Россию толкают в разные стороны: одни члены Общественной палаты РФ включаются в европейскую кампанию за декриминализацию "клеветы", другие - в противоположную кампанию за очищение Интернета от расизма и ксенофобии. Тем временем президент подписывает поправки в закон "О противодействии экстремизму", где в понятие "экстремизм" включается и клевета в отношении должностных лиц.
Древнейшее преступление
Одним из древнейших сводов законодательства является свод законов вавилонского царя Хаммурапи, датируемый XVIII веком до нашей эры. (Значительно древнее были шумерские законы, но они сохранились лишь фрагментарно). Он открывается нормами о преступлениях против правосудия. В соответствии с господствовавшей тогда обвинительной формой процесса на частного обвинителя возлагалось бремя доказывания вины обвиняемого. Недоказанность обвинения приводила не только к оправданию обвиняемого, но и к наказанию обвинителя.
Если обвинение касалось преступления против жизни, то обвинителя подвергали смертной казни, если преступления против имущества - то на обвинителя налагали такую же имущественную ответственность, которую должен был бы понести обвиняемый. Обвинение в колдовстве влекло смертную казнь и изъятие имущества в зависимости от исхода процесса в пользу обвинителя либо обвиняемого. Недоказанное обвинение замужней женщины в супружеской неверности означало для обвинителя обривание висков, что, по мнению некоторых комментаторов, было равносильно обращению в рабство. Таким образом, древний законодатель следовал принципу равной меры потенциальной ответственности социально равных людей. Тот, кто подвергал ближнего риску, и сам должен был рисковать точно так же. Разумеется, это серьезно удерживало людей того времени от выдвижения легковесных обвинений.
В дошедших до нас глиняных табличках ассирийских законов XV века до нашей эры содержатся нормы, касающиеся ответственности за клевету. Если кто-либо заявлял в лицо ближнему, пусть даже непублично, будто его жена ему неверна, но не мог доказать правдивости своих слов, его ожидал целый букет наказаний: сорок палочных ударов, месяц каторжных работ и обязанность уплатить штраф в размере одного таланта свинца, а также кое-что еще, но запись в этом месте не сохранилась. Если кто-либо распространял не соответствующие действительности сведения о пассивном мужеложстве ближнего, то клеветнику были уготованы такие же наказания, но количество палочных ударов возрастало до пятидесяти. Большее число ударов следует, видимо, объяснить как более позорным существом самого обвинения, так и его публичным распространением.
Дополнительное наказание, описание которого в обоих случаях не сохранилось, могло быть, выражаясь уголовным жаргоном, "опусканием". По крайней мере активного гомосексуалиста перед кастрацией подвергали именно этому наказанию. Возможно, ввести отдельные наказания за клевету, связанную с обвинениями чьей-либо жены в неверности или кого-либо в пассивной гомосексуальности, ассирийцев побудило то, что и то, и другое деяние порочило человека в глазах общества, однако преступлением со стороны опороченного не являлось. Всякое иное порочащее заявление, видимо, влекло судебную процедуру, при которой обвинитель рисковал тем же, чем угрожал обвиненному.
Недостоверная диффамация и ложный донос действительно стоят очень близко друг к другу. Если доносчик обращается к власти с прямой или косвенной просьбой покарать обвиняемого, что, казалось бы, для оболганного опасней, то клеветник может втайне подрывать репутацию ближнего, а такое обвинение способно пережить самого обвиняемого. Когда в 399 году до н. э. Сократ держал перед судом речь в свою защиту, он говорил, что не так страшны для него формальные обвинители, как те более многочисленные, кто в течение многих лет распространял о нем слухи заочно и анонимно - не анонимным участником этой кампании был разве что Аристофан, который вывел его в комедии. Вполне вероятно, что именно эта укоренившаяся негативная репутация во многом побудила большинство из пятисот судей вынести ему смертный приговор.
Практически все древние и раннесредневековые законодатели следовали таким принципам: за клевету, связанную с обвинением в совершении преступления, карали как за само инкриминированное преступление; распространителя порочащих сведений обязывали доказать их соответствие действительности и наказывали, если он этого не делал; наконец, накладывали специальные наказания на тех, кто давал негативную оценку другому лицу в непристойной форме. Когда человечество перешло от полного господства частного обвинения к доминированию публичного обвинения, первый принцип был существенно смягчен. Поскольку бремя уголовного преследования преступника, доказывания его вины переносилось на государство, лживый донос становился уже не так опасен для оговоренного, а потому отпала необходимость в равной мере ответственности для доносчика.
