание бунтовщиков происходит в таком формате уже не в первый раз. И чтобы не нарушать зародившуюся добрую традицию, я предоставляю слово для имитации основного доклада Никите Гарадже.

Тезисы в пользу идеологизации высшего образования

Гараджа Никита: Спасибо, Алексей. Тему своего выступления я обозначил, как "Тезисы в пользу идеологизации высшего образования", коих набралось семь. Попытаюсь их очень быстро озвучить.

1. Вопрос о формах и содержании идеологической работы есть вопрос политической культуры. Непродуктивно искать ответ на него в логике конспирологических теорий, касающихся, прежде всего, природы современной власти: "власть инициирует вопрос об идеологизации высшего образования с целью..." или "власть обязана предложить мобилизационную идеологию, но сегодня она сделать это не способна". Как философов, нас должны интересовать механизмы, точнее, социокультурные комплексы, упорядочивающие публичное и приватное жизненное пространство. Т.е. механизмы организации коллективной жизни, делающие ее возможной. Одним из таких комплексов, в частности, является существующий сегодня запрет на идеологическое оформление коллективной жизни.

2.В современной политической культуре существует запрет на позицию модератора идеологического процесса и, как следствие, доминирует ориентация на деидеологизацию высшего образования. На мой взгляд, этот запрет упирается в проблему политического выбора или консенсуального признания того, в какой момент этот выбор совершается. В кризисных состояниях, в момент радикальной трансформации (распада и построения) социума, возникает запрос на деидеологизацию коллективной жизни. Связан этот запрет не только с тем, что дискредитируются признанные ранее формы идеологической работы. Запрет на идеологию защищает кризисный социум, когда есть угроза присвоения позиции модератора идеологического процесса с целью злоупотреблений. Ведь в конечном итоге запрет на идеологию возникает тогда, когда распознается угроза злоупотребления. Здесь можно апеллировать к опыту 90-х гг., когда вопрос о политическом выборе решался через предельно простые механизмы: в пределе политический выбор осуществлялся в момент голосования. Именно поэтому права на идеологическую работу были делегированы технологам, которые по своему статусу не могут претендовать на роль субъектов идеологической работы, но при этом делают возможным коллективный выбор. В ситуации нормы политический выбор по злободневным вопросам совершается не в момент их возникновения и даже не в момент обсуждения. Возникает запрос на механизмы "продленного во времени" процесса совершения политического выбора. Т.е. речь идет уже о политической культуре. И институт высшего образования здесь имеет принципиальное значение.

3.Государство сегодня не может выступить в роли субъекта идеологической работы. Признание этого факта означает, что в качестве частного лица каждый имеет право вторгаться в коллективное смысловое пространство. Однако позиция его модератора остается под запретом. Наложенное вето, связанное, как я говорил, с угрозой присвоения этой позиции, означает, что само государство не является сегодня предметом консенсуса. Это крайне опасное для становящегося социума явление означает, что состоявшийся выбор в пользу демократии еще не означает признания того, что в демократических обществах идеологическая работа является общегражданским делом, и право на нее не может делегироваться всякого рода "политическим классам" и технологам. Именно поэтому ориентация на деидеологизацию вступает в столкновение с процессом демократизации. Демократия требует идеологического оформления коллективной жизни.

4.Функциональность интеллектуала, включенного в систему высшего образования, включает в себя элементы агитационной и пропагандистской работы. Традиционно мы привыкли говорить о том, что интеллектуал имеет право на проблематизацию ситуации, которая требует политического выбора. Однако система высшего образования есть то место, где происходит смычка между теорией и практикой. Поэтому ангажированность или то, что востребовано злободневными общественными проблемами, должно так или иначе вписываться в технологию социализации, важнейшей частью которой является высшее образование. Отсюда вытекает вопрос о технологиях и механизмах организации коллективной жизни.

5. В массовых обществах, где идеологическая работа есть предмет технологий, исключительно важным является вопрос о признанных механизмах трансляции смыслов. Например, полемика о принципах демократического процесса в ХХ веке между буржуазными и социалистическими демократиями касалась не столько содержания демократических ценностей, сколько механизмов смысловой коммуникации (свобода прессы, НКО, та же система образования). Борьба велась по линии дискредитации этих механизмов. Поэтому сегодня реконструкция механизмов организации коллективной жизни требует ориентации на опыт политической культуры. Этот опыт учит нас тому, что организация коллективной жизни требует не только владения навыками социального менеджмента, но и обеспечения политического руководства. В противном случае административные инстанции присваивают себе функции политического руководства. Заостряя эту проблему, можно поставить вопрос о том, как в условиях демократии вернуть партком в высшую школу и на производство?

6.Политическое просвещение есть обязательный элемент организации коллективной жизни. Я не уверен в том, что наличие развитых манипулятивных политтехнологий означает, что политическое просвещение с его инструментарием (агитацией и пропагандой) есть потерявший актуальность пережиток эпохи модерна. Запрос на манипуляцию возникает тогда, когда стандартные механизмы политической системы не справляются с внутренней энергетикой социума, и система пытается изобрести те или иные окольные пути для того, чтобы удерживать ее под контролем. Запрос на политическое просвещение возникает в обратной ситуации - когда социум сам пытается увеличить количество производимой энергии, выйти на тот уровень динамики, который бы соответствовал заявленным претензиям политсистемы.

Иначе говоря, запрос на политпросвет естественно вытекает из логики становления социума. Речь идет здесь об автономном социокультурном комплексе, а не о "политике" того или иного внешнего по отношению к социуму субъекта (будь то "власть", "партия", "идеология" и т.п.); в противном случае мы должны отождествлять любые методы воздействия на массовое сознание с волюнтаристским характером тех или иных политических режимов. Поэтому запрос на политическое просвещение, элементами которого являются пропаганда и агитация, есть следствие и вместе с тем результат срабатывания комплекса, обеспечивающего устойчивость социальных структур.

7.Сегодня мы стоим перед следующей дилеммой: или будет идеологизирована нынешняя система образования, или будет создана параллельная система, которая ее вытеснит, как некогда потешные полки Петра I вытеснили регулярное стрелецкое войско.

Чадаев А.: В гробовой тишине короткий комментарий по одному частному аспекту услышанного. Когда мы проектировали сегодняшний разговор, нами во многом двигало интуитивное ощущение, что ставшее традицией блокирование идеологического дискурса в образовательном сообществе является своего рода следствием подспудной установки на некую партийность государства. Государство, в смысле власть, воспринимается как одна из партий, которая к тому же обладает самыми мощными ресурсами. В силу этого возникает естественный протест, напоминающий по своему пафосу старую полемику об отделении школы от церкви. Академическая свобода от государства понимается как свобода от доктринерства, от гегемонии некой партийной или, скажем, узкой, редуцированной установки. Иначе говоря, где в образовании находятся интересы государства, понимаемого как страна, и где в этом вопросе находятся интересы государства, понимаемого как "правящий режим"? Я предоставляю слово Алексею Павловичу Козыреву.

"Воронки" из 1937 года

Козырев Алексей: Спасибо. Я, наверное, не смогу отреагировать на все тезисы уважаемого докладчика. Но мне показалось, что в выступлении Никиты Гараджи и в выступлении нашего ведущего как-то слишком много присутствует вещей разного, скажем так, плана. Это и попытка введения в школу церковных дисциплин, и попытка провести идеологию в образование. Это и парткомы или какие-то симулякры этих парткомов и институтов марксизма-ленинизма, которые вы видите в качестве некой параллельной нынешней образовательной системе структуры. И вот я мысленно представлял себе "воронк и" из 1937 года, вы уж не обижайтесь. Но мне, честно говоря, как человеку, который занимается образовательной деятельностью и немножко менеджментом образования в качестве заместителя декана философского факультета МГУ, этого совершенно не нужно. Я совершенно согласен с вами, что молодой человек, который растет сегодня в нашей стране, должен знать, какая в этой стране власть, представлять себе, как формируются и выстраиваются идеологические взгляды, мировоззрение. У нас в стране, по Конституции, идеологический плюрализм, каждый вправе выбирать себе то мировоззрение, ту идеологию, которую считает верной. Но при чем же здесь образование?

Задача образования - дать человеку знания, сделать из него специалиста, бакалавра, магистра, кого угодно, а не выковать кристально чистого или честного человека, стойкого партийца, приверженца "Единой России", "Справедливой России" или еще какой-нибудь "России". Наверное, если сегодняшняя власть заинтересована в том, чтобы шел процесс идеологического становления, оформления личности, она должна создавать некие площадки, на которых может происходить в том числе и идеологическое формирование личности. Но эти площадки должны быть вне стен учебных заведений. Это могут быть молодежные форумы, спортивные лагеря или еще какие-то места, где в свободное от учебы время, вне академического расписания, молодые люди в скаутском ли движении, в пионерском движении, как это ни назови, вырабатывали бы в себе эти навыки жизни в коллективе. Я все-таки предпочел бы именно это выражение. Потому что словосочетание "коллективная жизнь" представляется мне чем-то из жизни пчел, люди - это все-таки не пчелы и не муравьи. И в коллективе живут личности, и мы должны учить, прежде всего, самостоятельно мыслить, самостоятельно делать оценки, выбирать, а не спешить подписываться под первым же идеологическим брендом или слоганом, который произнесет кто угодно из приглашенных в Институт философии или куда-то для публичной лекции, доклада и так далее.

