О текстах Виктора Пелевина написано много критических статей, продиктованных зачастую личными амбициями или счётами. Рецензии на «Чапаева и Пустоту», как и на другие романы Пелевина, являются либо восторженными фанатскими откликами, либо профессиональным мочиловом, на которое писатель отвечает в своей новой книге с помощью включения персонажа, олицетворяющего критика, в унизительный сюжет, в результате чего прототип должен, по замыслу, горько жалеть о содеянном. Но по настоящему Пелевин, этот представитель жанра гностического романа[1] или автор дзенской притчи[2], до сих пор не понят и не оценен. И скорее всего потому, что подходили к нему не с той стороны. Правильный подход к этому автору – скорее религиоведческий, чем филологический. И в этой логике одна из первоочередных задач – это поиск источников, из которых Виктор Пелевин брал сведения по разнообразным духовным практикам, зачастую экзотическим и мало известным в России.
«Чапаев и Пустота», пожалуй, самый гностический, и одновременно самый буддийский из романов Виктора Пелевина. Более того, он является очень убедительной иллюстрацией к тезисам известного англо-немецкого ученого, буддолога Эдварда Конзе, высказанным им на конференции по гностицизму ещё в 1966 году. Материалы этого ключевого международного коллоквиума, цитирующиеся исследователями гностицизма и по сей день, могли быть в своё время доступны Виктору Пелевину. Пожалуй, это первое развёрнутое сравнение двух религиозных практик, которое позволяет нам интерпретировать тексты Виктора Пелевина с обеих сторон: и sub specie гнозиса, и с точки зрения буддизма.
Буддизм для России – одна из традиционных религий; число её приверженцев измеряется по меньшей мере сотнями тысяч, максимальные оценки – около 2 миллионов. Гораздо сложнее дело обстоит с приверженцами гностицизма, который зачастую не иституциализован. Однако существует гипотеза, что Россия по духу своему – гностическая страна[3]. Согласно Э. Конзе, «гностицизм – один из основных видов человеческой религиозности и потому, вероятно, должен воспроизводиться в любой период времени[4]» теми людьми, которые одновременно ощущают свою тотальную отчужденность от мира и пребывают в контакте с живой духовной традицией. То есть речь идёт о том, что поэт Игорь Сид называет «гностической антропологией» – социально-биологической предрасположенностью человека к тому, чтобы стать гностиком.
Но тут встаёт вопрос: какие именно произведения художественной литературы считать гностическими? Как правило, это тексты, проникнутые депрессивным мироощущением, проистекающим из представления о злом и неразумном Демиурге. В гностических романах зачастую встречаются одни и те же сюжеты, где персонажи воспроизводят особенности поведения героев гностического мифа. Одна из чётких отсылок к космосу гностиков – переживание мира и тела человека как тюрьмы, в которой сокрыта божественная искра.
Пелевин в данном случае не исключение. Буквально на первых страницах романа герой, перед тем как провалиться в беспамятство, видит сквозь окно автомобиля покрытую снегом ограду бульвара, которая в начале следующей главы окажется решёткой на окне сумасшедшего дома. Таким образом, первый переход Петра Пустоты из реальности начала ХХ века в наше время происходит через образ решётки, своеобразной границы между мирами. Сумасшедший дом – метафора земного существования поэта. В этом Пелевин близок к английскому писателю Джону Фаулзу[5], а именно к роману «Мантисса», главный герой которого – литератор Майлз Грин тоже не сразу понимает, где находится. «Стеганое одеяло... обивка... тюрьма... он не улавливал связи, но уставился в глаза женщины-врача, и она, как видно, догадалась о том, чего он не смог выразить словами[6]». И у Фаулза и у Пелевина лежащие в сумасшедшем доме пациенты оказываются не только способны вести двойную жизнь в параллельном духовном мире, но и представляют из себя нечто вроде философской абстракции. В модальности идеи Майлз Грин становится предвечной сущностью, у которой нет пола: «Оно сознавало, что погружено в пронизанную светом бесконечную дымку, как бы парит в ней, словно божество, Альфа и Омега сущего… Еще некоторое время блаженное ощущение превосходства, сознание, что каким-то образом удалось взобраться на самый верх некоего нагромождения, сосуществовало с этим чувством безличности. Но вскоре и это ощущение было жесточайшим образом рассеяно неумолимым демоном реальности. Головоломный психологический кувырок, и ОНО оказалось вынужденным сделать неминуемый вывод, что вместо величественного парения в стратосфере, на ложе из ямбических пятистиший, ОНО на самом деле лежит на спине в обыкновенной кровати[7]». Такой же абстракцией в определённом смысле является и Петр Пустота, чья фамилия не может не отсылать читателя к Кеноме гностиков.