Зато ответственность за причинение вреда репутации (доброму имени, чести) путем распространение ложных сведений и за оскорбление, то есть унижение достоинства, причинение нравственных страданий негативной оценкой личности, выраженной в непристойной форме, все так же существует издревле у всех народов. Правовой институт защиты чести и достоинства личности древнее, например, института защиты собственности, поскольку высокая общественная оценка человеческой индивидуальности древнее частной собственности. В древней Индии, например, женщина ставилась в общественной иерархии ниже мужчины, но и ее достоинство личности судьи оберегали. Индийцы дозировали домашнее насилие - мужу дозволялось бить жену в воспитательных целях, но предписывалось ограничиваться тремя ударами и запрещалось унижать ее при этом словами: "испорченная", "падшая", "калека", "без отца", "без матери".
У древнего египтянина было понятие "слова власти", так как слово тесно связывалось с магией. Диффамация, адресуемая родителям, вышестоящим в социальной иерархии людям либо богам, в древневосточных обществах нередко наказывалась отрезанием языка. Древние римляне полагали, что можно покарать смертью того, кто сочинил о другом насмешливый куплет. Они считали даже возможным, если кто-либо оскорбит стихами раба, чтобы хозяин вчинил против дерзкого сочинителя иск в защиту чести и достоинства своего подвластного домочадца. (Не точно ли так же сейчас Российская Федерация в лице прокуратуры подвергает уголовному преследованию всякого, кто оскорбляет должностное лицо - слугу государства?).
Судебная защита от диффамации всегда рассматривалась как способ предупредить совершение на почве личных неприязненных отношений более тяжких преступлений против жизни и здоровья. На это, кстати, прямо указывает действующее постановление пленума Верховного суда РСФСР 1979 года о судебной практике по такой категории преступлений.
В один логический ряд с противоправным причинением вреда доброму имени частных лиц обычно ставят и сходные преступления против государства, а также должностных лиц, в деятельности которых формируется либо проявляется его воля. Классическая концепция преступления против государства была разработана в древнем Риме - это crimen laesae maiestatis, что принято очень неточно переводить как "оскорбление величия" (точнее, пожалуй, было бы переводить как "причинение ущерба публичной власти"). Согласно сложившимся к новейшему времени стереотипам массового восприятия это преступление якобы состояло преимущественно в непочтительных отзывах о римских императорах и их деяниях. У многих, возможно, сразу возникают ассоциации с рассказом Ярослава Гашека, где два римских фискала провоцируют друг друга на нелояльные речи, а затем возбужденно изобличают. В действительности все было гораздо серьезней. Слово рассматривалось только как доказательство готовящегося дела.
Преступлением же против величия (crimen laesae maiestatis) является то, которое совершается против римского народа или его безопасности. Обвинению в нем подвергается тот, из-за действия по злому умыслу которого будет устроен заговор, в силу которого заложники будут убиты без приказания принцепса, в силу которого вооруженные оружием или камнями люди окажутся в городе или соединятся против государства либо займут общественные места или храмы, или в силу которого будут происходить собрания или сходки или люди будут призваны к беспорядкам; тому же обвинению подвергается тот, благодаря деятельности и дурному совету которого будет убит какой-нибудь магистрат римского народа или кто-нибудь имеющий высшую военную или гражданскую власть; или тот, кто поднимет оружие против государства; или тот, кто пошлет врагам римского народа вестника или письмо или даст знак с дурным умыслом, вследствие которого враги римского народа найдут поддержку советом против государства; или тот, кто будет беспокоить или возмущать солдат, так что произойдет беспорядок или бунт против государства.
Или тот, кто не уйдет из провинции, когда явится его преемник; или тот, кто оставит войско или частным человеком убежит к врагам; кто сознательно внесет нечто ложное в государственные документы, ибо и это приводится в первой главе закона об оскорблении величия. (Digesta, XLVIII, IV, 1, 2 - пер. А. В. Щеголева).
Здесь мы видим едва ли не все известные ныне составы преступлений против государства. Очевидна становится и преемственность федерального закона "О противодействии экстремистской деятельности" по отношению к римскому праву.
