Похотливая бестия
Шумная антифашистская кампания, еще пару месяцев назад бившая с телеэкрана Ниагарским водопадом, похоже, начинает сворачиваться. Непонятно, иссохли ли истоки этого водопада или чья-то невидимая всеблагая рука перегородила ревущий поток грудастой плотиной ради извлечения полезной энергии из бешеного неистовства бродящей жидкости. Не ясно вообще, достигнута ли победа над ненавистным внутренним врагом, или мы капитулировали, однако под прикрытием шумовой завесы, как бы соблазненный легкой победой над безумствующей толпой к границам наших сердец подкрался враг гораздо более опасный?
Мы, конечно, против впадения в маразматические крайности и обвинения гомосексуалистов в тяжелом наследии ельцинского режима: "Это всё они, п.доры виноваты! Народ разводят: под видом мужской одежды женскую в магазинах предлагают. Настоящих мужских вещей в продаже уже и не встретишь?".
Тем не менее следует отметить, что это - все же не наш стиль жизни.
Но наш собственный стиль жизни, как и любая другая ценность, нуждается в защите. Такая готовность коллективно защищать свои собственные ценности, материальные и моральные, выгодно отличает цивилизацию от человеческого стада. И тот, кто пришел, чтобы этот стиль жизни поломать, пусть не удивляется, если получит булыжником по голове?
Европейцы бросились защищать свой стиль жизни в Москве - в виде организационной и информационной поддержки этого мероприятия. Русские - ответили бутылками и петардами. Интифада культур началась с уличного столкновения русской культуры не с исламской, как предсказывали многие, а с европейской. Вот уж точно, где лежит ясное и очевидное свидетельство несовместимости двух цивилизаций, европейской и русской: в совершенно противоположном отношении к гомосексуализму. В рамках российской культуры, в равной мере религиозной и светской, оно резко отрицательное, а в рамках европейской - наоборот, это мейнстрим современных "европейских ценностей", как светских, так частично и религиозных . Европейский мир для нас - антимир, а "европейские ценности" на поверку оказались для нас антиценностями.
По большому счету - именно отсюда происходит практическая несовместимость двух культур и неизбежная "мягкая война" цивилизаций, объявленная нам Европой. То, что Европа решила открыть культурную войну сразу на двух фронтах, - почти одновременно провокационный карикатурный выстрел был сделан в сторону мусульман - признак не расчетливости, а известной несдержанности "белокурой бестии", считающей ниже своего достоинства отказывать себе в "святых" инстинктивных порывах.
Эта самая когда-то "похотливо блуждавшая в поисках добычи и победы" ницшеанская "белокурая бестия" теперь активно вытесняется "бестией" чернявой. Последняя отличается менее легкомысленным отношением к вопросам гомосексуализма и вообще морали. Тут бы ницшеанскому человечеству и проявить приписываемое себе благородство: умереть тихо, не впадая в суетливое беспокойство "людей рессентимента", "низшей расы", постоянно впадающих в "морализаторство", когда терпят "банальное поражение".
Ведь по Ницше слабые, а значит - неудачники, "неблагородные", "неаристократичные", должны с готовностью занять свое место "у параши" и не пытаться противопоставить такому "естественному" положению вещей "какую-то" мораль. Ох уж эта "белокурая бестия": вожделеннейший объект услады имущих власть и деньги извращенцев! Теперь, когда Европа из хищника превращается в жертву, пускай она, как и положено слабейшему, ожидает развязки безропотно, не совершая лишних движений и по возможности получив удовольствие. Нам остается только констатировать, что выживает сильнейший. Но неужели мы действительно думаем, что более высокоорганизованный в вопросах морали оказался сильнейшим случайно?
"Российские европейцы"
Записным либералам решение Путина не оставаться на второй срок кажется необъяснимым: " Нормальное ?политическое животное?, устремленное все больше и больше к власти, как все наши президенты в странах СНГ, поступило бы, конечно, иначе". Какая трогательная забота о благополучии "политических животных"! Но тогда и "иррациональное поведение" глав государств в превозносимых автором Европе и Америке тоже оказывается за пределами понимания российского либерального мейнстрима?
По мнению этого же либерального автора, нынешний президент олицетворяет апофеоз постсоветского политического режима, после чего неизбежен его постепенный упадок и распад. Но нам не обязательно соглашаться с мнением либерала, скулящего по уходящей в Авалон эпохе. Обрушение здания либеральной утопии открывает перед нами целый сад цветов. Куда может завести нас мысль, увязшая в густом соке перемен? Ответ, как ни странно, лежит во всем известных атрибутах политической символики.