Поэтому мне кажется, если мы ведем сегодня разговор о государственной идеологии, которая так или иначе формируется, нужно искать какие-то действительно параллельные пути, в этом вы правы. Но школу нужно оставить школой, высшую школу - высшей школой. Не превращать ее в прачечный комбинат, потому что мне представляется, что сегодня зачастую идеология образования заключается в предоставлении образовательных услуг, как предоставляют услуги в ресторане или в банном комбинате. Мы не предоставляем услуги, мы против того, чтобы власть рассматривала высшую школу как некий институт, который стоит и ждет, "чего изволите", чего нам скажут, какие услуги завтра нужно предоставить. В этом предоставлении услуг мне видится даже какое-то самозванство. Мы сейчас работаем над инновационным грандом, над инновационным проектом. Это ведь тоже часть государственной идеологии, часть государственной стратегии. Тут, наверное, можно было бы отдельно поговорить о том, что в этом проекте есть очень много подводных мин, очень много подводных моментов, которые тоже в каком-то смысле подрывают нашу образовательную систему и наши образовательные традиции. Не может, например, все образование быть инновационным, нельзя рассматривать приоритеты и перспективы образования, исходя из того, каков процент инноваций. Потому что, в конце концов, если образование превращается в гонку за этими инновациями, происходит разрушение той образовательной системы, которая существует, которая эффективна, которая работает. Поэтому, мне кажется, есть два принципиальных вопроса в той теме, которую мы сегодня обсуждаем. Один звучит так: как нам работать с молодежью и как формировать мировоззрение молодых людей? А другой - как государство должно позиционировать себя по отношению к высшей школе? Может ли, имеет ли право власть выступать, например, в качестве главного и единственного эксперта по отношению к тому, что делает научное сообщество? Такое у нас уже было в советскую эпоху, когда товарищ Сталин был "большой ученый" и писал "Марксизм и вопросы языкознания", когда он был лингвистом, литературоведом и всем на свете. Имеет ли смысл возвращаться нам сегодня к такой практике, когда власть играет с высшей школой по правилам заказчика? И играет с высшей школой по правилам главного и единственного эксперта? Мне представляется, что это несет в себе определенную опасность. Опасность некомпетентности, опасность подмены науки неким идеологическим мифом.

Я ничего не имею против того, что видные политические деятели, претендуя на лавры Киссинджера, разрабатывают какие-то политические концепции и обсуждают их. Но когда академическое сообщество начинает выступать по поводу этих концепций совершенно не в академическим стиле, говоря о том, что мы всю жизнь мечтали услышать непревзойденную по глубине мысль товарища Суркова о суверенной демократии, - это тревожный симптом. Симптом, который свидетельствует уже о некой внутренней болезни академического и научного сообщества. Поэтому, может быть, вы зря дали мне первому слово, а может быть, и нет, так как оно получилось достаточно эмоционально и контрастирует с тем, что сказал первый докладчик.

Чадаев А.: Спасибо, Алексей Павлович. Я считаю, это был лучший выбор. Что Бог ни делает, все к лучшему. В вашем действительно эмоциональном выступлении я хотел бы проблематизировать два момента. Момент первый - тезис о том, что задачей образования является получение человеком знаний или передача человеку знаний. Вот я спрашиваю у уважаемых участников круглого стола: все ли согласны с этой точкой зрения? И все ли согласны с тем, что миссия образования сводится к этой узкой задаче? И второй момент -словосочетание "подмена науки идеологическим мифом". Алексей Павлович, у меня к вам вопрос: а вам не кажется, что сама по себе наука, как мы ее понимаем сегодня, на определенном историческом этапе возникла как идеологический миф?

Козырев А.: Алексей Федорович Лосев об этом писал в диалектике мифа. Но нам, мне кажется, не стоит доходить до такой крайности.

Чадаев А.: Ну мы же философы, мы же не можем без крайностей. Я хочу предоставить слово следующему выступающему. Я бы отметил, что среди нас присутствует настоящий декан настоящего факультета Московского государственного университета. И с благодарностью за участие хочу предоставить слово Владимиру Ивановичу Добренькову.

Говорить о том, что образование деидеологизировано, это по меньшей мере лицемерие

Добреньков Владимир: Уважаемые коллеги, друзья, я хочу сказать, что тема сегодняшнего круглого стола, на мой взгляд, чрезвычайно актуальна, потому что сейчас, как никогда раеее, Россия стоит перед выбором стратегических ориентиров своего развития. После шестнадцати пореформенных лет перед Россией стоит вопрос о целях и перспективах развития, о его стратегии. Мне представляется, что идеология - это и есть система высших ценностей, которые формулируют социальный идеал, цели развития, наиболее фундаментальные ценности, которые должно исповедовать все общество в целом, вся нация. И в этом смысле идеология сейчас, как никогда, на мой взгляд, востребована.

Вспомните 90-е годы, когда либералы пришли к власти. Что они сделали? Первым делом началась критика коммунистической идеологии и был провозглашен тезис о том, что нужно ликвидировать всяческую идеологию, из Конституции соответствующие пункты изъять. То есть, в принципе, был провозглашен тезис о том, что идеология вообще не нужна государству. Но ведь на самом деле это лицемерие, потому что идеология была, она всегда есть у государства. Ибо всегда государство имеет какие-то конкретные цели. И мы видели, что на протяжении последних шестнадцати лет главным регулятором социальной жизни России была либеральная идеология.

Сейчас, на мой взгляд, настал период, когда начинается переосмысление либеральных ценностей. Разные слои общества начинают понимать необходимость преодоления либеральной идеологии. С другой стороны, возникает вопрос: нужна ли вообще идеология нашему Российскому государству? С моей точки зрения, такая идеология нужна. Она необходима. И действительно, сегодня на круглом столе, по существу, ставится вопрос об образовании и идеологии. А когда мы говорим "образование", мы имеем в виду, прежде всего, молодежь. Вы знаете, социологи фиксируют духовный вакуум в нашем обществе: старая система ценностей разрушена, религиозные ценности отвергнуты. Этот вакуум заполнен ценностями либеральной идеологии. Поэтому сейчас перед государством и обществом стоит задача разработки национальной идеологии, которая бы четко выражала социальный идеал, социальные цели, базовые ценности нашего государства. Эта идеология должна базироваться на традиционных ценностях, присущих российскому обществу в целом. На мой взгляд, задача философии, задача социологии, вообще обществоведов состоит в том, чтобы способствовать ее рождению.

Возникает вопрос: может ли быть много идеологий? Мне представляется, что идеология вообще, как некая система ценностей, должна быть одна. А вот задача политики и множества политических партий заключается в том, чтобы направлять свою деятельность на разработку тактики реализации этой идеологии.

Теперь что касается образования. Уважаемые коллеги, разве высшая школа только занимается тем, что дает квалификацию, профессию? Она же формирует личность человека, его нравственные позиции, его отношение к миру, к людям, к ближнему, к самому себе, наконец. Говорить о том, что гуманитарное образование или вообще образование деидеологизировано, это по меньшей мере лицемерие. Оно всегда идеологизировано в самом содержании преподаваемых дисциплин. Оно так или иначе идеологизировано в позиции любого преподавателя. Конечно, можно поставить вопрос о том, что лучше - мозаичная картина или целостная система ценностей, которую мы должны формировать у молодых людей. Конечно, важно не скатиться в крайность, которая была в советский период, когда господствующая идеология приобретала характер некого тоталитаризма. Кстати, либеральная идеология тоже очень яркое выражение тоталитаризма. Вспомните 90-е годы, когда всякое инакомыслие преследовалось в нашем обществе. Поэтому, с моей точки зрения, курс на деидеологизацию, который был в последнее время, неправильный. Это ошибочная стратегия.

Сегодня основная масса студенчества, по данным исследований, деполитизирована. У молодежи есть свои интересы: учеба, работа, бизнес, секс. Политикой интересуются 20-30%. Самое парадоксальное заключается в том, что интересующихся политикой молодых людей часто считают маргиналами. И в преддверии выборов в Государственную думу, в преддверии президентских выборов молодежь может быть использована в качестве объекта манипуляции для формирования неких абстрактных протестных настроений, которые формулируются в термине "несогласные". Не важно, с чем несогласные, важно, чтобы было просто несогласное настроение, а с чем - не важно. Это очень опасно, потому что определенные группы молодежи могут быть вовлечены в такую деятельность, которая будет носить и антигосударственный характер. Это опасно прежде всего для самой молодежи.

Чадаев А.: Спасибо, Владимир Иванович.

Порус Владимир: У меня вопрос к профессору Добренькову. Правильно ли я вас понял, что идеологический плюрализм в современном обществе - это зло, которого нельзя избежать, но которое можно и нужно стараться преуменьшить. То есть идеологический плюрализм допустим лишь при господстве одной из идеологий, которая выдает себя за единственно правильную и поправляет все остальные идеологии, когда они, по мнению идеолога, заблуждаются. Чаще всего, конечно, такая позиция совпадает с позицией власти. Таким образом, власть должна взять на себя роль верховного, как говорил Никита Гараджа, модератора или корректировщика идеологических разногласий и споров. И если сохранить такое положение вещей, то все будет "о'кей". Я правильно вас понял или нет?

Добреньков В.: Единая национальная идеология будет выражать интересы подавляющего большинства населения. В ней будут содержаться все мечты, чаяния, надежды российского общества. Кроме того, есть такие ценности, которые, в принципе, исповедуются всеми людьми независимо от возраста, пола и так далее. Другой вопрос, кореллирующий с вашим, можно ли вообще такую идеологию разработать? С моей точки зрения, это возможно. А сейчас, когда мы говорим о плюрализме, на самом деле имеем в виду, что может превалировать только один тип идеологии. Идеологии либеральной.

