Гиндилис В.М. Эпизоды из советской жизни: Воспоминания / Виктор Гиндилис. - М.: ОГИ, 2008. - 264 с., 16 с. ил. - (Частный архив). ISBN 978-5-94282-418-1.
От издательства: Книга воспоминаний известного ученого, генетика и психиатра Виктора Гиндилиса (1937-2001) охватывает события второй половины ХХ века - хрущевской оттепели и брежневского застоя. Первая часть посвящена квартире Копелевых на улице Горького, ставшей в 50-60 годах местом пересечения самых разных представителей культурной элиты того времени - писателей, ученых, артистов и общественных деятелей. Сочетая в себе домашний уют и творческую атмосферу, эта квартира была местом жарких дискуссий на темы искусства и политики, творческих встреч и неожиданных знакомств, менявших судьбы известных деятелей науки и искусства. Во второй части рассказывается о непростых событиях, происходивших в советской психиатрии вокруг известного Института судебной психиатрии им. Сербского.
Книга мемуаров живо и ярко передает дух времени, образ жизни и идеалы поколения "шестидесятников".
Узелок тринадцатый
"Распутин" советской биологии
В начале 60-х Никита Хрущев стал выходить за всякие рамки. Его реформаторский зуд распространялся на все, и на идеологию прежде всего. Официальная пресса часто тиражировала довольно неумные его высказывания относительно литераторов, художников, скульпторов и других деятелей культуры. Однажды разразилась смешная идеологическая истерика по поводу американского кинофильма "Великолепная семерка", который случайно выпустили широким экраном, и фильм немедленно сделался популярным в народе, особенно среди подростков и молодежи. Вполне добротный голливудский боевик с элементами наивного гуманизма - защиты угнетенных и обездоленных, что, конечно, шло вразрез со стандартной антиамериканской пропагандой. Замечания персека (1) ЦК по поводу этого фильма были просто глупыми, и это было очевидно даже простому народу. Плохо было и в науке. Нас, работавших в молекулярной биологии и генетике, это касалось прежде всего, поскольку, следуя Сталину, Хрущев доверял Лысенко, а отнюдь не тем советским ученым, которые имели мировое имя и реальные заслуги перед тем же советским государством.
Стоит сказать пару слов о том, как я смотрел на Н.Хрущева тогда и изменилось ли что-нибудь за прошедшие годы в тех моих ранних впечатлениях. С его известным докладом на ХХ съезде я познакомился, еще будучи студентом мединститута в Караганде, когда его зачитывали на закрытых парткомсомольских активах. Хотя я знал кое-что и до этого, но все же резкая критика Сталина произвела на меня впечатление. Я думал, что Хрущев честно хотел исключить в будущем нечто подобное. Какое-то время я даже говорил отцу, что со временем Никите поставят памятник за то, что "он первый вбил увесистый кол в вашу идеологию". Например, на волне "разоблачений культа личности" в печати появились статьи о трагической судьбе семьи советского офицера, кажется, Станкевича, который, оказывается, был реальным руководителем "Молодой гвардии" в Краснодоне. Но номенклатурный писатель А.Фадеев, со слов матери Олега Кошевого, изобразил его предателем под именем Евгения Стаховича. Правда, эти единичные публикации не изменили ни отношения к истинному герою, ни судьбы его родственников и тем более отношения к Фадееву и его книге. (В школах учеников по-прежнему мучили разборами этого "выдающегося произведения советской литературы".) Потом последовали "венгерские события", вокруг которых советская пропаганда нагнетала откровенную ложь. К концу 1956 года я стал уже сильно сомневаться в искренности и разумности Хрущева и позволял себе довольно откровенно и открыто высказываться. В связи с комсомольской работой в институте (я был секретарем курсового комитета) были и другие события, которые усугубили мое недовольство. Более того, стало ясно, что мое пребывание в институте, хотя я и был отличником, может закончиться плачевно. Мама пошла к директору и упросила его отпустить меня (в прямом смысле, поскольку без официального разрешения и студенческой зачетной книжки никто не мог перевестись ни в какое другое место). И, как всегда, непонятные переплетения судеб. С сыном этого директора, Борисом Поспеловым, мы учились много лет в одном классе и даже дружили одно время вплоть до окончания школы. (У Бориса была младшая полусестра, которая много лет спустя оказалась женой одного из моих сотрудников, когда я работал уже в Институте психиатрии в Москве. И этот сотрудник тоже нынче здесь, в Штатах, с другой семьей после весьма занимательных поворотов судьбы.) Короче, директор меня отпустил и ко второму семестру 57-го года я перевелся во 2-й Московский мединститут. (На очередной партконференции в Карагандинском мединституте проводивший ее секретарь обкома сильно шумел: "Как это позволили врагу народа Гиндилису так легко отделаться, да еще с переводом в столицу!" Но тут же заткнулся, когда директор сурово сказал, что это он разрешил.)