"Партия власти" - наиболее откровенное и концентрированное идеологическое заявление практического ницшеанства в современной России: власть, как высшая и единственная политическая ценность! А вот она и ницшеанская "бестия" в отечественном исполнении: медведь. Жаль, что логика парламентской игры заставила ее лидеров заняться поисками более развернутой идеологии. Её-то они и не найдут, поскольку на существующем политическом пространстве политкорректно кастрированный язык не позволяет говорить "о главном" без умолчаний на самых интересных местах. Сами попытки эти смешны на н-ном году стояния у ног власти. К тому же в потоке пространных объяснений тонет всякая убедительность.
Резонерство разнообразных партийных идеологов, как и цветастое резонерство Ницше по поводу "сверхчеловека" и "воли к власти", - отнюдь не от избытка воли, а скорее от ее отсутствия, от наследственного " прогрессивного паралича". Резонерство и маниловщина - это наиболее характерные черты биографии Ницше, не убившего за свою жизнь ни одного "унтерменша", зато буквально до смерти расстроенного видом грубого воздействия на непарнокопытное. Эта трогательная сцена: несчастная животина и в слезах повисший у нее на шее "сверхчеловек", - вполне достойна кисти Айвазовского и позволяет нам смело записать Ницше в родоначальники движения за права макро- и микроорганизмов. Такой повышенной чувствительности - во всяком случае по отношению к человеческому страданию - никогда не наблюдалось у действительных "ассов" человеческой истории, которые именно отвергаемые Ницше моральные соображения использовали в качестве усилителя своего стремления к неограниченной власти.
Риторика морализирования - по Ницше, "идеология слабого" - оказалась необходимой им для практикума по истории, чтобы замаскировать силу. Риторика силы, наоборот, используется, чтобы прикрыть слабость, а ее выразители часто публичным резонерством и ограничиваются. Последним незачем маскировать "длинную волю", поскольку у них её просто нет. Гомосексуальное возбуждение при мысли о силе - это единственное на что они способны. Мораль же, напротив, - вовсе не враг реальной политической воли, а ее искренняя и услужливая помощница.
Либеральный "прогрессивный паралич"
Болезнь морали ведет к венерическим заболеваниям и наоборот: венерические инфекции целенаправленно разрушают мораль! Так, нейросифилис, одной из форм которого, как считается, страдал Ницше, поражает отделы коры головного мозга, ответственные за функцию социального торможения (называемую в других случаях моралью). Именно эта форма сифилитического поражения нервной системы называется хорошо известным, но малопонятным широкому читателю термином " прогрессивный паралич": имеется в виду паралич не двигательный, а паралич воли и высших социализирующих функций сознания. При этом ассоциативные функции мозга сохраняются, а, будучи лишенными "системы сдержек и противовесов", иногда даже усиливаются, что в некоторых случаях способствует вспышкам словесного остроумия .
Может быть, поэтому Ницше было так легко и непринужденно рассуждать о морали. Мы же лишены столь редкой возможности... Нам не ясно, зачем вообще начинать дискуссию о морали, если последняя не имеет никакой ценности? О ее вреде? Но помилуйте, даже прочтя "К генеалогии морали", я остался при своем прежнем убеждении, что и в самом худшем для морали случае существует в мире большее зло, чем мораль! Притом гораздо. Попса, например? И не потратить ли нам время быстротекущей жизни и нестойкое внимание читателей на обстрел более приоритетных целей?
Бледная трепонема - этот старый паразит знает, куда метить! Я понимаю, ей просто необходима моральная распущенность организма-хозяина, чтобы было легче передаваться от человеку к человеку. Это - в известном смысле эволюционное приспособление. Но зачем нужно такое мне?! Наиглубочайшее прочтение Ницше не дает ответа на этот резонный вопрос? Социальный паразит под названием моральный либерализм идет путем трепонемы: разрушая мораль, он своими руками строит себе подходящую "среду обитания". Ну, а паралич морали ведет, точь-в-точь как в случае нейросифилиса, к прогрессирующему параличу воли.