Естественные пределы свободы
С веками сам принцип не претерпевал изменений - следить за своей речью, "фильтровать базар", быть политкорректным предписывают не только законы, но и правовые обычаи всех народов, обыкновения большинства сообществ. Менялась, пожалуй, только тяжесть санкций: она постепенно ослабевала. В античных полисах пределы свободы слова, как и свободы вообще, были, разумеется, несравненно шире, чем в восточных деспотиях. Но и там ситуация заметно разнилась. Аристофан довольно-таки непристойно насмехался в комедиях над своими современниками афинянами, тогда как римский комедиограф Плавт решался ставить лишь ремейки грека Менандра.
Новое время поставило вопрос о свободе слова ребром. Декларация прав человека и гражданина, провозглашенная во Франции в 1793 году, содержит потрясающее признание: "Право выражать свои мысли и свои мнения как посредством печати, так и любым иным способом, право собираться вместе, соблюдая спокойствие, и свободное отправление религиозных обрядов не могут быть воспрещены. Необходимость провозглашения этих прав предполагает наличие деспотизма или живое воспоминание о нем".
Таких людей как Генри Резник или Михаил Федотов можно понять: они лично находятся под сильнейшим эмоциональным воздействием живого воспоминания о деспотизме КПСС. Но подобный весьма либеральный подход к вопросам свободы слова не выдерживает рассудочной критики, такой как гегелевская, прозвучавшей четверть века спустя после революционных деклараций.
"Дефиниция свободы печати как свободы говорить и писать что угодно аналогична пониманию свободы вообще как свободы делать что угодно. Такие речи связаны с совершенно необразованным, примитивным и поверхностным представлением. Впрочем, по самой природе вещей формализм нигде не стоит так упрямо на своем и так не склонен к пониманию приводимых доводов, как в этом вопросе, ибо предметом здесь является самое мимолетное, самое случайное, самое особенное в мнении, бесконечно многообразное по своему содержанию и своим оборотам; <...> Эта неопределенность материи и формы не позволяет законам достигнуть в этой области той определенности, которая требуется от закона, и так как проступок, неправо и нарушение закона имеют здесь самую особенную, самую субъективную форму, то и приговор превращается в совершенно субъективное решение. <...> Можно, далее, возражать против того, что данное высказывание есть нарушающее закон деяние, утверждать, что оно вообще не деяние, а лишь мнение и мысль или просто слова. Таким образом, исходя из субъективности содержания и формы, из того, что простое мнение и речи не имеют особого значения и важности, настаивают на их безнаказанности и вместе с тем требуют величайшего почтения и уважения именно к этому мнению как к моему достоянию, причем духовному достоянию, и к моим речам как к выражению этого достояния и пользования им". (Гегель Г.В.Ф., Философия права, параграф 319, примечание, пер. с нем. Б. Г. Столпнера и М. И. Левиной, М., 1990).
Гегель, таким образом, констатирует, что свобода слова, как и свобода вообще, не может быть безграничной. Одновременно он признает, что предмет плохо поддается формализации, поэтому любой правоприменительный акт в этой сфере неизбежно будет оценочным. Суд должен мысленно встать на точку зрения абстрактного среднестатистического человека и оценить исследуемый дискурс - порочит ли он честь либо унижает достоинство какого-либо лица, выражен ли в неприличной форме, а равно дискурсивное действие - является ли оно прямым и на что направлено. Суд вправе фактически переложить эту задачу на плечи эксперта-лингвиста, но и тому не избежать упреков в субъективизме, поскольку среднестатистического человека, на которого в идеале равняется правоприменительная практика, в действительности не существует - каждый индивидуален. Поэтому суды предпочитают половинчатые решения. Например, главного редактора вологодской газеты Анну Смирнову, опубликовавшую скандальные "датские карикатуры", суд первой инстанции под сильнейшим общественным давлением приговорил к минимальному наказанию, а суд кассационной инстанции освободил от наказания. Но тот, кто желает пользоваться неизменной поддержкой большинства, никогда не совершит ничего великого. Ведь и в споре Сократа с согражданами в памяти поколений утвердилось мнение, что прав был он, а не большинство из пятисот отобранных жребием судей (самый демократический в мире суд!), осудивших его на смерть. Вот, собственно, гегелевский диалектический подход.
Но в процитированных выше рассуждениях Гегеля гораздо интересней другое. Люди умственного труда, с упорством и страстью добиваясь привилегии свободно и безнаказанно пропагандировать любые идеи, пытаются доказать, что "просто слова" безопасны, что они фактически всего только пустая болтовня, сотрясение воздуха, тем самым невольно вселяя в общество презрение к гуманитарному знанию и соответствующей деятельности. Иными словами, они пилят под собой сук, желая всего лишь расположиться на нем как можно комфортней. Такова диалектика мирового исторического процесса, о которой в последнее время напрасно начали забывать.