Уже в Москве, весной того года, случилась известная история с "антипартийной группой" Молотова и других, включая человека с самой длинной русской фамилией - "И-примкнувший-к-ним-шепилов". (Спустя пару лет я встретил этого бывшего кратковременного министра иностранных дел в клинике неврозов, будучи там на занятиях, и очень удивился. До того я никогда не встречал "больших людей", пусть и бывших, в такой бытовой обстановке.) Я активно интересовался всеми перипетиями тех событий. Хотя непрерывные заседания ЦК, проходившие в течение нескольких дней, были закрытыми, но всякие слухи тут же разносились по Москве. Все живо обсуждали роль Фурцевой и маршала Жукова в сохранении власти Хрущева. А потом довольно скоро и очень некрасиво Хрущев отправил того же Жукова в отставку (когда тот был в зарубежной поездке). Хотя Жуков, по имевшимся сведениям, отнюдь не был сторонником демократии, но все же ситуация "снизу" выглядела странно. Становилось ясным, что в условиях однопартийной системы так называемая "диктатура пролетариата" приводит к диктатуре партии и автоматически - к диктатуре главного лица в такой партии. Начав с развенчивания культа Сталина и сталинизма, Хрущев довольно быстро пришел к собственному культу и диктатуре. (Интересно заметить, что дочь Хрущева Рада, в отличие от отца, совершенно иначе смотрела на советскую "мичуринскую" биологию и позже, насколько могла, способствовала возрождению генетики. Долгие годы она была одним из редакторов ведущего популярного журнала "Наука и жизнь".)
Нынче, читая иногда статьи Сергея Хрущева (теперь тоже местного гражданина, и наверное, по тем же причинам, то есть "много дешевой еды, всякой информации, а через пару лет, возможно, пенсия", хотя у меня очень смешная), посвященные тому периоду истории Союза, я понимаю, что, будучи любящим сыном, он находит много положительного в политике отца и всякие оправдания тем глупостям, которые Н.Хрущев делал. Но рядовые советские люди, как равнодушные к политике, так и те, кто близко принимал к сердцу все происходящее вокруг, ощущали на себе в повседневной жизни противоречивость многих скороспелых и шапкозакидательских хрущевских "реформ" и чувствовали психологическое неудобство по поводу многих его публичных выступлений и поведения как главы государства. Хотя и вопреки собственным намерениям, он, несомненно, приблизил развал коммунистической идеологии и советской системы. И в этом состоит, на мой взгляд, его позитивная историческая роль. Двадцать лет спустя М.С.Горбачев, также вопреки собственным намерениям, фактически завершил дело, начатое Н.Хрущевым. Многие в бывшем Союзе именно поэтому этих двух деятелей откровенно ненавидят. История, однако, вряд ли будет помнить всех этих ненавистников, а вот эти двое останутся на ее страницах, по-видимому, надолго.
В начале 1964 года ожидались очередные выборы в Академию наук. При этом "мичуринцы" во главе с Лысенко планировали продвинуть в АН двух своих людей: членкора Нуждина - в академики, а малоизвестного киевского профессора Кушнера - в членкоры. За пару недель до выборов в лаборатории Мадам стало известно, что этот Кушнер выступит с предвыборной лекцией в Институте общей генетики, который давно уже был в руках Лысенко.
Хотя Лысенко и его камарилья выдавали себя за выразителей "мичуринской биологии", на самом деле И.Мичурин никакого отношения к ним не имел, а самого Лысенко держал за невежественного проходимца. Он с большим уважением относился к Н.И.Вавилову, который по сути поддержал и выдвинул Мичурина. У последнего действительно было некоторое недопонимание законов Менделя, поскольку он был селекционером-самоучкой, но он никогда не призывал к уничтожению генетики. После его кончины Лысенко со своими клевретами просто использовал это имя. Среди активистов лысенковского агитпропа были, к сожалению, и евреи - Презент, Куперман, Фейгинсон. Однако среди самых непримиримых борцов с Лысенко были такие выдающиеся имена, как И.А.Раппопорт и В.П.Эфроимсон.