Порус В.: Из вашего ответа я делаю вывод, что я вас понял правильно. Спасибо.

Чадаев А.: В выступлении Владимира Ивановича была озвучена следующая формула: "идеология, отвечающей интересам". И у меня тут же возник вопрос к собравшимся: может ли идеология отвечать интересам? И что первично - интересы или идеология? Идеология вырабатывает интересы или интересы предопределяют идеологию? Ну и, поскольку в воздухе уже витают страсти относительно генеральной линии, единственно верного учения, запрета на плюрализм или его отрицания, я предоставляю слово Владимиру Натановичу Порусу.

Хамелеонство очень многих представителей философского сообщества, готовых разделить ту идеологию, которую спускают сверху, слишком велико

Порус Владимир: Спасибо большое. Я вовсе не хочу своим выступлением ни развеивать страхи, ни поддерживать их. Вообще, мы здесь собрались не для того, чтобы пугать или успокаивать друг друга, а для того, чтобы обменяться мнениями по весьма важному вопросу. Вопрос этот, я согласен здесь с профессором Добреньковым, и это единственное, в чем я с ним согласен, имеет принципиальное значения для нынешнего исторического момента в жизни нашей страны. Я бы хотел вернуть наш разговор к заявленной теме круглого стола. Все-таки тема идеологии вообще слишком широкая и требует более развернутых дискурсов. А мы говорим об идеологии образования. Я сформулирую, как Никита Гараджа, несколько тезисов. Очень хотелось бы избежать банальностей, но как-то не получается.

Банальность первая заключается в том, что образование без идеологии есть утопия. В лучшем случае. А в худшем - вымысел. Нет образования без идеологии, здесь прав В.И.Добреньков, который говорил о том, что наука и образование идеологичны уже в силу своего существования. В университетах изучают науки, а не магию, не хиромантию, не поварские рецепты, и это определенный выбор общества, государства. Это выбор идеологический. И с этим надо согласиться. Другое дело, когда мы с этого абстрактного уровня переходим на уровень конкретный и обсуждаем механизмы, с помощью которых нужно соединить образование с идеологией. Я думаю, что соединять-то их не надо, они никогда не разъединялись. Предположим, правы те, кто говорит, что за последние десятилетия произошел кризис, связанный с деидеологизацией, когда под маской ликвидации всяческой идеологии протаскивается идеология правящего класса. Предположим, это верно, я не стану сейчас с этим дискутировать. Но как выйти из этой ситуации? Некоторые механизмы, которые здесь были намечены, меня действительно вводят в шок и в трепет. Особенно когда я услышал слова "парткомы" на производствах, парткомы в вузах, культпросветучреждения пропаганды и агитации. Я понимаю, что это, как говорится, некоторая "разводка". Я понимаю, что Никита Гараджа вовсе так всерьез не думает, это он провоцирует публику. Но тем не мене провокация есть провокация, на нее нужно ответить.

Никита Гараджа еще не был даже в проекте, когда я уже присутствовал на заседаниях парткомов и участвовал в работе культпросветагитпропагандистских учреждений. И я вам скажу, что, если наша страна вернется хотя бы в похожее состояние, это будет катастрофа не только для нашей страны, но и для всего мира. Не дай Бог, Господь избавит. Но что тогда делать? Отвечая на этот вопрос, я бы еще одну банальную речовку произнес. Идеи бессмертны, но этого никак нельзя сказать о носителях идей. Идеологическая борьба в любой ее форме обычно переходит в столкновение уже не идей, а людей, и доминирование идеологии, какой бы то ни было, либеральной, либерально-демократической, консервативной, коммунистической и так далее, всегда достигается за счет репрессий, за счет подавления инакомыслящих. В противном случае нет никакой идеологии, а есть только средство оболванивания масс. Но если идеология господствует, она должна свое господство обеспечивать. Это обеспечение ведется вполне репрессивными методами. И от этой опасности мы никуда не уйдем, ни в наших мечтах, ни в наших рассуждениях о реальности.

Мне очень трудно представить себе философское сообщество, скажем, в таких его формах, как философский конгресс, где люди занимаются идеологическими перебранками, переходящими в рукопашную. У нас и так нет единого философского сообщества, оно сильно расколото и раздроблено. И хамелеонство отдельных представителей, да не отдельных, а очень многих представителей этого сообщества, готовых разделить ту идеологию, которую спускают сверху, слишком велико. У нас нет еще философии, мы еще не очнулись от той, извините за метафору, дремучей спячки, в которой находилась философия до начала 90-х годов, как уже предлагается вступить в непримиримый идеологический бой друг с другом. Последствия этого боя будут суицидальными для российской философии. Я не отрицаю идеологической роли философии. Не может философ проходить мимо идеологии. Нельзя этого делать, иначе идеологию возьмут на себя другие, и сделают это эффективнее, страшнее и хуже, чем философы. Но подходить к этому вопросу необходимо крайне осторожно, учитывая тот опыт, которого нет сейчас у молодых поколений.

Третья речовка моего сумбурного выступления: для того чтобы вообще говорить о связи идеологии с образованием, нужно, по крайней мере, иметь идеологию. Я совершенно не понимаю разговора об общенациональной идеологии, я не понимаю, что это такое. Это что, женщинам рожать детей, а мужчинам любить своих жен? Это не убий, не укради? Что это такое? К чему будет сводиться эта идеология? К каким абстрактам, к каким пустым обобщениям может сводиться, скажем, идеология национальной безопасности? По крайней мере, необходимо иметь идеологию, которую можно подержать в руках, с которой можно спорить, которую можно понять, которую можно объяснить другому. В противном случае это только декларации.

Это как? Это что такое? Это под какой грант, извините за выражение? И кто займется этим благородным делом - созданием идеологии, охватывающей большинство российских граждан вместе с их разнообразными интересами? Да, я знаю, попытки есть. Они большей частью всегда заканчивались национальными трагедиями. Сейчас вернуться на этот путь, на мой взгляд, - это что-то, что находится за пределами человеческой осторожности, инстинкта самосохранения. Я думаю, что власть должна иметь такой инстинкт. Не только инстинкт власти, но и инстинкт самосохранения. Потому что пока власть - это просто власть, она отвечает перед народом как власть, но, когда она становится верховным жрецом идеологии, ответственность ее становится совершенно иной. И крах такой власти будет иным. Он будет напоминать трагические страницы нашей истории.

И последнее. Я думаю, что вопрос нашего круглого стола имеет очень личный характер. Когда я выхожу к своим студентам или аспирантам, я знаю, что я идеолог. Но я несу ответственность за то, чему я учу своих студентов и аспирантов. Если я заблуждаюсь, студенты скажут: это он плох или хорош. Присоединиться к какой-то доминирующей ли, или оппозиционирующей идеологии я не готов. У меня есть идеологические убеждения, но я не готов сейчас стать членом какой-то идеологической организации, разделить с ней ее устав и выполнять ее требования. Мне кажется, что точка зрения, которую я здесь высказал, разделяется многими моими коллегами. Спасибо.

Чадаев А.: Спасибо, Владимир Натанович. Я бы опять же обратил внимание собравшихся на очень важную, озвученную в этом выступлении дилемму. Если в ситуации демократии власть ответственна перед гражданами, то в идеологизированной политсистеме она ответственна еще и перед своей идеологией. И возникает конкуренция субъектов ответственности и связанная с этим драма, свойственная многим демократическим режимам. Тут как раз присутствует человек, который попытался взять на себя задачу разработки некой общенациональной доктрины. Я передаю слово Виталию Аверьянову.

Изучение теологии в вузах - это необходимый элемент гуманитарного образования

Аверьянов Виталий: Спасибо. Я согласен с тезисом о том, что идеология из философского знания и вообще из общественных наук никуда не уходила ни в 90-е годы, ни сейчас. Скорее, она приобрела скрытые формы. И объясняется это довольно просто. Либеральная идеология оказалась достаточно удобной рамкой для формулирования закрытых, не вполне артикулируемых интересов определенных кланов и групп нашего общества. Эту клановую систему можно облагородить, назвать ее интересы корпоративными, но тем не менее она подразумевала и предполагала, что в открытом виде, в виде непосредственной формулировки ее интересы предъявлять обществу нежелательно. Поэтому либеральная идеология являлась чем-то вроде микширующего, смягчающего, эластичного варианта предъявления своих взглядов, своего мироощущения, своего мировоззрения.

Я бы хотел переключить внимание на ту тему, которая следует из названия нашего круглого стола. Потому что понять его можно совсем по-другому. Государственная идеология и высшее образование - это, в частности, еще и вопрос о том, а может ли у самого образования как такового, как некой корпоративной системы, как некой субъектности академического сообщества, быть своя идеология? Мне кажется, что на этот вопрос мы можем однозначно ответить утвердительно по той простой причине, что академическое сообщество, несомненно, имеет и вырабатываетстратегию своего развития. И мы видим, например, по конфликту Министерства образования и Академии наук, что эти процессы идут, они реальные, это не какие-то мифы. Действительно, у сообществ есть свое видение будущего, своя, может быть, протоидеология, свой зачаток представления о том, как должна развиваться ситуация.