Недопиленный сук под собой
Новейшая кампания по подпиливанию сука под собой - поддержанный генеральным секретарем Совета Европы Терри Дэвисом призыв Всемирной газетной ассоциации пересмотреть национальные законодательства для того, чтобы изъять такое правонарушение, как диффамация, из сферы уголовного права и сохранить за ним лишь статус гражданско-правового деликта. Мировое журналистское сообщество бьет тревогу в связи с тем, что в мире сейчас арестовано около пятисот журналистов. В нашей стране, где Центр экстремальной журналистики Союза журналистов России поддержал эту кампанию - видимо, из соображений глобальной цеховой солидарности, - их только пятеро. Это притом, что за последних шесть лет, по информации Центра, в России возбуждено более трехсот уголовных дел в отношении журналистов и авторов публикаций по обвинениям в "клевете" (статья 129 УК РФ), "оскорблении" (статья 130 УК РФ), "оскорблении представителя власти" (статья 319 УК РФ). Даже если выносятся обвинительные приговоры, виновных почти всегда наказывают либо штрафом, либо условным лишением свободы. Вот вам и пресловутое ущемление вольности СМИ!
Нужно открыть маленький секрет: ни статья 319, ни статья 130, ни части первая и вторая статьи 129 УК РФ не предусматривают наказания в виде лишения свободы, то есть все это преступления небольшой тяжести. И только особо квалифицированная клевета, то есть клевета, сопряженная с обвинением оклеветанного в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, может наказываться лишением свободы на срок до трех лет (часть 3 статьи 129 УК РФ). Штраф по этой группе преступлений в худшем случае достигает трехсот тысяч рублей, что порой оказывается несопоставимо скоромнее сумм возмещения морального вреда, присуждаемых истцам в рамках гражданского процесса, против которого никто в принципе не возражает.
Почему же Центр экстремальной журналистики так возмущает то, что иногда журналистов привлекают не к гражданско-правовой, а к уголовной ответственности? Необходимо отметить, что, как правило, граждане и юридические лица наоборот предпочитают защищать честь, достоинство и деловую репутацию, возбуждая в суде (либо в арбитражном суде, если истец - коммерческая организация) гражданское дело по статье 152 ГК РФ. Ведь в рамках такого гражданского процесса на истца ложится лишь бремя доказывания факта распространения ответчиком материала, содержащего порочащие истца сведения. Ответчику же нужно доказать соответствие этих сведений действительности. Кроме того, ответчик, проиграв дело, несет, по меньшей мере, обязанность опровергнуть ранее опубликованные сведения даже при отсутствии своей вины. Наконец, гражданские дела этого рода вообще не имеют сроков исковой давности.
В рамках уголовного процесса, где максимальный срок давности от момента совершения деяния этого рода до вступления приговора в законную силу составляет два года, обвиняемый, наоборот, никому ничего не должен. Он защищен презумпцией невиновности и вообще имеет право хранить молчание, чтобы не свидетельствовать против себя. Сторона обвинения, в свою очередь, должна доказать не только то, что сведения, распространенные обвиняемым, не соответствуют действительности, но и то, что обвиняемый заведомо знал об их ложности. Как человек, в отношении которого некогда дважды безуспешно пытались возбуждать уголовные дела о клевете, могу заявить, что это очень непросто - оба заявителя (один губернатор и один депутат Государственной думы РФ) по окончании доследственной проверки получали из прокуратуры отказы в возбуждении уголовного дела.
Никакого рационального объяснения желанию некоторых чиновников привлекать газетчика к уголовной ответственности, пожалуй, не найти. Разве что психологическое: своего посрамленного оппонента приятней потом назвать "уголовником", а не "стороной, проигравшей гражданское дело". И куда как более емко и смачно звучит "клеветник", чем "лицо, распространившее не соответствующие действительности сведения, порочащие честь, достоинство и деловую репутацию"!
Другой, чуть больший, секрет: в России, в отличие от Европы, вообще не предусмотрена ответственность за диффамацию как таковую. Ибо диффамация - это распространение порочащих сведений вообще, даже если они являются чистой правдой. Состав статьи 152 ГК РФ предусматривает ответственность только за недостоверную диффамацию, а состав статьи 129 УК РФ - только за заведомо ложную.