Мадам, кстати, была одной из немногих, кого Лысенко не изгнал из вавиловского института и довольно долго терпел, хотя и запретил ей заниматься исследованиями на основном генетическом объекте - плодовой мушке дрозофиле. Не изгнал, скорее всего, потому, что в молодости она была отменно хороша собой, если судить по ее фото тех времен, которые у меня сохранились. А еще, возможно, потому, что в 30-е годы ею увлекался Г.Меллер, выдающийся американский генетик (получивший Нобелевскую премию за открытие мутационного эффекта радиации), в то время работавший в СССР, но покинувший страну после расстрела С.Левита и ареста других ученых. Мадам иногда рассказывала нам об идиотских высказываниях Лысенко. Как-то, в первый год ее работы в институте В.А.Энгельгардта, Лысенко посетил этот ИРФХБ в составе проверочной комиссии, и ему показали пробирку с только что выделенной ДНК. Тогда это было целое дело и получаемые количества были очень малыми. На это Лысенко заметил: "Ну и что! У меня в институте на полках десятки банок с кислотами стоят". Академик, оказывается, не понимал разницы между серной или соляной кислотами, получаемыми промышленно уже десятки лет, и дезоксирибонуклеиновой кислотой, выделяемой из живых клеток. Таков был уровень этого "биолога". В силу сходства интеллекта и поведения его вполне можно было бы назвать Распутиным российской науки.
Кто-то из старых генетиков рассказывал нам, что в конце 30-х годов на одном из цековских совещаний по вопросам урожайности хозяйственно полезных растений генетики обещали вывести новые высокопродуктивные сорта в течение десятилетия. В ответ на те выступления Лысенко, припрятавший в кармане пиджака огромную картофелину, предъявил ее Сталину со словами: "Пока они там ищут какие-то гены, которых никто и видеть-то не умеет, народные селекционеры сами без них вывели вот что!" Быть может, Сталин, будучи умнее и коварнее Н.Хрущева, понимал, что Лысенко блефует, но последний был ему ближе по духу. Сами не очень образованные, они - все трое - всегда с подозрением относились к академической образованности и предпочитали больше доверять подобным себе. Для полноты картины хочу напомнить, что уже при Хрущеве, в 50-х годах, советский агитпроп раструбил на весь мир о невиданных достижениях Лысенко по выведению так называемых жирномолочных пород коров. При этом в органах, кому это было положено, хорошо знали, что за стадо таких коров в Ленинских Горках отвечал отец Лысенко, а коровы те содержались на специальном довольствии, включавшем много чего вкусного, и между прочим сметану! И это не байка. Это факт.
Короче, мы, человек тридцать молодых научных сотрудников из разных академических институтов, примчались на объявленную лекцию киевского визитера. С нетерпением ожидали ее окончания, чтобы засыпать лектора острыми вопросами. Однако устроители дело свое тоже понимали и объявили по окончании лекции, что вопросы и дискуссия не планировались. На выходе из аудитории мы обступили Кушнера всей толпой и попытались задавать ему каверзные, как нам казалось, вопросы. Пару раз он что-то лепетал, а потом ему это надоело и он сердито бросил: "Что вы ко мне пристаете? Я за Лысенко не отвечаю. Идите к нему и спрашивайте!" Все, естественно, восприняли это как шутку и продолжали к нему вязаться. Я же, по наивности (а может, благодаря левополушарному занудству!), отнесся к его словам вполне серьезно и пошел искать кабинет Лысенко. Нашел приемную директора и обратился к его секретарше проникновенным голосом, что-де вот группа молодежи из разных институтов только что с интересом прослушала лекцию профессора из Киева и хотела бы увидеться с Трофимом Денисовичем и узнать, что он думает по поводу этих исследований. Секретарша попросила обождать пару минут и зашла в кабинет. Довольно скоро она вернулась и сказала, что Т.Д. нас примет в соседней комнате через десять минут. Представляете мой восторг! Я скатился по лестнице и помчался к лекционной аудитории, где толпа молодежи еще тусовалась около лектора. Я бросил клич: "Все наверх! Лысенко нас ждет!" Человек двадцать ринулись за мной. В упомянутой комнате для заседаний все степенно расположились на кожаных диванах и стульях, расставленных по стенам. В центре комнаты, ближе к двум окнам, стоял большой Т-образный стол с внушительным креслом между окнами. В проеме между окнами - конечно, портрет Ленина. Лысенко появился в сопровождении того самого Нуждина, которого двигали в академики и который расположился в другом кресле в углу у окна. Я занял позицию в стыке столов, лицом к лицу с Лысенко, присвоив себе обязанности своего рода ведущего. Среди тогдашней генетической молодежи там присутствовали сотрудники Мадам, а также много других из разных институтов (точно помню, что были Юра Богданов, Алексей Иорданский, а еще Света Каменева, Эза Каляева, Марлен Асланян и другие).