Кенома или «пустота» – это антоним к более известному гностическому понятию Плерома, означающему «полноту». Кенома и Плерома соотносятся между собой как мир материальный и мир духовный, мир падших эонов и мир эонов совершенных. Поэт Пётр у Пелевина назван по имени пустого пространства, которое заполняется, по мнению гностика Валентина, выходящим из Плеромы эоном Софией, а также Демиургом, созидающим материальный мир. Это мир по природе своей обречён на гибель, и задача Христа, спускающегося в Кеному, заключается в том, чтобы спасти пневматиков, возвращая их в Плерому.
Кенома, по сути дела, и есть эта тюрьма материи и плоти. «Для бегства нужно твердо знать не то, куда бежишь, а откуда. Поэтому необходимо постоянно иметь перед глазами свою тюрьму[8]», – говорит Петр Пустота. Другой пациент этой клиники – Просто Мария, получил своё имя в честь знаменитого бразильского сериала, ставшего, наряду с сеансами Кашпировского, шоком для постсоветских телезрителей. Герой Пелевина отождествил себя с прекрасной, но неотёсанной девушкой, влюблённой в богача Луиса Альберто. Однако в романе возлюбленным Марии становится андроид Шварценеггер (образ, вероятно взятый из популярного в начале 1990-х фильма «Терминатор»). Их любовь описывается как алхимический брак, в конце которого Шварценеггер почему-то оказывается на сносях[9]. На самом деле понятно, почему. «…В этом мире нужна была сила, суровая и непреклонная, способная, если надо, противостоять злу[10].» – думает Просто Мария и призывает Арнольда. Который, как и она сама, «существо условное и соткан из тысяч русских сознаний, думающих в эту секунду о нём[11]…»
Алхимический брак Марии и робота Шварценеггера является не только предвестием союза орка Грыма и робота Каи из последнего романа Пелевина “S.N.U.F.F”, но и, безусловно, послевкусием от брака гностической Софии и Демиурга. Согласно христианскому автору Ипполиту, гностики-последователи Валентина верили в то, что «Иисус – это новый человек (Eph. 2: 15) (выделение моё – Е.Д.), рожденный от Святого Духа и Всевышнего, то есть от Софии и Демиурга. Демиург сформировал его тело, Святой же Дух – его сущность. Небесный Логос спустился из Огдоады и прошел через Марию[12]». При этом Демиург называется гностиками одновременно матерью-и-отцом, Μητροπάτορ. Отсюда же – беременность Арнольда в конце фантастического брака с Марией, в ходе которого он предстаёт одновременно самолётом с выступающей фаллической рукояткой, за которую держится Мария, и его пилотом. И здесь снова нам вспоминается гностический миф, важнейшей частью которого является полёт человека, восходящий в конечном счёте к легендарному основателю гностицизма Симону Магу.
В новозаветном апокрифе «Страсти Петра и Павла[13]» мы находим один эпизод, существенный для понимания гностического мировоззрения. Вначале Симон Маг поднимается на башню и, оттолкнувшись от неё, летает перед толпой, а затем падает и разбивается насмерть, поскольку апостолы Пётр и Павел помолились о его падении. Во многих гностических романах эта детская мечта – полёт – присутствует как напоминание о Симоне, но её незримо сопровождает предчувствие о падении, произошедшем из-за апостолов. Интересно, что в истории Просто Марии всплывает башня, на это раз Останкинская, о которую Мария якобы ударяется. Пётр и Павел также как будто бы невзначай всплывают в пелевинском тексте: «Однажды мне снилось, что по какому-то досадному стечению обстоятельств я стал ангелом на шпиле Петропавловского собора[14]…»
В пространстве сна, по сути дела, проходит всё действие романа. Герою, Петру Пустоте, кажется, что по-настоящему живёт он во времени Гражданской войны, общаясь там с магом Чапаевым, пулемётчицей Анкой и демоническим Котовским. Он даже пытается записывать свои сновидения – о нашем времени. Тогда же, когда Пётр попадает в более современную реальность, его убеждают, что время Гражданской войны – его сон и бред. С гностической точки зрения Пётр путешествует между мирами Кеномы (наше время) и Плеромы (Гражданская война). Особенно ясным это становится в эпизоде, где Пётр видит УРАЛ – Условную Реку Абсолютной Любви, напоминающую по описанию Плерому. «То, что я увидел, было подобием светящегося всеми цветами радуги потока, неизмеримо широкой реки, начинавшейся где-то в бесконечности и уходящей в такую же бесконечность… Свет, которым он заливал нас троих, был очень ярким, но в нем не было ничего ослепляющего или страшного, потому что он в то же самое время был милостью, счастьем и любовью бесконечной силы[15]…»
Э. Конзе, цитируя известного исследователя гностицизма Ганса Йонаса, пишет о том, что и в буддизме и в гностицизме спасение уподоблено «пробуждению», а мир является подобием сна. «В то время как земное существование, с одной стороны, как мы только что увидели, характеризуется чувством заброшенности, страха, ностальгии, оно, с другой стороны, описывается как «оцепенение», «сон», «опьянение» и «забвение»: то есть говорится, что оно предполагает (если мы исключим опьянение) все характеристики, которые первое время описывали состояние смерти в преисподней[16]». Метафора пробуждения от жизни используется Пелевиным в притче о китайском коммунисте, который считал себя бабочкой, а после расстрела проснулся и полетел по своим делам. Интересно, что эта притча, рассказанная Чапаевым, делает его похожим на дзен-буддийского гуру. А сходство с Буддой Василию Ивановичу придаёт отрубленный мизинец. В самом конце романа он является к Петру с перевязанной рукой, как бы представая в роли Будды Анагамы, чей мизинец, превращающий всё в пустоту, до этого использовался Чапаевым в качестве грозного орудия – глиняного пулемёта[17].