Есть, правда, еще нормы российского уголовного права, запрещающие "нарушение неприкосновенности частной жизни" и "нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений граждан" (статьи 137, 138 УК РФ). Кстати, ответственность за нарушение тайны переписки граждан была предусмотрена еще УК РСФСР 1960 года (статья 135). Эти нормы шире диффамации, там вообще речь не идет об объективно позорящих сведениях, но запрещается собирание и распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия. Иными словами, каждый сам уполномочен решать, согласен ли он на то, чтобы определенные сведения о нем были преданы гласности.
Но Центр экстремальной журналистики против этих норм как раз и не выступает. Возможно, потому, что они редко применяются в судебной практике. Ведь границы понятий "частная жизнь", "личная тайна", "семейная тайна" законодательно не установлены и являются оценочными. Вот эти-то безбрежно широкие, но почти не работающие нормы, быть может, действительно стоит ограничить рамками цивилистики. В принципе и сегодня в России возможны иски по таким основаниям, исходя из общих начал гражданского права (статей 12, 150, 151 ГК РФ), но подаются они еще очень редко, а стоило бы чаще.
Наконец, существуют корпоративные запреты на диффамацию. Например, согласно Кодексу судейской этики судья не вправе публично критиковать профессиональную деятельность своих коллег, даже если такая критика обоснована. Но он может критиковать ее непублично, внутри корпорации, а если отчается переубедить коллег, может сложить с себя судейские полномочия и, выйдя на общественное поприще, от души развернуться с критикой.
Мы наблюдаем, пожалуй, низшую точку падения общественной оценки слова: в древности за слово можно было поплатиться жизнью, потом за него накладывали сравнительно мягкие уголовные наказания, а теперь намереваются вовсе вычеркнуть злоречие из перечня преступлений. Но за падением следует рост - таков закон диалектики.
Внесистемность
Очень многие комментаторы приняли в штыки расширение понятия "экстремизм" поправками к федеральному закону "О противодействии экстремистской деятельности", недавно подписанными президентом РФ. Общество привыкло, что экстремистами чаще называют тех, кто, занимаясь общественной или политической деятельностью, прибегает к насилию. Но этимологически слово "экстремизм" происходит от латинского extremus - превосходной степени прилагательного exter - "находящийся вне", "наружный", "внешний". Следовательно, оно обозначает деятельность людей, неприемлемую для данного общества по содержанию или форме. Экстремист - это внесистемный общественный деятель, то есть действующий вопреки правилам, установленным обществом.
По содержанию в современной России, исходя из ее конституции, неприемлемо только следующее: "Не допускаются пропаганда или агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду. Запрещается пропаганда социального, расового, национального, религиозного или языкового превосходства" (часть 2, статьи 29 Конституции РФ). Неприемлемого по форме значительно больше - это все противоправные способы достижения политических или социальных целей. Среди них и насилие, и клевета, если эта клевета служит орудием достижения общественных целей. Выражаясь высокопарно, нельзя вершить насилие над народом, но нельзя и обманывать народ.
Радикалы придерживаются крайних взглядов, но действуют легально. Экстремисты - всегда вне закона. Всякий террорист, безусловно, является экстремистом, но не всякий экстремист - террорист. Для признания физического лица экстремистом, организации либо СМИ экстремистскими требуется судебный акт. Поскольку любой экстремист является преступником (хотя, конечно, далеко не каждый преступник является экстремистом), то в отношении гражданина этим судебным актом должен быть приговор по уголовному делу. Уголовное законодательство не разделяет объект клеветы в качестве квалифицирующего признака, для него имеет значение только содержание клеветнического измышления и способ его распространения. Однако в приговоре, безусловно, отражаются все фактические обстоятельства дела. Поэтому анализ этого юридического документа позволяет делать вывод о том, имеем ли мы дело с экстремистом.
Клевещущий на должностное лицо фактически, как правило, посягает не на личность - нередко он лично не знаком с тем, кого оклеветал, ему этот человек сам по себе безразличен, - он фактически посягает на порядок управления, установленный в государстве и олицетворяемый человеком, замещающим определенную должность. При действующем законодательстве признание кого-либо из преступников экстремистом не влечет никаких правовых последствий. Но уже принят в первом чтении пакет поправок в избирательное законодательство, где предусмотрен отказ в регистрации кандидата в связи с непогашенной (неснятой) судимостью за преступление экстремистской направленности. Возможно принятие в дальнейшем и других нормативных актов со сходными целями.