Это была феерическая беседа. Многократно мы обсуждали с А.А.Любищевым в Ульяновске все аспекты идиотской партийной политики в отношении генетики. Еще в 50-х годах А.А. написал и послал в ЦК толстый том своего критического анализа этой политики. Но он больше упирал на строго научные факты и пагубность лысенковщины для сельского хозяйства страны. Я, со своей стороны, обученный марксизму-ленинизму, считал крайне важным показать, что "лысенкоизм" явно противоречит официальной философской доктрине, лежащей в основе идеологии советского режима. (А.А., напомню, был идеалистом-платоником, и мои марксистские экзерсисы его не волновали.) Таким образом, у меня была давняя заготовка и я мечтал "потрясти" Лысенко такими аргументами. Вот она, фортуна! Меня, правда, насторожил его внешний вид - потертый серый пиджак, воротник которого был густо обсыпан перхотью, несвежая рубашка под пиджаком. Мое сознание удерживало эту картину лишь секунды, затем я быстро сконцентрировался и очень серьезно начал: "Трофим Денисович, вы ведь знаете, что все мы должны постоянно сверять научные результаты с нашей философской позицией, с марксистско-ленинским учением. И вы знаете, что, согласно этому учению, любая функция живого организма и живой клетки должна иметь материальный субстрат, специфическую структуру. В организме, например, за функцию кровоснабжения отвечает специальный орган - сердце, за дыхание - легкие, за пищеварение - желудочно-кишечный тракт и т. д. (Прости, читатель, за этот ликбез!) И каждый такой орган имеет свою структурную специфику. Наше сознание прямо связано с особым органом - мозгом, а не с почками и печенью, хотя эти органы косвенно тоже как-то влияют. Аналогично и в отдельной клетке: ее энергетика обеспечивается митохондриями, белковый синтез - сетью внутренних мембран и аппаратом Гольджи, распад белков - специальными цитоплазматическими пузырьками и т. д. Следовательно (вот она, главная мысль!), и для функции сохранения и воспроизведения наследственной информации мы должны ожидать наличие в клетке ма териального субстрата - специальных структур, например, в кле точном ядре. Разве такое наше рассуждение антинаучно и противоречит нашей философии?" (Лысенко, как известно, отрицал существование генов и хромосом. Он утверждал, что хромосомы - это артефакт, случайные образования в ядре умирающей клетки вследствие фиксации ее уксусной кислотой, используемой при приготовлении препаратов.) Завершив вопрос, я застыл в почтительном ожидании, наивно считая, что эти формулировки - убийственные, будучи безупречными как раз с точки зрения официальной советской философии. Мне было интересно, что Лысенко скажет в ответ, как будет выкручиваться.
А что же академик перед лицом молодых ученых? (Напомню, что это официальная встреча, а не беседа на кухне с водкой и селедкой.) Он начал относительно спокойно, хотя и с сердитым видом: "Это все мусор, пустые слова, что ты щас тут наговорил. Чушь собачья! Нет никаких генов и хромосом. Наследственность - это вся клетка за нее отвечает, вся в целом. И никаких таких отдельных частичек в ней нет! А что ты тут про почки и печенку долдонил, так я скажу тебе, что из них хорошая еда получается". (Последнее было, очевидно, "шуткой большого ученого".) Я просто сник. Было ясно, что все мои домашние заготовки - просто смешны, детский лепет в глазах этого темного и хитрого "ума", граничащего с мракобесием. Истинный Распутин.