Но тут как раз и возникает ключевой вопрос: должно ли наше общество как целое, должно ли государство, должна ли нация являться заложниками неких скрытых, не предъявленных по-настоящему клановых и корпоративных псевдоидеологий. Или все-таки нам нужно выйти всем на открытую площадку, под свет прожекторов и предъявить, а что мы, собственно, несем обществу, какие ценности исповедуем, какую пользу приносим обществу как корпорация. Мне кажется, что этот подход более честный.

Идеология как система плюральна по определению. Потому что идеология родилась в плюрализме нескольких своих функций, форм. Консервативная идеология была ответом на идеологию революционную, прогрессистскую. То же самое можно сказать о либеральной идеологии и о социал-демократической идеологии. В этом смысле советская моноидеологичная система не была идеологией. Это была псевдоидеология, потому что она подменяла собой вот эту самую плюральность. Поэтому подлинная идеология не может быть государственной. Она может быть государственной в том смысле, что та или иная партия на какой-то период развития государства доминирует. И она, естественно, сообщает государству, как аппарату, как инструменту, как некой формируемой и усовершенствуемой модели, свои подходы по оптимизации общественных взаимодействий, которые она считает идеальными. Но вопрос заключается в том, как сделать так, чтобы академическое сообщество, или сообщество какое-то партийное, или какой-то экономический клан не подменяли своими интересами интересы всей нации. В сфере образования этот вопрос стоит достаточно остро на сегодняшний день.

Я приведу один пример, который кровоточит и гноится уже пятнадцать лет. Этот пример связан ни с магией, ни с хиромантией, он связан с традиционными религиями, с богословием, с основами православной культуры или исламской культуры и так далее. Вопрос, действительно, стоит очень остро, поднимается практически каждый год. Полемика обостряется время от времени, потом затихает. Но для меня очевидно, что интересы академического сообщества, его желание сохранить статус-кво должны иметь некие свои пределы, некие ограничители. Должны быть некие внеположенные академическому сообществу экспертные, властные, политические модели, механизмы, площадки, которые позволяют ситуацию исправлять. Поскольку, допустим, изучение теологии в вузах, если, конечно, к этому грамотно подготовиться, - это необходимый элемент, по крайней мере, гуманитарного образования. Это мое глубокое убеждение. Изучение церковно-славянского языка в школе в России является требованием абсолютно справедливым. И оно является глубоко благотворным, поскольку обогатит опять же гуманитарные знания. Это пример показывает, что нужно выходить за рамки кланово-корпоративных интересов. И в этом смысле нужна некая общая реидеологизация.

Чадаев А.: Спасибо, Виталий. Я отметил в вашем выступлении тезис о том, что идеология возможна только в плюралистической и полицентрической среде. Такое парадоксальное, но очень важное, по-моему, замечание. Слово предоставляется Егору Холмогорову.

Беда в том, что наши философы не бьют друг другу морды, ни в прямом, ни в виртуальном смысле слова...

Холмогоров Егор: Коллеги, меня очень сильно задел тезис о том, что наше философское сообщество расколото и не надо ни в коем случае делать так, чтобы оно раскалывалось еще больше, чтобы философы вели идеологические баталии, чтобы они били друг другу морды за либерализм, коммунизм и прочие "измы". Мне, наоборот, показалось, что это главная беда наших философов и основная причина расколотости философского сообщества. Наши философы не бьют друг другу морды, ни в прямом, ни в виртуальном смысле слова. Например, мы с Никитой Гараджой очень интенсивно били виртуально друг другу морды в свое время. И надо сказать, что с этих пор мы стали значительно ближе и начали составлять некоторое сообщество. Проблема состоит в том, что именно современная философия - это некоторая говорильня, имеющая очень малое отношение к истине как таковой. Люди уже договорились о том, что никакой конвенциональной истины как бы в пределах определенного общества или сообщества быть не может. В результате чего единственным основанием для взаимных серьезных отношений являются уже не места из "Блаженного Августина", а оскорбления, причем обычно оскорбления не в свой лично адрес, а в адрес членов семьи. Это уже очень низкая планка взаимной заинтересованности в нашем философском сообществе, вообще в нашем интеллектуальном сообществе. К сожалению, планка взаимной заинтересованности настолько близка к нулю, что вот встречаешься с коллегами, спрашиваешь: "А ты читал мою статью?" Отвечают: "Знаешь, не читал, не успел, не смог, прочитаю, скоро прочитаю". Вот на меня смотрит Межуев, редкий человек, который обычно читает то, что написано, и даже не всегда то, что прислали ему на сайт. Это, собственно, первый тезис.

Второй тезис, с которым я, наоборот, абсолютно согласен, заключается в том, что остывание интеллектуальной энергии и стоящей за ней жизненной энергии напрямую связано с деперсонализацией нашей философии, нашей интеллектуальной жизни. А вот дальше начинается крупное расхождение. Я услышал тезис о том, что идеи вечные, люди - нет. Я бы настаивал, скорее, на прямо противоположном тезисе, что идеи значительно менее долговечны, чем люди. Идеи существуют только в людях, только через людей. Ведь не случайно мы все-таки значительно чаще говорим "марксизм", чем "исторический материализм", "ницшеанство", чем "трагический волюнтаризм". То есть человек первичен по отношению к некоторым застывшим комплексам идей. И в этом смысле в связи с обсуждением незримо витающей над нами фигуры Владислава Юрьевича...

Чадаев А.: Необходимо переименовать суверенную демократию.

Холмогоров Е.: Совершенно верно. Некоторое подобие идеологического конструкта власти вырисовывается именно тогда, когда появляется определенное лицо, способное говорить, что эти идеи - мои идеи. Как ни странно, с этого момента идеологическое лицо нашей власти, пусть у нас и имеется множество претензий к ней, получило большую ясность. И у меня лично власть стала вызывать намного больше уважения, чем когда она представляла некую непонятную, расплывчатую кашу из неких неудобоваримых вещей.

Когда мы говорим об идеологической ангажированности высшего образования, мы должны иметь в виду, что образование - это, с одной стороны фабрика знаний, а с другой - административно-организационная структура, в которой пребывает молодой человек условно между 17 и 22-25 годами. И когда мы слышим эти слова: "парткомы", "партсобрания", "идеологическая какая-то вовлеченность", "воздействие идеологий" и так далее, - здесь, возможно, имеется в виду не столько передача идеологии как знания, сколько определенной системы представлений. Потому что на самом деле даже от передачи идеологии как знания никакого вреда никому не может быть. Другое дело, когда тебе говорят: "Ходишь на "марш несогласных"? Отчислим или поставим незачет". И здесь на самом деле вопрос о появлении государственной идеологии в школах, в высшей школе стоит с другой стороны. Очень опасно, если идеология будет представлена через деканат и через инспектора. Если это будет так, то основным и единственным инструментом идеологической коммуникации будет разговор с инспектором по поводу того, где состоит тот или иной студент. В этом случае весь проект идеологизации образования провалится. Перед заседанием мы с Алексеем Чадаевым разговаривали, и он сказал, что государственной власти добровольные помощники не нужны. Проблема состоит в том, что без добровольных помощников, которые будут способны находиться в реальном, живом интеллектуальном диалоге с государственной идеологией, вся эта схема провалится в принципе. Спасибо.

Чадаев А.: У меня есть прекрасная возможность дать слово человеку, который может компетентно ответить на последний тезис Егора Холмогорова. Это Алексей Брониславович Ананченко.

Историческое образование служит только одной цели - формированию позитивного отношения к своей стране

Ананченко Алексей: Я бы хотел поговорить о проблеме связи идеологии и образования на примере преподавания истории в высших учебных заведениях. У нас по умолчанию предполагается, но не объясняется почему, что историческое образование в высших учебных заведениях должно давать научные знания. Однако никаких научных знаний по истории образование в высших учебных заведениях не дает в принципе. Да и не должно давать. Историческая наука решает другие задачи. Например, в Соединенных Штатах и в Европе историческое образование служит только одной цели - формированию позитивного отношения к своей стране, что есть определенный элемент той самой идеологии. Поэтому там существуют так называемые белые пятна и просто фигуры умолчания. Хрестоматийный пример - вступление Соединенных Штатов в Первую или во Вторую мировую войну, битвы с индейцами в XIX веке и т.д. У нас же в России до сих пор среди историков считается правильным, когда образование в области истории, в том числе на негуманитарных факультетах, дает именно знания, когда зарисовываются белые пятна. И здесь, в решении указанной проблемы, на мой взгляд, содержится потенциал той самой идеологии, того самого самосознания и потенциал того самого объединяющего начала, которое соберет наше общество в единый социальный организм. Почему? Потому что реально историческое образование формирует самосознание общества в целом. Но сегодня наше историческое образование построено на так называемом плюрализме. Оно не содержит в себе никакой оценочной, концептуальной базы и представляет собой мешанину и в преподавании, и в том, что получают студенты. У нынешних студентов нет исторического сознания, мы имеем дело с молодым поколением, в своем большинстве не имеющим общественного самосознания.

Мы все время слышим разговоры о том, что нам нужно в чем-то покаяться, порвать на себе рубашку, вырвать волосы и валяться в грязи. Кстати, один из таких идеологических элементов в преподавании, который существует до сегодняшнего времени, и на телевидении, и в средствах массовой информации связан с 30-ми годами. Причем большинство из нас 30-е годы не застали, не помнят их. Кроме того, переход к современному обществу состоялся не в 30-е годы, а в 70-х и 80-х. Но тем не менее 30-е годы у нас стали образом всей нашей истории и всего нашего прошлого. И это безусловно идеология, форма некоего самосознания и общества, и отдельного человека. Так же, к примеру, и международный терроризм - это не реальность, хотя терроризм существует, но тоже форма идеологии. Поэтому, на мой взгляд, мы не можем уйти от того, что есть дисциплины, которые в вузах несут идеологическую нагрузку. Если мы будем закрывать на это глаза и говорить, что мы передаем всего лишь знания, мы будем продолжать жить в мифологически идеологизированной среде.