Неслучайно автор упоминает о китайской секте Белого Лотоса – действительно существовавшей и наиболее популярной средневековой секте Байляньцзяо. Не исключено, что сведения о ней Пелевин получил из вышедшей в советское время небольшой книжки Е.Б. Поршневой «Учение "Белого Лотоса" – идеология народного восстания 1796–1804 гг.», до настоящего времени – самого подробного труда на русском языке по этой теме. И тут нас ожидает неожиданное открытие! Оказывается, что Поршнева упоминает секту Минцзяо («Учение о свете»), возглавлявшую ряд восстаний в период Тан и Сун и слившуюся позднее с Байляньцзяо, т.е. с сектой Белого Лотоса. Внимательный читатель, вероятно, уже заметил, что речь идёт о китайском манихействе, а заинтересованного читателя мы отсылаем к нашей предыдущей статье, «Робот Кая, пророк Маниту», где шла речь о манихействе в последнем романе Пелевина ”S.N.U.F.F.”, или мин-цзяо, в современной транскрипции. Таким образом мы видим, что на протяжении всего своего творческого пути, от одного из первых романов до сегодняшнего времени, Виктор Пелевин пользуется знаниями, почерпнутыми в определённом источнике – книге Поршневой о китайском гностическом движении, слившемся с манихейским обществом. То есть объединение гностических и манихейских идей в произведениях Пелевина вполне закономерно, поскольку восходит к реальному воссоединению Байляньцзяо и Минцзяо.
Интересно, что вооруженные силы восстания секты Белого Лотоса назывались «красными войсками», возможно, этот факт и послужил отправной точкой для писательской фантазии Пелевина, перенёсшего часть действия романа во время Гражданской войны – битвы белых и красных. А Внутренняя Монголия, о которой речь идёт у Пелевина, перекликается с тем обстоятельством, что члены секты Белого Лотоса активно восставали против завоевателей-монголов.
Суть вероучения Байляньцзяо заключалась в следующем: «из начальной субстанции возникло высшее божество – Нерождённая или Извечная Мать Ушэнлаома, сотворившая первых небожителей: Фуси и его супругу. Их потомки, юаньцзы, спустились с небес на землю. Те, люди, что произошли от юаньцзы, стремятся вернуться обратно на свою прародину. Чтобы осуществить это, надо стать членом «Белого Лотоса» и пройти 10 ступеней посвящения, последняя из которых называется «постижением истины». Причём Пелевин меняет пароль секты с «Извечные родители, нирвана, прародина![18]» на близкое к нему восклицание: «абсолютная пустота – родина, мать – нерождённое[19]», показывая знакомство с книгой Е.Б. Поршневой, которая специально подчёркивает, что Ушэнлаома именовалась как «извечное» и «нерождённое» божество, хотя обычно её просто называют не в среднем, а в женском роде.
Понятно, что под Нерождённой Праматерью гностики понимали Софию, а под небесной родиной Плерому, куда хотели вернуться как к себе домой. А постижение истины вполне правомочно сравнить с получением Гнозиса, или истинного Знания. Наверняка это сходство замечал и сам Виктор Пелевин, создавая манихео-гностическое пространство «Чапаева и Пустоты», где Анка становилась воплощением Софии, а Котовский – Демиургом:
«– А что касается творца этого мира, то я с ним довольно коротко знаком.
– Вот как?
