Смерть Жака Дерриды - пожалуй, самого яркого и экстравагантного мыслителя современности, законодателя интеллектуальных мод и властителя дум на протяжении без малого последних трех десятилетий - вовсе не случайно стала первостепенным событием в текущих новостных хрониках - в пространстве, казалось бы, бесконечно далеком от поиска смыслов.
Деррида - признанный классик, еще при жизни вписавший свое имя в летопись интеллектуальной жизни человечества, чья смерть - лишний повод для воздаяния по заслугам. Но дело не только в этих самых прошлых заслугах. Несмотря на солидный возраст, он до последних дней оставался действующим персонажем на позиционной карте актуальных идей - и, по всей видимости, выходить из игры не собирался. Да и вряд ли в ближайшее время его имя будет сдано в архив человеческой мысли.
Всемирная слава Дерриды была явлением особенным. Эпатажный стиль французского мыслителя, фраппирующего всяческую классичность, воспринимался в массовым сознанием как своего рода стеб интеллектуалистской богемы. И все же есть очень много поводов усомниться в том, что его интеллектуальные экзерциции были только утонченной пищей для развращенного и пресыщенного сознания европейского буржуа.
Фигура Дерриды никогда не была явлением только сезонной моды. По всей видимости, этот странный человек, говоривший с Западом и о Западе, не стесненный ничем в своей впечатляющей манерности, имел в виду что-то очень важное и сокровенное. То, что заставляло публику не только считаться с его авторитетом, но и впадать в экзальтацию благоговения и искреннего почитания.
Деррида не мог устареть. С ним свыклись, но не привыкли к нему. Он стал фактом того состояния, которое определяется как "состояние постмодерна". Оно всегда актуально, ему некуда двигаться, это состояние - синоним современности. Поэтому казалось, что Деррида бессмертен, так как он всегда должен быть рядом с нами, его жизнь воспринималась как непроходящий момент безысходного времени в состоянии пост-.
Что-то трагическое проглядывает в личности мыслителя, который легко и с долей иронии констатировал конец метафизики. Когда-то крах новоевропейского рационалистического проекта породил могучих кьеркегоров, ницше, шопенгауэров, которые буквально ринулись на амбразуру в отчаянии и безысходности. Деконструкция метафизики в конце ХХ века, на выходе из кризиса классических форм, обернулась скорее трагическим фарсом самоиронии в состоянии абсолютной немощи.
Неслучайно Ницше для Дерриды - фигура первостепенного значения. Однако в отличие от переполненного пафосом безумца Деррида вполне ироничен, манерен и бесконечно рефлексивен. Он не отчаивается, он всего-навсего разоблачает "рецидивы" метафизического сознания. И это далеко не позерство, а скорее приговор современности, исходящий не от скептика и релятивиста, но от страстного европейца. Еврея по происхождению.
Последнее - вовсе не намек на профанирующий шовинизм, но обозначение своеобразной противопоставленности европейской интеллектуальной диспозиции, разговора с Европой от лица главного европейского меньшинства. Деррида воистину рефлексирует Запад, говорит с ним на безжалостном языке холодного рассудка, ratio - под знаменем которого Европа завоевала свое теперешнее состояние непреходящего и бесконечного "пост"-существования. Деррида - это последний исход из экстенсивного состояния европейского самосознания. Этим он более всего важен и интересен.
И все-таки Деррида - это не один только негативизм, или "философия от противного".
И.П.Ильин делает очень неожиданное и интересное сопоставление позиций Жака Дерриды и о.Павла Флоренского1. Они оба работают со словом через художественное и игровое этимологизирование - что означает специфическое отношение к реальности мысли и слова. Обоим мыслителям важно обнаружить и зафиксировать ту связь, которая делает слово осмысленным. Когда Деррида констатирует фундаментальный разрыв между означающим (то есть живым словом) и означаемым (то есть реальными смыслами), он, вслед за Флоренским и русскими имяславцами в целом, говорит о радикальном разладе онтологического состояния слова и смысла. Здесь в первую очередь впечатляет схожесть изначальных философских мотиваций - тем ярче различие позиций "на выходе". Если Флоренский мог себе позволить говорить о путях восстановления слова в его онтологической полноте, то Дерриде с его формулой "ничего не существует вне текста" остается только зафиксировать состояние ущербности словесной реальности, выход из которой упирается в дурную бесконечность "текстуальности" человеческой культуры.
Деррида - трагический философ, проникшийся изумительной тайной словесной реальности. Его кредо - обнаружение подлинной реальности, являющей нам свой "след" вне имманентной данности. Это, безусловно, философская установка. Возможно, именно поэтому русское самосознание не может ограничиться восприятием философских построений Дерриды с позиции отвлеченного, стороннего наблюдателя. Дело в том, что он не экзотичен, не является заморской диковинкой. Он понятен и нужен нам. "Деррида - великий русский философ" - иронично констатировал один из авторов Живого Журнала, комментируя обилие откликов на его смерть в русской Сети.
Для нас Деррида - живое свидетельство неугасающей работы пытливого европейского ума. Поэтому его смерть вряд ли оставит кого-либо равнодушным, ведь вместе с ним уходит в прошлое драматическая эпоха пребывания в состоянии бесконечной безысходности экстенсивного существования больного метафизикой разума. Деррида умер. Философии открываются новые горизонты.
Примечания:
1 Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М., 1996. - С. 14-15.