Ах, мораль? Она помогала мне избежать стольких соблазнов, а значит, выстоять в смертельных поединках с природой и массой себе подобными. Нет более практичного и более острого оружия в моей борьбе за достойное существование, чем мораль. К тому же - оружия столь человеческого и "человечного". Потеряв невинность, мы, русские, оказались слишком восприимчивы к заразе, не имея прочного морального стержня, вокруг которого можно было бы соединиться, чтобы крушить головы врагов. И если зараженные вирусом морального тлена зомби теперь кусают всех вокруг, это не обязательно означает, что мы должны как можно скорее к ним присоединиться, потворствуя глобальной эпидемии?
Мы пытаемся строить свои суждения о морали по возможности рационалистически. Они основаны на уверенности в том, что, если бы мораль была излишня или вредна, она бы не заняла в истории человечества столь заметного места и не была бы так тесно связана с расцветом всякой известной нам цивилизации. Для тех, кто предпочитает язык Ницше, можно сказать, что "белокурая бестия" смогла выжить в схватке с "небелокурыми", только обучившись морали. Мораль - это прежде всего корпоративная дисциплина на своем исходном племенном уровне, а также система сигнализации "свой-чужой" (моральный-аморальный). А теперь внимание: контрольный выстрел! Судя по результатам, своей борьбой с моралью Ницше сослужил обожаемой им "белокурой бестии" весьма плохую службу.
Мораль как орудие террора
После такого панегирика следующий наш долг - предостеречь от розово-идеалистического восприятия морали. Идеализировать мораль означало бы идеализировать оружие, по силе превосходящее атомную бомбу. Мораль - не носовой платок для утирания соплей, а нож, которым вспарывают живот врагу.
Но человек тем и отличается от животных, что уничтожает в массовом порядке себе подобных, находя это совершенно соответствующим соображениям политики, морали, права и религиозности. В одних случаях это называется "войной за светлые идеалы демократии", в других - "борьбой с враждебной расой недочеловеков", а в третьих - "битвой за Родину". Других существенных отличий от животных человек не имеет. Кто в здравом уме всерьез захочет переделать человека?! Приравнять его к бессловесной травоядной скотине? Но уже были люди, которые мечтали улучшить человека, навсегда подавив в нем столь характерно человеческие черты, как желание возвыситься за счет другого, прекратив навеки "грабительские войны", ведущиеся под знаменами морали: их звали большевики. У них ничего не получилось. Человечество хочет жить так, как жило до сих пор, и не желает, чтобы ему в этом мешали?
Великое разнообразие социальных феноменов Ницше пытается вывести из жажды насилия - освобожденного "инстинкта свободы", "воли к власти". И даже угрызения совести он пытается вывести из этой жажды, обращенной человеком вовнутрь против себя самого и удовлетворяемой мазохистским самоистязанием. Но если можно совесть вывести из насилия, то еще проще и вернее насилие вывести из совести: объявив, что не совесть есть одна из форм насилия, а насилие есть форма угрызений совести и, добавляя Фрейда в виде приправы, - "неразделенной любви".
Тогда "измученное совестью" животное назовет свой "инстинкт свободы", "волю к власти" "любовью" и "заботой", вместо того чтобы называть это вослед Ницше "святым насилием" и "праздником истязания и мучений". После такой простой мысленной процедуры ковровые бомбардировки Вьетнама, Югославии и Ирака тотчас же превращаются в естественные проявления американского "духовного подвижничества", так и непонятого необразованными аборигенами, американской непреодолимой "любви к свободе", к человечеству. И в частности - станут "проявлением любви и заботы" о самих культурно, технологически и политически отсталых аборигенах.
Если оставить за скобками это пустяшное отличие, в бушевском христианстве не остается ничего того христианского, которое так претило Ницше: надломом, самоистязанием, мучением самого себя? У Буша само "добро", не отягощенное сомнениями, при горячем одобрении Творца и его всепрощающего Посланца мощно и неудержимо идет вперед, играючи круша "всемирное зло", которое, поджав хвост, в страхе прячется по норам, мечтая лишь об одном: о спасении своей пархатой шкуры. После "тысячелетий вивисекции совести и жестокого обращения с животными в самих себе" бестия наконец-то вырвалась на "оперативный простор". О, Ницше бы порадовался такому освобождению! Сие привлекательное "христианство" с бронированными кулаками так мало отличается от тевтонского язычества?
Повторим еще раз: мораль - это смертельное оружие, и с ним следует обращаться осторожно! Особенно, когда оно сверкает в руке врага.
Победить фашизм
Итак, подведем итоги. Наши деды и прадеды научили нас любить свободу, научили нас, что за свободу надо бороться. Но они забыли открыть нам самую страшную тайну: ресурс свободы в мире не бесконечен. Борясь за свободу, мы можем ее приобрести, только отняв у других. В том числе - и у тех, которые считают своей естественной свободой пользовать нас в качестве вьючных животных. О, для либерального уха это звучит кощунственно! Человечество предпочло бы существовать, как и прежде скрывая от самого себя эту тайну?
Власть над собой - это и есть свобода. Но власть не обязана ограничивать себя властью только над собой. Борьба за контроль над ресурсом свободы и власти ведется коллективно, и на нынешнем этапе ее правильно было бы называть борьбой за достойное существование, так как существование без свободы и без элемента властвования над собой и над миром нельзя считать достойным русского человека. Чтобы сделать из толпы анархических "бестий" сплоченную в единый кулак сознательную человеческую стаю, нужны не расслабляющие коллективный дух воспевания индивидуализма и низменных страстей, а титановая прочность морали.
Однако на каких истинах может удержаться столь суровая дисциплина? В нашем пост-постмодернистском мире уже невозможно всерьез говорить о какой-то особой истине, имеющей универсальное преимущество по сравнению с любыми другими. Это означало бы признание возможности на вечное монопольное обладание правдой для всего человечества. В то же время, преодолевая постмодернизм, следует сказать о возможности абсолютной истины "здесь и сейчас" - если иметь под ней в виду наиболее адекватную месту, времени и нации политическую идею.
Это означает, что у каждой нации в заданную эпоху - своя собственная правда, и в этом смысле - она абсолютна и незыблема. Принятие нацией новой парадигмы взамен казавшегося еще вчера незыблемым и вечным либерализма означает смену одной правды на другую, но вовсе не означает, что правды нет. Выбор своей абсолютной правды -функция функций коллективного сознания. Но после того как выбор сделан, "моя правда" - это уже подлинная правда!
По аналогичным причинам не может быть никакой "общечеловеческой морали", но есть мораль национальная, религиозная, мораль эпохи. Конечно, кто-нибудь мог нас упрекнуть в непоследовательности: дескать, отвергаете западный моральный релятивизм и "двойные стандарты", взамен предлагая свой национальный. Но в том-то и состоит наша последовательность, чтобы отвергнуть все духовно чуждое уже потому, что оно - чуждое. Чужое потому, что чужое? Утвердить свое прежде всего потому, что оно - свое, не оглядываясь на чужое ни в какой форме: ни в положительной, ни в отрицательной. Если вообще утверждать какие-либо "стандарты", то не свои ли собственные прежде всех иных?!
Человек искренне или наигранно наивный может задать и другой вопрос: почему наша "правда" должна быть обязательно правдой нации, а не компании "Юкос", лиги меньшинств или семейного клана? Наиболее рациональным ответом на него является нокаутирующий удар в челюсть, и если и после него понимание не будет достигнуто, лучшим разъяснением послужит повторный удар.
Такой ответ скептику потребовал бы от нас определенного мужества, но зато он стал бы свидетельством того, что все это не по-детски, а по-взрослому, и мы воспринимаем свою собственную мораль совершенно серьезно. Мораль не может быть половинчатой, и единственным разумным ответом на ее отрицание является исключение субъекта из списка людей: аморальное существо не может быть признано человеком. "Бестия" - еще не человек! Общество не может себе позволить поступать морально с теми, кто его мораль не признает. Этим оно обрекло бы себя на гибель, а своих членов - на страдание и унижение.
История, как и положено ей, опять идет в неизвестность. Наши противоречия с нашим наиболее опасным идейным противником - Западом - не идеологического, а экзистенциального свойства. Поэтому не столь важно, какова мораль, которая нас объединяет: "православная", "иудео-христианская", "светская" или "авраамическая". Вернее, наоборот, важно, чтобы у нас была твердой и незыблемой наша общая и в то же время отдельная от наших "глобальных конкурентов" мораль. Заимствовав мораль у Запада, мы бы не сняли этих противоречий, но при этом самоубийственно притупилось бы наше чувство опасности и самоценности.
Отрицание морали в русском сознании с определенных пор стойко ассоциируется с фашизмом. Об этом следует вспомнить, когда мы поведем на улицах наших городов истинную, а не бутафорскую войну с фашизмом?