Ценностная гегемония: пределы и перспективы

"Ценность" в современных обществах все больше предстает в качестве предела их собственного истолкования. Этот предел, как правило, представляется натуральным, то есть "ценность" - не что иное, как результат не анализируемого исторического и социального процесса, результат, который ценен сам по себе, в силу собственного "уникального" содержания.

Современной политике как будто "не хватает" содержательности, она все время боится быть слишком абстрактной, если не усредненной, а ценности как раз и выступают в качестве требуемого содержательного наполнителя. Но предел ценностей обозначен там, где фраза "Таковы мои ценности" оказывается маркером завершения любого взаимодействия и разговора (поскольку на этом пределе даже война как наиболее универсальный язык распыляется на отдельные интерпретации в разных ценностных мирах). Взаимодействия различных политических субъектов представляются в такой перспективе, в лучшем случае, предустановленной гармонией ценностей, которые взаимно дополняют друг друга, в худшем - политическим атомизмом.

Процесс натурализации ценностей, приводящий к тому, что общество принуждено узнавать себя в тех или иных ценностях, заниматься их проверкой и поиском сертификата их аутентичности, обусловлен социальной и научной эволюцией последних двух веков. В частности, развитие "ценностного" подхода связано со становлением социологии и, одновременно, формулировкой тех ее предпосылок, которые ныне получили название "методологического национализма". Общество, описываемое и функционирующее как nation state, получает свое предельное основание в ценностях, которые, однако, долгое время остаются лишь фоном, иногда реконструируемым, а иногда деконструируемым.

Иными словами, национальное государство никогда не имело "ценности" в качестве действительного механизма, ценности "многое значили", но "работать" предоставляли другим и другому. В самом деле, получившее распространение в XIX веке определение ценностного мышления предполагало, что ценности всегда отвечают на вопрос "что это значит", но не на вопрос "как это работает". Ценности стали существовать внутри социальной системы знаков.

Ограничение и одновременно развитие ценностной перспективы связано с эволюцией социальной критики как многостороннего процесса, определившего характер политики XX века. Такая критика предполагает, что общество, по сути дела, не имеет никакого внешне установленного основания, смысла, мифа и т.п. Социальная критика вовсе не склоняет к перманентной революции, к утопизму или же к непрогнозируемым "экспериментам". Ее ставка - всего лишь в представлении о возможной расшифровке "ценностных" значений и, соответственно, о возможной нейтрализации того или иного ценностного режима и формировании системы переходов от одного режима к другому. Собственно, в социальной критики как явлении, которое выходит далеко за пределы отдельных партий или движений (например социал-демократии) проявилась тенденция к установлению смысла "политики" как общественного/общего решения, которое имеет возможность стать до конца прозрачным для самого себя и одновременно должно развертываться в поле других контекстуальных, решений, не отсылая к внеполитическому и внедискурсивному основанию. Ценности были опрокинуты в публичное пространство - вероятно, их существование как "отдельного царства" началось именно с такого опрокидывания, в результате которого они стали функционировать в качестве содержания политической жизни, но не в качестве ее блокировки.

Несомненно и то, что сейчас можно наблюдать иной процесс - изъятие ценностей из публичного пространства, совпадающее с деструкцией последнего. Историческая ирония состоит в том, что "ценность" как, пожалуй, одно из наиболее искусственных изобретений современной эпохи, как методологический элемент, идентификация которого в иных культурах и эпохах (например в первобытных сообществах или же в античных культурах) всегда должна осуществляться с максимумом осторожности, теперь предлагается в качестве "последней земли современного человека".

Конечно, такое превращение не случайно и не мгновенно. Оно подготовлено частичным использованием критических практик, вписанных в политические институции (в том числе в рамках социального государства), и их постоянным ограничением, кодированием, затем их симуляцией. Далее не обсуждаемые и не анализируемые ценности стали остатком критического дискурса, который некогда попытался оспорить самоочевидность "превалирующих ценностей". Однако "ограниченный" режим работы этого критического дискурса привел к тому, что вместо вскрытия механизма функционирования ценностей и их контекстуализации он сумел лишь противопоставить господствующим ценностям ценности подавленные (не замечая того, что ценностями могли подавляться вовсе не ценности).

Эта условная, конвенциональная и вынужденно ограниченная критика кристаллизовалась после того, как ее возможность была ограничена сферой "культуры", породив смехотворные реализации "толерантности". Последняя представляется вечным спектаклем "оспоренного господства", которое оспаривается только "культурно", ценностно, но не реально, поскольку реальные механизмы остаются скрытыми. Игра толерантности - это спектакль справедливости, в котором ценностям отводится роль статистов, повторяющих нужные слова вслед за суфлером, принципиально невидимым для "публики". Иными словами, сама сфера ценностей интерпретируется в качестве демонстрационного "откупа" за невозможность реализации критического проекта до конца (например, в форме построения коммунистического государства как государства предельного социального конструктивизма).

Но как только ценности выводятся за пределы того процесса, в котором они выполняли служебную роль, как только они представляются в качестве фундаментальных абстракций, они получают возможность говорить от собственного лица на некоем всегда уникальном языке, ставя под вопрос "политику" как особое человеческое изобретение, предполагающее отвлечение от "внутренних качеств" политических акторов. Несмотря на то, что ценности всегда представляются ценностями "сообщества", по сути, они всегда предельно субъективны, то есть они представляют любое сообщество в качестве субъекта, агента предельной приватизации смыслов и действий, затемняя таким образом жизнь сообщества, никогда не сводимого к действию уникального смысла, мифа, суверенной субъективности.

В этой истории ценностей пока, несомненно, нельзя поставить последнюю точку. Однако уже сейчас ясно, что из статуса "толерантных ценностей" как остатка критического дискурса и "откупа справедливости", некоей фиктивной платы "универсальности", ценности становятся безосновным основанием новых субъектов, которые создают ситуацию политического молчания. Ценностный субъект, например, может считать оскорблением не то, что не соответствует неким "условным" правилам "этикета" (для него это слишком "мелко"), а то, что "оскорбляет его до глубины души", то есть он один выступает в качестве судьи всего того, что к нему относится. Ценность говорит только от своего лица, но говорит на собственном языке, поэтому говорить ей не с кем. В истории частым выходом из политического молчания были войны, то есть возвращение к более древнему и универсальному языку.

Нестабильность "толерантной системы" и политическое молчание, определяющее современный социальный ландшафт, постепенно подводят к определению новой повестки, главным пунктом которой становится ограничение безусловной роли ценностей, их предельного характера. Так, именно неоднозначность проекта "общей Европы" и провал ее триумфального строительства создал условия для формирования концепции новой Европы как космополитического единства, отказывающейся как от универсалистского унификационизма, так и от толерантности. Естественно, что пока этот проект носит достаточно противоречивый характер в силу невозможности мгновенно преодолеть те последствия абстрагирования ценностей, которые были, в частности, обусловлены принятием в качестве самоочевидной неоконсервативной идеологии "возвращения к естественным ценностям".

Россия в таком контексте, конечно, не представляется просто еще одним "космополитическим" или "общечеловеческим" проектом. По сути, для России нейтрализация "естественных" ценностей составляла один из элементов собственного исторического существования, пусть и не самый явный элемент. Но сейчас одной апелляции к "всемирной отзывчивости" недостаточно в силу того, что речь идет уже не о принятии любых ценностей, а о том, что "место", на котором они разыгрываются, принимаются и сталкиваются, само имеет определенную структуру, которая не менее важна, чем эти "содержательные" ценности.

В этом смысле, задача - не столько архаическое движение к "собственным" аутентичным ценностям, археология, руководствующаяся искомым статусом "национального государства", сколько более внимательное отношение к собственным "космополитическим" практикам и ресурсам. Несомненно, одним из главных негативных результатов последних 20 лет стало исчезновение в мировой политике социально-критической перспективы, подкрепленное распадом СССР как мегакритического проекта и возвращением "естественных ценностей", которые, однако, не принесли желаемого "вечного мира". Ограничение веры в ценности сегодня, когда они интерпретируются как предельное основание общества и политики, стало актуальной повесткой. Сумеет ли Россия принять участие в ее развитии и разработке - другой вопрос.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67