И последнее. Сегодня шла речь о том, что у нас есть некий запрет на модерирование идеологии. Но я обратил бы внимание на то, что сегодня у нас есть и идеология, и запрет на нее. Помните знаменитую шутку, которую все время повторяли про секс в СССР? Иначе говоря, реальность есть, но есть и некий запрет на то, чтобы о ней говорить и чтобы ее видеть и называть. Например, наше сегодняшнее мероприятие проходит в рамках Дней русской политической культуры. "Русское" - сейчас редкое слово, потому что оно почти не употребляется и имеет характер пограничного, почти запрещенного слова. Мы говорим "россиянин", и всегда, когда говоришь "русский", необходимо объяснять, что ты имеешь в виду. Появились некие запреты, которые существуют реально и которые часто мы даже и не хотим обсуждать. Поэтому идеология существует, даже если мы о ней не говорим. Она существует и в высших учебных заведениях. И не надо закрывать на это глаза.

Чадаев А.: Спасибо, Алексей Брониславович. Я заметил, что мы с Никитой Гараджой синхронно записали озвученную вами формулу: "исторический плюрализм как форма отсутствия исторического сознания". За это отдельное спасибо. Пора давать слово преподавателям. В частности, у нас здесь есть такой преподаватель, в том числе и преподаватель Никиты Владимировича Гараджи, как Борис Межуев, который хвастался, что не даст заставить себя в качестве индивидуалиста и консерватора бежать в том направлении, куда он не знает. Собственно говоря, я жду от него, как он это будет делать.

Консерватизм должен начинаться с критического отношения к возможности вброса в массовое сознание идеологических конструкций

Межуев Борис: Начну с воспоминаний о времени своей учебы на философском факультете МГУ. Во-первых, я помню, как тогдашний исполняющий обязанности декана произнес замечательную фразу во время своего первого выступления перед нами, первокурсниками: мы заинтересованы сделать из вас воинствующих материалистов. Мне тогда жутко понравилось это выражение - "мы заинтересованы сделать из вас". В результате из нас сделали, уж не знаю что, но во всяком случае не воинствующих материалистов. Также я помню, что на протяжении долгого времени идеология постоянно менялась. Например, я хорошо помню, как на истории КПСС студентам ставили тройки только за словосочетание "товарищ Сталин". Наш преподаватель истории КПСС, человек антисталинистских взглядов, считал, что Сталин нам не товарищ. А уж если мы говорили "товарищ Берия", то он ставил двойки.

У меня такое ощущение, что все наше обсуждение немножко напоминает софизм. А софизм, как известно, возникает из-за того, что слово иногда употребляется в двух смыслах. В данном случае мы имеем софизм, связанный со словом "идеология". Действительно, правильно подчеркивается многими выступающими, что у образования, равно как у многих других сфер деятельности, есть какая-то собственная идеология. Но как только люди с этим соглашаются, им говорят: тогда вы должны подчиняться последним постановлениям партии и правительства. Понятно, что здесь имеется в виду разный смысл слова "идеология".

У меня в связи с этим возник вопрос: есть ли какая-то своя собственная идеология у другого образовательного учреждения - у духовной академии или у духовной семинарии? Смешно говорить о том, что ее там нет, что образование в духовной академии деидеологизировано. Несомненно, у нее есть некая имманентная, говоря философским языком, идеология, или, как здесь было сказано, корпоративная идеология, что совершенно нормально. Для данного учебного заведения ничего ужасного в этом нет. В этом смысле нехристианское преподавание в духовной академии, наверное, будет нонсенсом. Но это не означает, что духовную академию нужно так идеологизировать, чтобы она отвечала требованиям, например, либеральной демократии, чтобы духовная академия обязательно была учреждением какой-нибудь демократии, суверенной или не суверенной, или либерально-демократическим и т.д. Ясно, что здесь имеются в виду два совершенно разных смысла. То же самое касается и светских учебных заведений.

Безусловно, у университетского, у светского образования есть своя идеология. Хотя Макс Вебер это отрицал и говорил, что преподаватель не имеет права выступать со своими идеологическими суждениями перед студентами. Я лично, как преподаватель, Никита Владимирович не даст соврать, всегда придерживался этой точки зрения. Но и в этом есть определенная идеология. Она, действительно, либеральная, только не в смысле тех безобразий, которые творились в 90-е годы. А в том смысле либерализма, как его понимала античность. Речь идет о воспитании свободно мыслящего человека, способного критически-рефлексивно относиться к любым, в том числе идеологическим, спущенным сверху, снизу, откуда угодно, конструкциям. Университет дает возможность использовать свое свободное мышление для того, чтобы относиться критически к любым идеологическим концептам. Без такого человека и без такого феномена не существует современная цивилизация.

Мне кажется, консерватизм должен начинаться именно с критического отношения к возможности всякого произвольного вброса в общественное сознание каких-то идеологических конструкций. Мол, мы сейчас создадим что-то такое хорошее, и все должны слушаться. Мы сейчас придумаем какую-то замечательную идею, и все учебные заведения тут же обязаны будут, в силу того, что она будет отражать потребности большей части населения, принимать ее во внимание и включать в вопросы и так далее. Это не консервативная, а, я бы сказал, конструктивистская установка, исходящая из того, что у различных сегментов общества действительно существует нормальная, корпоративная субидеология, с которой необходимо считаться. Но есть какая-то одна, мы ее сейчас придумаем, и все должны ее слушаться. Эта точка зрения не имеет ничего общего с консерватизмом. Во-вторых, она ничего не имеет общего с идеологией, в-третьих, она не имеет ничего общего с некоторой правильной государственной политикой. Другое дело, что субидеология свободного академического образования и свободной науки действительно входит в противоречие в том числе и с либеральной демократией.

Я недавно участвовал в круглом столе по политкорректности. Я там сказал, что политкорректность - это есть фиксация противоречия. Ясно, что во имя поддержания социальной стабильности в либерально-демократической среде табуируются определенные темы для свободного обсуждения и свободного исследования. Особенно остро этот вопрос встал после Второй мировой войны в связи с рядом проблем, о которых сейчас нет времени говорить. Но тем не менее это проблема не конструктивистского толка, это проблема глубинных трендов самой современной цивилизации, а не последних усилий государственных чиновников по переориентации образования в нужном им направлении. Мне кажется, главная задача современного гуманитарного образования заключается в отстаивании и сохранении личности, которая способна не поддаться на любые флуктуации со стороны власти, будь то власть российская, мировая, корпоративная. В противном случае мы получим не образование, а квазиобразование, которое в значительной степени и осложнило нам жизнь в те самые старые годы, которые здесь поминались критически и положительно в разных смыслах. Спасибо.

Чадаев А.: Слушая Бориса, я думал о том, что у нас даже в новейшие годы образовалось несколько учебных заведений, у которых совершенно точно есть идеология. И смысл этой идеологии не в том, чтобы защитить личность от властей разного уровня, от сельсовета до вашингтонского обкома. Одним из таких заведений является Высшая школа экономики. Пользуясь случаем, я хочу дать слово еще одному ее представителю, а именно Виталию Куренному.

Университет не место, где формируется мировоззрение

Куренной Виталий: Спасибо. Меня не покидает ощущение, что мы сидим где-то на собрании по поводу какой-то технической проблемы. Вновь подняли вопрос, давайте обратно принимать проекты построения вечного двигателя. Поскольку мы уже выяснили, что наука - это идеология, нужно все вернуть в состояние до знаменитого постановления французской академии. В этой связи я бы прошелся по основным терминам, потому что мы, действительно, оперируем понятиями "идеология", "государственная идеология" и так далее.

Сама постановка вопроса о том, что хорошо бы как-то использовать идеологию, отсылает нас в XVIII и даже XVII век. Я напомню, были такие идеологи, очень наивные просвещенческие люди, которые хотели реализовать так называемую политику знаний. Они полагали, что, используя какие-то концепты в образовании, в воспитании, можно исправить дела в государстве и вообще в мире. Напомню, что само это слово стало популярным благодаря Наполеону, который рассматривал такого рода разговоры как показатель крайней нереалистичности и вообще к политике не имеющие отношения. Поэтому нужно задать вопрос: из какой такой архаической перспективы мы обсуждаем эту тему? И насколько мы чувствуем окружающую социальную реальность, что можем так ставить вопрос? Хорошо, что Борис Межуев вспомнил Макса Вебера. Я напомню, что Вебер был очень далек от того, чтобы себя считать каким-то сухим академическим ученым. Это был политически ангажированный человек. И своей знаменитой работе, или, вернее, докладе, "Wissenschaft als Beruf" он как раз и указал на то, что университет не место, где формируется мировоззрение. Вебер просто констатировал тот факт, что институты образования просто не способны выполнять подобные функции, потому что общество устроено иначе. И я не понимаю, почему Владимир Натанович поднял тему о том, что "не дай Бог, не дай Бог". Например, из Бориса Межуева не воспитали воинствующего материалиста, хотя, казалось бы, он прошел через мощную идеологическую обработку. Т.е. здесь должен работать принцип реальности.