Однако народ на диванах все еще надеялся на что-то, и посыпались другие вопросы. Ответы были примерно такими же, что и на мой вопрос. Забавно вел себя Нуждин. В продолжение всей "беседы" он трясся от тихого хохота, подпрыгивая в кресле. И это тоже было понятно. Он ведь на самом деле имел классическое генетическое образование и еще в 30-х годах публиковал вполне пристойные статьи по генетике мушки дрозофилы. Он-то истину знал! Но предпочел карьеру при Лысенко. Минут через сорок стало очевидно, что "беседа" бессмысленна. Народ стал подниматься и готовиться к отходу. Конец был впечатляющим. Кажется, Марлен Асланян (потом он стал вторым профессором на кафедре генетики биофака МГУ) задал последний вопрос - что-то из области эволюционной теории. Уже в спины уходящим Лысенко стал кричать, указывая на Марлена: "Вы только слушайте, что этот дурак говорит, вы только слушайте! Он сказал, что зайцы существуют, чтобы их волки драли. Он же круглый дурак!" Напрасно Марлен пытался что-то объяснять, уточняя формулировки. Лысенко просто брызгал слюной, давно копившейся в углах его рта. Ситуация становилась близкой к клинической. Мы спешно покидали приемную. Позитивное возбуждение в начале нашего похода на лекцию улетучилось. Я был определенно подавлен. (Спустя лет десять я случайно встретил Лысенко около улицы Герцена, в районе, где стояли дома для элитных старых большевиков, академических и партийных пенсионеров. Он понуро брел со старым портфелем в руке. Из-под темных брючных штанин торчали белые подштанники с незавязанными стрипками, на которые он мог наступить. Его вид отнюдь не доставил мне законного удовольствия, хотя я и знал, что по его вине не только были порушены жизненные пути многих тысяч людей, но погибли в тюрьмах и лагерях крупные ученые. В никчемном его виде как бы отражалась ничтожность режима, его породившего.)
Разумеется, я поделился своими впечатлениями от этой встречи с персонажами Квартиры. Лева и Р.Д. с интересом слушали, спрашивая по ходу рассказа о научных деталях. Дискуссии о роли Лысенко в советской биологии были в то время нередки в кругах московской интеллигенции, и народ в Квартире хотел иметь более четкое представление о сути дела. Выборы в Академию закончились вскоре большим скандалом. Сейчас уже ничего не помню про Кушнера, но про Нуждина точно знаю, что с ним у "мичуринцев" случился прокол, причем виновником этого оказался Андрей Дмитриевич Сахаров. Это был как раз тот случай, когда московская публика вообще впервые услышала об этом имени. Отец советской водородной бомбы был сильно засекречен и даже жил далеко от Москвы. Но члены академии - кто определенно, а кто и догадываясь - знали, конечно, кто такой академик А.Д.Сахаров. Поэтому, когда на общем собрании он жестко выступил против Нуждина, кандидатуру эту не утвердили, в основном благодаря голосам академиков математических, физико-технических, химических и частично биологических специальностей. Это был неожиданный и очень серьезный удар по идеологическому отделу ЦК. Хрущев был в бешенстве. По Москве поползли слухи, что он вполне серьезно заявил о необходимости закрыть и реформировать Академию наук. Возможно, что эти события даже как-то ускорили реализацию тайных замыслов брежневской группировки по смещению Хрущева с поста правителя страны. Сделано это было при активном участии В.Семичастного, молодого начальника органов, ставшего таковым прямо с должности персека ЦК комсомола, как и его недавний предшественник А.Шелепин. Впрочем, зная вероломную породу всех этих деятелей, нельзя исключить и другое - слухи о намерениях Хрущева в отношении АН могли распускаться специально, чтобы как-то "подготовить" общественное мнение к предстоящему его смещению. (Кстати, для многих в Союзе в то время оставалось загадкой, почему именно Л.Брежнев оказался во главе новой партийной номенклатуры. В конце 40-х годов он был всего лишь персеком Запорожского, а потом Днепропетровского обкома партии. Затем довольно неожиданно "избирается" персеком ЦК Молдавии, откуда уже после смерти Сталина был передвинут в Казахстан, вторым и затем первым секретарем ЦК. Забавно - в Москву мы с ним "перевелись" почти одновременно. Он пошел на повышение после истории с "антипартийной группой" Молотова и других, когда в президиуме ЦК освободилось много мест. Много позже М.Вартанян рассказывал мне следующую байку, которая, если не анекдот, проливает свет на первопричину карьерных успехов Ильича-второго. Дело было еще в конце 40-х на известной 19-й партконференции, где Сталин произнес свою последнюю официальную речь перед партийной номенклатурой о проблемах социализма в СССР. (Мы эту речь детально изучали в старших классах школы.) Так вот, Брежнев оказался персеком ЦК Молдавии лишь благодаря случайной "ошибке" Сталина. По завершении той партконференции большая группа секретарей обкомов ожидала выхода к ним вождя. Томились они в этом ожидании пару часов, и в какой-то момент Брежнев оказался в первом ряду толпы. Неожиданно появился Сталин и сурово оглядел всех со сцены. Взгляд его задержался на "молодцеватом, бравом, бровастом, темноволосом" персеке из Днепропетровска, и Сталин сказал первое, что пришло ему в голову: "Молодцы молдаване!" Поскольку великий вождь никогда не ошибался, пришлось бровастому переезжать в Молдавию!)
Примечания: