Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977 – 1978 учебном году / Пер. с фр. В.Ю. Быстрова, Н.В. Суслова, А.В. Шестакова. – СПб.: Наука, 2011. – 544 с.
* * *
Фуко однажды написал: «возможно, когда-нибудь нынешний век будет известен как век Делёза». Дружеский комплимент, сопровожденный двумя спасительными оговорками. Но что бы там ни оказалось с «веком Делёза», век Фуко в гуманитарном знании определенно уже состоялся – наше видение социальной реальности, способы понимания прошлого и техники проговаривания его и проговаривания себя определяются им, независимо от степени нашей информированности об «авторстве», что, собственно, и позволяет говорить о «веке».
Основные книги Фуко давно переведены в России и этап первичного освоения его мысли прошел. Лекции интересны тем, что позволяют вновь обратиться к вроде бы давно известным темам его работ – «безумию», «ненормальным», «психиатрии», «сексуальности», «субъекту» и неизбежной «власти», взглянуть на них под другим углом. Мысль Фуко предстает в лекциях в определенном смысле более доступной – автор, став лектором, ориентируется на аудиторию, непосредственно сидящую перед ним, комментирует собственные тезисы, реагирует на вопросы или недоумевающее молчание аудитории. Но ценность лекций далеко выходит за пределы автокомментария к уже ставшими классическими текстам Фуко – в них можно видеть «мысль в работе»: как возникают и первоначально излагаются тезисы, получающие иногда совершенно иную развертку в последующих текстах, как затрагиваются темы и вопросы, по которым Фуко никогда не высказывался в других ситуациях. Ежегодные лекции в Коллеж де Франс оказываются самостоятельными исследованиями – дополняющими и исправляющими привычный образ Фуко, и в особенности это относится к его поздним лекциям, читанным в последние годы жизни.
Принято говорить, что Фуко был заворожен проблемой власти – и действительно, именно власть оказывается центральной темой практически всех его основных работ, а подспудно присутствует повсеместно. Однако то, что определяет значение Фуко, на наш взгляд, так это проблематизация своей завороженности – отказ от простых позиций «бунта», «принятия» или «прославления». Свое буржуазное происхождение он сумел превратить – не проговаривая, избегая всякого обращения к личному, автобиографическому – в исходное проблемное поле анализа: ту повседневность, которая предстает не в виде коллекционерства «историков повседневности», а оказывается скорее ближе к этнометодологии Гарфинкля или анализу фреймов Гофмана. Повседневность как практика – далекая от возвышенного «праксиса» экзистенциалистов, от обращения к «большим смыслам»: не двигаться от них или к ним, а как говорил сам Фуко – «ходить крабом», вбок.
Власть как проблема, и проблема личная – власть, которая не имеет лица, не имеет субъекта, которого можно отвергнуть: лицо здесь случайно, власть проявляется через него, давит, приказывает, отторгает – ставит метку «чужого», исключает и повелевает исключать. Фуко уходит от попыток персонифицировать эту власть – используя стоическую стратегию: то, чего мы боимся, что является для нас угрозой, может быть преодолено только если мы сможем это осознать, принять как данность – amor fati, переводящая fatum в logos. Простых решений не существует: простым может быть действие, но не мышление, поскольку всякая тема ведет ко всему остальному; «важно помнить, что границы нашего метода нельзя считать границами реальности», как говорил Э. Жильсон.
Фуко часто подчеркивал, что он – не философ, он не строит всеобъемлющих, универсальных моделей. Напротив, он всегда идет от конкретного случая, ситуации, действия – стремясь помыслить его, перейти от фактичности к тому, что может сделать эту «фактичность» мыслимой. Любая предлагаемая им интеллектуальная схема - объяснение конкретного момента, ситуации – и именно адекватность данного объяснения и позволяет ему выйти за пределы ситуации, стать paradigm’ой в изначальном смысле: образцом объяснения, направляющей наше понимание моделью, способом понимания – в конечном счете, так и оставаясь casus’ом. Если это и можно интерпретировать как философию, то данный способ философствования радикально отличается не только от классического, но и от альтернатив «постструктурализма»: универсальное не более, чем инструмент постижения единичного и его проблематизации – то, что дает нам возможность осознать неочевидность фактического, условность «единичного» и т.д., что делает наше мышление возможным (ведь знаменитая «смерть человека», «бессубъектность» оборачиваются в способы помыслить субъекта – до тех же пор говорение о «субъекте», «личности» и т.п. находятся в сфере немыслимого, когда прежняя реальность, которую они обозначали, ушла, и остались пустые слова, опасные в своей пустоте – поскольку освобождают от мысли).