Третий сюжет своего выступления я бы назвал "пустые означающие". Я их просто перечислю: государственная идеология, национальная идеология, какие-то там интеллектуалы или философы, которые формируют какие-то идеологии. Первый докладчик как-то очень рьяно говорил, что пора чего-то с этой идеологией делать. Я не услышал ни одного содержательного тезиса по вопросу о том, в чем состоит эта идеология. И я уверен, что помимо пустых ритуальных мантр о том, что хорошо бы иметь государственную идеологию, национальную идеологию, хорошую национальную идеологию и так далее, ничего в реальности нет. Любой сформулированный содержательный тезис не найдет никогда понимания даже в этом малюсеньком зале, я уж не говорю об обществе в целом. Поэтому это пустая языковая игра. Знаете, все-таки у западной философии есть внутренний ограничитель. Там любой шаг вперед всегда связан с тем, что люди принимали за правило: мы на эти темы больше не говорим, давайте заниматься вещами, которые имеют отношение к делу. А иначе происходит пустое расходование сил и времени. Можно очень долго их расходовать.

Чадаев А.: Дух постмодернизма незримо витал над вашим выступлением. Я бы воспользовался удачно выпавшим моментом и попросил дать экспертный комментарий о границах идеологии Павла Костылева.

Постановка проблемы о государственной идеологии и высшем образовании попахивает неким рейдерством

Костылев Павел: Спасибо, уважаемые коллеги. Мне бы хотелось развить три сюжета: о границах идеологии, о ее субъектах и - в связи с этим - о высшем образовании. Прежде всего, мне кажется, мы должны очень четко различать два понимания идеологии. Идеологию вообще, от которой ни в образовании, ни в чем-либо другом уйти невозможно, и государственную идеологию, которая представляет собой неизвестно что, но мы о ней пытаемся говорить. Теперь о границах идеологии.

Любое явление, которое как-то отличается от других явлений, имеет или должно иметь некоторые границы. Например, государственная идеология: что является, а что нет этой идеологией. Высшее образование, очевидно, тоже имеет свои границы. И получается, что постановка проблемы о государственной идеологии и высшем образовании попахивает неким рейдерским поглощением. Либо государственная идеология поглотит высшее образование и у нас будут какие-то парткомы или еще что-нибудь, либо, что менее вероятно, наоборот. Было бы смешно, кстати, за этим понаблюдать.

Чадаев А.: Да, интересно. Образование, поглощающее государство и государственную идеологию.

Костылев П.: Последствия такого поглощения очевидны. Идеологизированный философ, транслирующий какие-то государственные идеологемы, похож на врача, который распространяет бациллы, вместо того чтобы изучать их под микроскопом. Обратный сюжет, который заказывает Алексей Чадаев, можно реализовать в случае передачи власти докторам философии. Это хороший сюжет для ненаучно-фантастического романа. В некотором смысле это уже было, когда товарищ Сталин был большим ученым.

Чадаев А.: Сталин не был доктором философии.

Костылев П.: Это его единственный минус. Любые попытки внедрить в образование идеологию обречены на провал и ни к чему хорошему привести не могут. Как правильно нам сказал Никита Гараджа, если я его правильно понял, сегодня у нас субъект идеологии - это, строго говоря, каждый человек. Соответственно, каждый человек, образно говоря, может завалить любую идеологическую структуру. Хороший пример - известное "новгородское дело". Раньше такая ситуация была невозможна. Кроме того, мы забываем о том, что государственная идеология тоже не является чем-то цельным, потому что государственная идеология - это люди, которые пытаются ее выстраивать. И наконец, должны быть те, кто по идее должен идеологию как-то отграничивать в роли идеологического пограничника. Например, философ, который должен стоять как пограничник на философской таможне между идеологией и остальным миром. Но мне кажется, если честно заниматься преподаванием и наукой, то ни на какую идеологическую работу просто времени не хватит. Вы будете готовиться к лекциям, будете книжки писать, читать. Заниматься идеологической работой - это, вообще-то, очень тяжелый труд. Другой момент связан с тем, что идеологию, конечно, надо знать. Но возникает вопрос: как идут в сфере образования и науки дела у каких-нибудь идеологов, которые занимаются идеологической работой? На мой взгляд, стремление любой ценой заниматься не своим делом - это негативная черта, которой, к сожалению, все более и более становятся привержены наши академические и образовательные институции.

Конечно хорошо, если государственная идеология ориентирована на решение реальных проблем образования и науки. Но государство и без всякой идеологии может науку поддерживать. И опять же если мы возьмем курс на идеологизацию образования, то мы придем, с одной стороны, к Закону Божьему в школах накануне 1905 года, с другой - к марксизму-ленинизму накануне 1985-го или 1991-го.

Чадаев А.: Спасибо, Павел. В общем, насколько я понял, когда образование влияет на идеологическое мышление, это есть благо, а когда идеологическое мышление влияет на образование, это есть зло. И, соответственно, когда государство кормит ученых чем-нибудь своим, это плохо, а когда ученые кормят государство чем-нибудь своим - это хорошо.

Костылев П.: Ученые должны заниматься своим делом, государство - своим.

Чадаев А.: Насколько я понимаю, вопрос нашего сегодняшнего обсуждения - это вопрос о том, что именно для нас является своим и не своим делом и где границы этого "своего". На поля сражений выпускается тяжелая артиллерия в лице Андрея Ашкерова.

Все, что делает интеллектуал, все, что им производится как некоторый продукт, уже имеет политическое и идеологическое значение

Ашкеров Андрей: Не знаю, насколько тяжелая. Господа, тут действительно тема идеологии у некоторых коллег вызвала испуг. Что касается меня, то я вам могу сказать: пугают, но не страшно. Вы знаете, есть два классических образа интеллектуала, они, я думаю, многим известны, но все-таки не лишним было бы напомнить об этих двух образах, потому что никто сегодня об этом не упоминал. Это образ ангажированного интеллектуала, который придумал Сартр, и образ всеобщего интеллектуала, который в свое время предложил Фуко. Сартровскому образу ангажированного интеллектуала как раз и соответствует активная политическая позиция, постоянное отслеживание того, что происходит, постоянное участие во всем, что касается политики, некая политическая перманентная взнервленность. А Фуко в порядке альтернативы предлагает совершенно другую модель, и эта модель мне, в общем, намного ближе: все, что делает интеллектуал, все, что им производится как некоторый продукт, уже имеет политическое и идеологическое значение. Я думаю, что эта модель интеллектуальной деятельности значительно больше соответствует современной фазе организации символической власти.

Конечно, подобная роль далеко не гарантирована, не существует в готовом виде. Таких интеллектуалов еще надо завести, их еще надо иметь возможность содержать, причем не только материальные ресурсы здесь значимы. А что мы имеем в действительности? Мы имеем 90-е годы, когда произошел колоссальный отток из интеллектуальной сферы, когда все профессиональные кадры разбег ались и занимались черт знает чем, половина ушла в журналистику, половина в бизнес, во властные структуры. В итоге мало кого осталось. Чем запомнились 90-е годы с точки зрения развития гуманитаристики? Валом переводной литературы, иногда качественной, иногда не очень, это культовые культуртрегеры, извините за неизбежную здесь тавтологию, но не больше. И для того, чтобы роль всеобщего интеллектуала, любое суждение которого уже имеет политико-идеологическое значение, состоялась, нужны большие интеллектуальные карьеры. И мы должны спросить себя и честно себе ответить на вопрос: а возможна сейчас большая интеллектуальная карьера в России и состоялись ли на протяжении последних пятнадцати лет у нас большие интеллектуальные карьеры? Я думаю, отвечать не надо, господа.

А что мы имеем о сфере, которая у нас пышноцветно именуется властью? Имеется очень много важных, значимых моментов, связанных с тем, чтобы сформировалась сфера официоза. Она была реконструирована, умножилась бюрократия, многократно увеличились ее ресурсы, и не только опять-таки материальные, но и информационные, интеллектуальные, идеологические ресурсы. То есть все аккумулировано там. Но беда в том, что понимание функций нашей бюрократии, да и, наверное, бюрократии вообще, связано с неким службистским идеалом: мы должны работать, чтобы работать, мы должны функционировать, чтобы функционировать. Для функционирования нашей бюрократии, а возможно, и бюрократии вообще не нужны большие цели, не нужны стратегии, не нужны какие-то глобальные планы, и главное - не нужно политическое воображение. И вот запрос на политическое воображение - это запрос, в общем, интеллектуалам, потому что интеллектуальная деятельность, и, в частности, гуманитарно-научная деятельность, немыслима без аккумулирования ресурсов воображаемого и без политического воображения в том числе. Нужна определенная смелость, чтобы что-то представить, нужна определенная смелость, чтобы выдвинуть некую гипотезу. Мало того, сейчас мало кто мотивирован деятельностью, связанной с выдвижением гипотез, тем более мало у кого хватает смелости их выдвигать, кому они нужны, собственно, кто может оценить интеллектуальную смелость сейчас. Но это взаимосвязанные вещи. Точно так же, как в академической сфере, в научной сфере, собственно, в сфере теории никто никаких гипотез старается не выдвигать, достаточно интерпретаций, достаточно комментариев, доминирует историческая стилистика, историко-философская. Точно так же совершенно не востребованы большие задачи, большие цели, большие стратегии в сфере политики, и здесь чувствуется абсолютное взаимопонимание, взаимодополнение этих двух сфер, двух плодов деятельности. Плюс к тому академическая сфера замечательно откликается у нас на эту бюрократизацию верховной власти.