– Да-с. Его зовут Григорий Котовский, он живёт в Париже, и, судя по тому, что мы видим за окнами вашей замечательной машины, он продолжает злоупотреблять кокаином[20]».
До этого Чапаев убеждал Петра в том, что «Котовский, точно так же, как ты и я, в состоянии создать собственную вселенную[21]». Вселенная этого красного Робин Гуда, по сути дела и есть тот постперестроечный мир, который Пелевин описывает с таким упоением. Это мир дикого разгула и первой рекламы, мир ларьков, палёного «Амаретто» и «Абсолюта». Другие персонажи «Чапаева и Пустоты», сидя у костра и объевшись галлюциногенных грибов, рассуждают о том, насколько Россия похожа на тюрьму: «Ты, Коль, сам подумай: у нас же страна зоной отродясь была, зоной и будет. Поэтому и Бог такой, с мигалками. Кто тут в другого поверит?[22]» При этом новорусские бандиты запросто цитируют самые известные слова из «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста («Как вверху, так и внизу. А как внизу, так и вверху»), лишь немного исказив их.
Существует версия, что в этой скрижали зашифрован рецепт алхимического Великого Делания, или рецепт получения Философского камня. В свете этого многократные призывы к алхимическому браку России и Запада (или Востока) приобретают совершенно новый смысл. Особенно, если учитывать перевод имени Пётр с греческого («камень»). На протяжении всего романа мы наблюдаем за тем, как Пустота пытается познать самого себя, производя мучительные действия внутренней, или даосской алхимии.
И в конце концов ему удаётся превратить себя в Философский камень, или попасть в полноту Плеромы. Термины могут отличаться, но явная близость буддизма и гностицизма, подчёркнутая Эдвардом Конзе почти 50 лет назад, приобретает новое звучание в текстах Виктора Пелевина, пытающегося совместить европейскую гностическую традицию и восточную буддийскую практику. Сам роман по сути дела и является буддийским коаном и алхимическим трактатом в одном флаконе, соединением восточных и западных идей о побеге из тюрьмы этого мира.
Примечания:
[1] Термин Михаила Бойко.
[2] Генис А. Беседа десятая. Поле чудес: Виктор Пелевин. // Звезда. №12, 1997. URL: http://magazines.russ.ru/zvezda/1997/12/genis1.html
[3] Яковенко И., Музыкантский А. Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации. – М.: Русский путь, 2011.
[4] Конзе Э. Буддизм и Гнозис. Перевод с англ. – А. Мома. Источник: Le Origini dello Gnostiсismo. Colloquio i Messina, 13-18 apr., 1966.Ed. by O. Bianchi. Leiden, 1967. URL: http://oto.ru/cgi-bin/article.pl?articles/library/buddengnos.txt
[5] Пелевин В. Джон Фаулз и трагедия русского либерализма URL: http://pelevin.nov.ru/rass/pe-jon/1.html
[6] Фаулз Дж. Мантисса. URL: http://lib.ru/FAULS/mant.txt
[7] Там же.
[8] Пелевин В. Чапаев и пустота. М.: Вагриус, 2004. С. 41.
[9] Вероятно, пародия на голливудский фильм «Джуниор» (1994), герой которого, врач в исполнении Арнольда Шварценеггера, имплантировав себе в брюшную полость человеческий зародыш, претерпевает все прелести и трудности беременности.
[10] Там же. С. 52.
[11] Там же. С. 56.
[12] Ипполит. Refutation VI 35, 2-36, 4 / Цит. по: Школа Валентина. Фрагменты и свидетельства / Перевод, предисловие и комментарий Е. В. Афонасина. СПб.: Алетейя, 2002. С. 162.
[13]http://khazarzar.skeptik.net/books/m_petr_p.htm
[14] Пелевин В. Указ. соч. С. 87.
[15] Там же. С. 306.
[16] Йонас Г. Гностицизм. URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/History_Church/Jonas/03.php
[17] См. «Нахмурил князь седые уши и глиняные пулеметы...» – цитата из стихотворения Михаила Лаптева 1992 года «Мамай, Вау-Вайти и трактор», опубликованного в газете «Гуманитарный Фонд» (№2, 1994, www.vavilon.ru/metatext/nlg2/laptev.html ) и в сборнике Лаптева «Корни огня» (М.: ЛИА Руслана Элинина, 1994).
[18] Подробнее см. Поршнева Е.Б. Учение «Белого Лотоса» – идеология народного восстания 1796–1804 гг. М., 1972.
[19] Пелевин В. Указ. соч. С. 309.
[20] Там же. С. 324.
[21] Там же. С. 305.
[22] Там же. С. 258.