В «Безопасности, территории, населении» Фуко поправляет свой прежний тезис – разграничение в истории запада власти юридической и власти дисциплинарной, пытаясь наметить контуры иной практики – «безопасности», то, что по ходу лекций он переименует в «управленчество». Юридическая власть задает границы – отделяя дозволенное от недозволенного, дисциплинарная контролирует поведение субъектов, в идеале стремясь к тотальному контролю, бентамовскому Паноптикуму, где глаз наблюдателя может видеть любого в любой момент времени – и неизвестно, в какой момент его взгляд обращен на нас, так что мы вынуждены действовать так, как если бы он был обращен на нас постоянно. До середины 70-х интерес Фуко направлен именно на эту дисциплинарную власть, на те практики, из которых она срастается – и общество модерна описывается им как пространство дисциплинарных практик. Дисциплина предполагает норму, предстоящую ей: то состояние, которого надлежит достигнуть и которое следует поддерживать, идеальный порядок. Однако в «Безопасности…» Фуко вводит в качестве основного предмета размышлений иные практики – для которых «норма» не нечто предположенное, но определяющееся из данности.
Например, логика дисциплины стремится к уничтожению преступности, напротив, логика безопасности принимает преступность как данность, и ставит вопрос иначе – каковы издержки на сокращение преступности до такого-то уровня, как они соотносятся с издержками, причиняемыми преступностью, будет ли иметь смысл сокращение преступности на 1% путем роста расходов на полицию на 10% и т.п. Управление предполагает, в отличие от дисциплины, не тотальное подчинение объекта управления, а признание самостоятельности этих объектов, превращающихся тем самым в субъектов: речь идет не о достижении конечного состояния, но об «улучшении». И здесь Фуко обращает внимание на тот факт, что на смену финалистской логике дисциплины, движения к некоему конечному состоянию, приходит бесконечное движение управления – «совершенствование», улучшение по отношению к предшествующему, которое в свою очередь превратится в отправную точку для последующих управленческих действий.
Если ранее правили территорией, а сила правителя измерялась богатством, его личной казной, то с конца XVI – первой половины XVII в. власть обретает новый объект – «население» и новый субъект, существующий по сей день – государство, вырастающее из понятия «государственного интереса». Иными словами, на смену империи приходит государство: империя предполагает финальный смысл своего существования, ту трансцендентную цель, которой обосновывается ее существование и реализацией которой выступает ее история. Государство не имеет подобной цели: его цели замкнуты на «посюстороннее», его логика ограничена собственно государственными целями, но они в свою очередь оказываются бесконечными – для государства нет естественного предела во времени, но есть естественный предел в пространстве – иные государства, и их система создает реальность государственного порядка. Реальность государства определяется реальностью другого – логика его управления определяется внешне наличием других государств, с которыми необходимо сосуществовать и недостаток управления становится угрозой для выживания в соревновании с соперниками. В этих рамках возникает понятие конкуренции, соперничества, замкнутого посюсторонние рамки и не имеющего конечного результата. Государство, возникающее как субъект управления «населением», в последнем имеет свой единственный ресурс.
В отличие от дисциплины, в идеале стремящейся распространиться на все, управление действует принципиально иным образом: оно представляет «собой одновременно и нечто внешнее, и нечто внутреннее по отношению к государству, поскольку как раз тактики управления и позволяют в каждом конкретном случае определять, что должно зависеть от государства, а что от него зависеть не должно, что является публичным, а что им не является, что может быть государственным, а что государственным быть не может», т.е. оно функционирует через полагание границы – и управлением будет в том числе и выбор того, чем управлять в данном случае не следует, у него нет естественной границы и в то же время оно реально именно за счет постоянно положения данного различения внутри самого себя.
Но главный интерес Фуко в «Безопасности…» - не генеалогия современного государства, а попытка проследить, как сообщаются между собой микрофизика и макрофизика власти: «История государства должна создаваться из самой практики людей, из того, что они делают, из того, как они мыслят. Государство как образ действия, государство как образ мысли <…>. …Между уровнями микровласти и макровласти нет никакого разрыва, и, говоря об одном, можно говорить и о другом тоже. Анализ в терминах микровласти без труда сопрягается с анализом таких проблем, как управление и государство». Идея пастырской власти, возникающая на Востоке и чуждая Античности, как управления не территорией, а неким множеством, движущимся к определенной цели – эта идея, внесенная христианством, рассматривается Фуко как исходное основание практик управления, которые сформируются через перенос их в новые сферы и одновременное снятие цели. Сам Фуко отмечает: «это, конечно, не единственная возможность анализа, подходящая для создания истории государства, но одна из возможностей, которая, на мой взгляд, довольно плодотворна».