Кроме того, фигура публичного профессора перестала иметь то значение, которое она имела когда-то, она утратила свои прерогативы. Когда-то профессора насмешливо называли пророком на государственном жаловании, но сейчас даже с этой ролью он никак не справляется. Сейчас значительно важнее, и в академических структурах в том числе, некие кадры среднего звена, которые обеспечивают процесс, оформляют некие решения, которые готовят некие бумаги и так далее. И мы наблюдаем эти тенденции, они очень хорошо видны.

А что касается собственно идеологизации, то да, есть некий государственный запрос на идеологию. Но в каком виде, собственно, этот запрос оформлен, в каком виде востребована идеология? Востребована в некоей конструктивистской модальности: "а вот вы придумайте нам что-нибудь такое интересненькое, а вот вы нас тонизируйте какими-нибудь идейками, а вот вы нам национальную идею сочините, и мы даже грантик, в общем-то, можем предоставить". Это политика травестирования убеждений, политика травестирования веры, когда поверить можно во все, что угодно, когда предметом веры можно избрать все, что угодно, когда можно изобрести левую идеологию, можно правую, можно лево-правую какую-нибудь, и сочетаний здесь может быть очень много.

Я думаю, что подлинным ответом на это может быть ответ, который родится в академической середе, если она добьется своей институциональной и интеллектуальной независимости, если действительно состоится образ независимого интеллектуала, если эта задача будет осознана как политическая и идеологическая. И тут не надо бояться идеологии. В этом смысле я идеологию всячески приветствую. И идеологический смысл этой задачи заключается в том, что есть политпросвещение, было такое очень хорошее советское, и не только советское, слово. Надо обучать тому, что такое политика, гражданственность, политическое участие, как его осуществлять. Этому надо обучать, об этом нужно информировать, нужно говорить о том, что это такое и в том числе приучать одновременно к гражданской самодеятельности и гражданской самостоятельности в том возвышенном смысле, в котором об этом ставился вопрос во время эпохи Просвещения, уже когда речь шла о том, чтобы научить людей пользоваться ресурсами собственного разума, научить в духе Канта освобождаться от авторитетов, от некоего мыслительного диктата и так далее. В этом тоже смысл политического просвещения, и здесь очень многое может сделать философия. Надо просто дать ей возможность это делать.

Чадаев А.: На ключевом слове "Фуко", которое произнес Андрей Ашкеров, пробудились дотоле молчавшие угнетенные классы в лице Алексея Пензина, коему я и хотел бы дать слово.

Пакт с рок-музыкантами у власти заключен. На очереди - интеллектуалы?

Алексей Пензин: Собственно, я пришел сюда лишь потому, что меня пригласил Слава Данилов, который, как я убеждаюсь, неустанно разлагает властные структуры изнутри. Я постараюсь быть кратким в своем пламенном выступлении от лица угнетенных классов. Если мы касаемся отношений идеологии, государства и образования, мне кажется, главный вопрос - о готовности субъектов, которые действуют в сфере образования, то есть интеллектуалов, философов, вовлекаться в этот процесс. И, мне думается, с этим есть большие сложности. Последние несколько лет мы наблюдаем такой процесс, как инфильтрация власти, государства в сферу культуры. Он проявляется многообразно. Например, как раз в анонсе этого круглого стола уже написано об этих невероятно симптоматичных встречах Владислава Суркова в ИФ РАН, с академией. Все мы все помним о его встречах с рок-музыкантами, писателями. С кем он только не встречался. И, мне кажется, если говорить об этом с точки зрения теории, то власть, государство пытается выстроить некий режим гегемонии, как сказал бы итальянский марксист Антонио Грамши. Всем известно его противопоставление диктатуры, прямого господства и более мягкого режима гегемонии, политики маневра, альянсов и соглашений. И идеология здесь, разумеется, играет ключевую роль, в выстраивании некоего процесса согласия, которое будет транслироваться на более широкие общественные слои. Здесь, конечно, роль интеллектуала довольно высока, я говорю здесь и об образовании как одном из идеологических аппаратов государства. Но вопрос, повторяю, здесь в том, а готовы ли интеллектуалы в нем участвовать? То есть пакт с рок-музыкантами, возможно, уже заключен, мы знаем, что представителям администрации, возможно, удалось заключить и другие возможные контракты такого рода. Но мне кажется, что с интеллектуалами большие проблемы, если мы просто посмотрим на само положение академии, на положение тех самых «угнетенных классов» в лице преподавателей ВУЗов. У меня достаточно много знакомых и друзей в европейских странах, связанных с академической сферой, со сферой образования, и я всегда помню их удивленные глаза, когда они узнают о средних зарплатах наших преподавателей гуманитарных дисциплин. И вообще, если в целом взять статус интеллектуала, академического преподавателя в России, он, мягко говоря, невысок. Или, точнее, исключителен - в том смысле, что не вписывается ни в какие рациональные категории. То есть здесь вопрос о некоем дополнительном «идеологическом контракте», учитывая все это, мне кажется, вообще не стоит, принимая также во внимание, что интеллектуалам необходим не только уровень обеспечения, достаточный, чтобы не размениваться на всяческие внеакадемические «халтуры», но и высокий уровень свободы и автономии как условий их работы. И мне кажется, что с этим у нас большая проблема. Во Франции, скажем, в 68-м году интеллектуалы заставили уважать себя, они предстали как опасная сила, когда участвовали как революционный элемент в политических процессах, которые там происходили. После этого сложилась не то чтобы контрактная, но достаточно внятная система отношений между государством и интеллектуалами, где обе стороны имеют свои четкие позиции в этой системе. Можно сказать, что эта система тоже несовершенна, но, тем не менее, она существует, и позволяет гуманитарным интеллектуалам заниматься своими достаточно отвлеченными исследованиями, которые, к тому же, в политическом плане носят эксплицитно критический характер. Вот вопрос, который я поставлю и оставлю пока без ответа: существует ли сейчас хотя бы возможность такого действительно горячего желания участвовать в этих замечательных процессов идеологического конструирования, участия в построения этой гегемонии, которая де-факто уже складывается. И, скорее, объективная позиция интеллектуала побуждает его к тому, чтобы выстраивать некую контр-гегемонию в культуре, образовании, публичной сфере. Т.е. побуждает совсем не к тому, что хотелось бы всевозможным общительным представителям власти. Еще я бы хотел добавить, что мы должны отличать идеологию от пропаганды, это совсем разные вещи. И если тебя приглашают быть даже не идеологом, т.е. производителем концептов, а пропагандистом, т.е. их банальным ретранслятором, то это уже некая совсем другая опция, она ставит интеллектуалов в еще более негативную позицию..

Чадаев А.: Спасибо, Алексей. Следующий наш докладчик - Андрей Петров.

Жданов и компания оказались гораздо лучшими идеологами и гуманитариями, чем те люди, которые предлагали проекты учебников

Петров Андрей: Добрый день! Меня немножко сбило с толку выступление Андрея Ашкерова, настолько могут совпадать какие-то чувства. У нас действительно отсутствует полноценная гуманитарная среда. Отсутствует возможность сделать интеллектуальную карьеру, что в определенной степени обесценивает наши интеллектуальные усилия. Раньше, например, когда была цензура, каждая книга становилась событием. Читает ли наше сообщество друг друга сейчас? Согласитесь, это чтение достаточно выборочное, и очень часто мы не знаем, о чем пишут наши коллеги, с которыми мы вроде бы работаем на одном поле. Оставляю за скобками вопрос о том, читают ли нашу "интеллектуальщину", как нам кажется, простые "мирные" граждане? Это в определенной степени обесценивает всю работу гуманитарного и интеллектуального сообщества, оно распадается на целый ряд мало связанных друг с другом тусовок. И, соответственно, переоценивать степень возможного нашего влияния на формирование какой-то единой целостной идеологии едва ли приходится.

Я вчера был в ВАКе, у нас была деловая встреча, посмотрели статистику: половина защит в России проходит по гуманитарным наукам - социология, культурология, история, политология и так далее. И где плоды? Например, упоминавшийся сегодня Иосиф Виссарионович проявил себя не только в вопросах языкознания, но и в исторической науке, когда в 1934 году была правка "Краткого курса ВКП(б)".

Чадаев А.: Это великая книжка.

Петров А.: Безусловно, в определенной степени. И вы знаете, он и его помощники, товарищ Жданов оказались гораздо лучшими идеологами и гуманитариями, чем те люди, которые предлагали проекты этих учебных книг. Потому что в силу разных обстоятельств гуманитарное сообщество того времени меньше знало, что требуется от этих книг, чем Сталин и Жданов. Это очень легко теперь увидеть, так как опубликованы правки Сталина. Они гениальны с идеологической точки зрения. Сталин знал, чего хотел, он владел материалом. На мифологизацию истории были готовы и власть, и интеллектуалы, но только одни ее осуществили целенаправленно по-своему, а историки действовали иначе - по принципу "чего изволите?".

Не происходит ли сейчас нечто подобное, когда простые культурные вопросы становятся политическими проблемами? Опубликовали в датской газете карикатуры - проблема политическая, с выводами, с эмбарго, с экономическими санкциями. Выпустил Голливуд фильм - Иран обиделся. Процитировал Римский Папа вообще-то исторический источник, средневековый, "Записки Алексея Комнина" - проблема. По уму, должна была возникнуть источниковедческая дискуссия, в рамках специальной дисциплины, но встала политическая проблема. Отдельная история - памятники и учебники. Отсюда - огромная ответственность, которая ложится на тех, кто претендует на идеологическую работу. К сожалению, в нашем обществе ее не видно. Поэтому сегодня, конечно, никакой национальной идеологии быть не может. Но что может быть? Может быть политика, политика в той или иной области. И политику должен формировать тот, кто готов взять на себя ответственность за эту политику. Но, учитывая реалии современного мира, должны быть рычаги безопасности. Эти рычаги, чтобы политика была не вредной, не репрессивной, не террористической, должно, конечно, взять в руки общество. Готовы мы к этому? Готовы мы создать такую гуманитарную среду, которая в случае чего может спокойно указать производителям этой политики на ошибки? Я думаю, что нет. Спасибо.

Чадаев А.: Мы так стабильно уходим от проблем образования, поэтому я даю слово преподавателям. Андрей Беспалов.

Хочет государство иметь кафедру демагогии в вузах или не хочет, это его, а не наша проблема

Беспалов Андрей: Я бы хотел ответить на один из вопросов нашего круглого стола, который звучит следующим образом: какое место в современном российском обществе должны занимать институты, имеющие отношение к философии? Постановка вопроса мне очень нравится, и в выступлении Никиты Гараджи прозвучало наименование одной такой фигуры - модератор политических дискуссий.

Для меня эта формулировка звучит как определение философа. По крайней мере, тех философов, с которыми мы имеем дело после Маркса. Почему так? По определению Винсента Декомба "идеология - это частичный дискурс, претендующий на то, чтобы быть универсальным". Модератор идеологических дискуссий - это тот, кто не дает нам забывать о том, что говорить могут многие. Любой высказывающийся идеолог претендует на то, чтобы его голос остался в одиночестве. Поэтому модератор идеологических дискуссий - это тот, кто осуществляет функцию деидеологизации. В этом смысле он напоминает дискурсам о том, что они частичны. И их претензия на универсальность по меньшей мере сомнительна.

Отсюда вытекает тезис о том, что модератор политических дискуссий есть философ ровно в той степени, в какой мы разделяем позицию, согласно которой основная функция философии - это функция деидеологизации. С этим могут спорить, но, по крайней мере, известно, что такая позиция есть и она вполне обоснованная.

Университет - это единственное место, где модератор идеологических дискуссий может быть услышан. Потому что университет сейчас по факту - единственное место, где философ может высказываться именно в качестве философа. Модераторы идеологических дискуссий, которые присутствуют в массмедиа, не напоминают о том, что говорить могут многие, они просто разнимают дерущихся. Только философ и только в университете делает это.

Следующий тезис. "Свобода от идеологии" - это, как я полагаю, иллюзия всего академического сообщества, потому что любые науки, как естественные, так и гуманитарные, неизбежно идеологизированы. Даже если им удается избегать ценностных суждений и даже если они как-то ухитряются свой дискурс уподобить дискурсу с позиции объективного разума, все равно в тот момент, когда наука объявляет политический дискурс иррациональным, претендуя на то, что только лишь научный дискурс рационален, она выступает в форме идеологии. Ведь, как мы уже сказали, любой частичный дискурс, претендующий на универсальность, есть идеология. Поскольку не существует одной рациональности, есть как минимум рациональность научная, есть рациональность политическая. Можно показать, чем они друг от друга отличаются. Поэтому опять получается, что только философ может выполнить функцию деидеологизации, в то время как идеологизируют у нас, в общем-то, все те, кто у университете преподает все остальное.

И последний тезис. Я так полагаю, что все-таки проблема заключается не присутствии или отсутствии идеологии в университете, а в присутствии или отсутствии демагогии в университете. А демагогия, как, например, понимал это слово Кожев, - это политическое воспитание граждан теми средствами, которые нынче называются пропагандой. Будет ли демагогия присутствовать в университетах, может решать государство. Хочет оно иметь кафедру демагогии в вузах или не хочет, это его, а не наша проблема. Проблема же академического сообщества заключается в том, чтобы сохранить в университетах именно философский дискурс. И то, что философский дискурс на протяжении уже многих лет сильно ограничивается и лишается своего основного ресурса - времени, это, как я полагаю, основное, что имеется в поднятой здесь проблеме с точки зрения академического сообщества. Т.е. речь идет не о присутствии демагогов, а о присутствии философов.

Чадаев А.: Спасибо огромное. Благодаря Алексею Пензину и Андрею Беспалову я наконец понял, в чем был смысл французского 1968 года. Он был в том, чтобы установить предельные границы зарплаты преподавателям кафедр демагогии. Поскольку Павел Святенков у нас традиционно завершающий, то ему придется пропустить еще одно выступление. Алексей Андреев.

Сегодняшняя тенденция на деидеологизацию - это тоже идеология

Андреев Алексей: Уважаемые коллеги, я постараюсь побить все рекорды, ответив на три вопроса нашего круглого стола очень быстро. На вопрос о том, нужна ли нам идеология, ответ очевиден. Эта идеология существует вне зависимости от того, хотим мы этого или нет. Здесь я полностью поддерживаю точку зрения о том, что наука и идеология всегда шли рядом. И, как представитель естественных наук в этом философском окружении, оговорюсь, что мои представления могут быть упрощенными, но тем не менее я надеюсь на ваше понимание. Идеология, по моему мнению, - это воспоминание о прошлом, это нынешний порядок вещей, это и мечты о будущем. Так как сегодняшняя тенденция на деидеологизацию - это тоже идеология. И это достаточно важный этап, который позволил накопить множество знаний. И без этого гуманитарного этапа нам не двинуться дальше.

Сегодня, мне кажется, наконец-то идеологический дискурс, который шел внутри науки, совместился с дискурсом, который идет в государстве, с государственными запросами, наконец. Это важно, потому что предыдущие пятнадцать лет Россия барахталась в своих собственных проблемах. Наконец, мы достигли уровня прежнего СССР, докризисного СССР. И вдруг перед нами встали те же самые проблемы, которые стояли когда-то. Поэтому политический вызов философскому сообществу, конечно же, сформулирован. Государство достигло того уровня политической культуры и той степени сложности, когда философские проблемы оказались востребованы обществом. Теперь уже наука не может жить только своей жизнью.

Идеология - это такой кипящий суп, над которым теснится пар, и время от времени его нужно выпускать. И только в идеологически стабильном состоянии государство может успешно развиваться. Этим процессом нужно управлять, отсюда значение идеологической работы.

Мы недавно опрашивали молодых ученых России. И выяснилось, что в принципе они за то, чтобы в государстве была идеология. Не нужно ее бояться. Ведь главной целью идеологии и русской политической философии является воспитание этой самой политической культуры в молодом поколении. Спасибо.

Чадаев А.: Спасибо, Алексей. Перед тем как дать слово последнему выступающему Павлу Святенкову, я должен покаяться перед Дмитрием Ульяновым, которому я не предоставил слова. Я сделал это умышленно, потому что надеюсь раскрутить его на статью для "Русского журнала".

Нам нужна не идеология, а некий набор ценностей

Святенков Павел: Когда задается вопрос "нужна ли нам идеология?", не вполне понятно, что под идеологией понимается. На мой взгляд, нам нужна не идеология, а некий набор ценностей. Тут надо брать пример с Запада. Ценности не идеологизированы, прежде всего, потому что идеология - это все-таки некое целеполагание, это некая цель. В наших сегодняшних обстоятельствах государственный корабль немножечко ведет, и идеология сильно меняется, как минимум раз в несколько месяцев. Поэтому мы, в общем-то, не можем себе сейчас позволить какую-то сверхидеологию, которую могли бы нести в массы, внедрять через систему университетов или просто образовательную систему. По одной простой причине - у нас до сих пор как бы продолжается бесконечный ХХ съезд.

Сегодня нам нужна пропаганда обычных ценностей, как в Америке. Ну, например, ценности семьи. Но эта пропаганда не является обязанностью системы образования, она является обязанностью, скорее, системы культуры, кинематографа и тому подобных институтов. Единственное, что могла бы сделать система образования в данном направлении, - это не столько вырабатывать идеологию как таковую, сколько помочь в формулировании этих ценностей. Для этого, в общем-то, на мой взгляд, надо развивать гуманитарную науку, надо брать опять-таки пример с Запада. Не сочтите это за низкопоклонство. Необходимо развивать нашу гуманитарную науку, осторожно реформировать гуманитарные институты так, чтобы они могли работать на современном уровне. И тогда мы сможем конкурировать с Западом, предъявляя какую-то свою ценностную модель.

Сегодняшняя проблема заключается не в том, что у нас нет идеологии для внутреннего пользования, которой бы мы могли, как дубиной, бить обывателя по голове. Проблема заключается в том, что у нас нет системы ценностей, которая могла бы продемонстрировать наше отличие от других государств или народов мира. Когда-то эта система ценностей была сформулирована под названием "русская идея". Она была связана с нашей литературой XIX века. Сейчас этого нет. Поэтому, на мой взгляд, идеология как таковая сейчас не очень нужна и с теоретической точки зрения. Потому что неизвестно, можем ли мы поставить сверхцель и добиться ее даже не то что ее выполнения, а внедрения в сознание людей. Спасибо.

Чадаев А.: Витающий над нами дух русской политической культуры командует отбой. Я выражаю огромную благодарность даже не тем, кто выступал, ибо они уже получили моральное удовлетворение, а тем, кто слушал нас все три часа. Сердечное им спасибо.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67