Не ослаблять, а повышать меру ответственности авторов и издателей было бы сегодня логично. Гражданско-правовой спор не может завершиться наказанием одной из сторон, возможно только возложение на проигравшую сторону обязанности возместить вред, причиненный другой стороне. При рассмотрении судами дел по статье 152 ГК РФ вопрос о вине вообще не встает, так как он не имеет правового значения. Между тем наказание в виде временного лишения права заниматься определенной деятельностью (журналистской, издательской, педагогической, иной творческой) клеветникам подходит как нельзя лучше. К сожалению, ни одна из обсуждавшихся выше статей особенной части УК РФ этого вида наказания не содержит. Правда, даже в этом случае суд вправе назначить такое наказание в качестве дополнительного - на срок от шести месяцев до трех лет (часть 3, статьи 47 УК РФ), но на практике суды очень редко так поступают.
Не будем забывать о специальном правовом статусе журналиста. Закон РФ "О средствах массовой информации" возлагает на него, как и на редакцию, множество обязанностей.
Статья 4. Недопустимость злоупотребления свободой массовой информации
Не допускается использование средств массовой информации в целях совершения уголовно наказуемых деяний, для разглашения сведений, составляющих государственную или иную специально охраняемую законом тайну, для осуществления экстремистской деятельности, а также для распространения передач, пропагандирующих порнографию, культ насилия и жестокости.
Запрещается использование в теле-, видео-, кинопрограммах, документальных и художественных фильмах, а также в информационных компьютерных файлах и программах обработки информационных текстов, относящихся к специальным средствам массовой информации, скрытых вставок, воздействующих на подсознание людей и (или) оказывающих вредное влияние на их здоровье.
Запрещаются распространение в средствах массовой информации, а также в компьютерных сетях сведений о способах, методах разработки, изготовления и использования, местах приобретения наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров, пропаганда каких-либо преимуществ использования отдельных наркотических средств, психотропных веществ, их аналогов и прекурсоров, за исключением рекламы наркотических средств и психотропных веществ, внесенных в списки II и III в соответствии с Федеральным законом "О наркотических средствах и психотропных веществах", в средствах массовой информации, рассчитанных на медицинских и фармацевтических работников, а также распространение иной информации, распространение которой запрещено федеральными законами.
Статья 49. Обязанности журналиста
Журналист обязан:
1) соблюдать устав редакции, с которой он состоит в трудовых отношениях;
2) проверять достоверность сообщаемой им информации;
3) удовлетворять просьбы лиц, предоставивших информацию, об указании на ее источник, а также об авторизации цитируемого высказывания, если оно оглашается впервые;
4) сохранять конфиденциальность информации и (или) ее источника;
5) получать согласие (за исключением случаев, когда это необходимо для защиты общественных интересов) на распространение в средстве массовой информации сведений о личной жизни гражданина от самого гражданина или его законных представителей;
6) при получении информации от граждан и должностных лиц ставить их в известность о проведении аудио- и видеозаписи, кино - и фотосъемки;
7) ставить в известность главного редактора о возможных исках и предъявлении иных предусмотренных законом требований в связи с распространением подготовленного им сообщения или материала;
8) отказаться от данного ему главным редактором или редакцией задания, если оно либо его выполнение связано с нарушением закона;
9) предъявлять при осуществлении профессиональной деятельности по первому требованию редакционное удостоверение или иной документ, удостоверяющий личность и полномочия журналиста;
10) соблюдать запрет на проведение им предвыборной агитации, агитации по вопросам референдума при осуществлении профессиональной деятельности.
Журналист несет также иные обязанности, установленные законодательством Российской Федерации о средствах массовой информации.
При осуществлении профессиональной деятельности журналист обязан уважать права, законные интересы, честь и достоинство граждан и организаций.
Государство гарантирует журналисту в связи с осуществлением им профессиональной деятельности защиту его чести, достоинства, здоровья, жизни и имущества как лицу, выполняющему общественный долг.
Статья 51. Недопустимость злоупотребления правами журналиста
Не допускается использование установленных настоящим Законом прав журналиста в целях сокрытия или фальсификации общественно значимых сведений, распространения слухов под видом достоверных сообщений, сбора информации в пользу постороннего лица или организации, не являющейся средством массовой информации.
Запрещается использовать право журналиста на распространение информации с целью опорочить гражданина или отдельные категории граждан исключительно по признакам пола, возраста, расовой или национальной принадлежности, языка, отношения к религии, профессии, места жительства и работы, а также в связи с их политическими убеждениями.
Однако неисполнение журналистом этих обязанностей либо злоупотребление им своими правами само по себе не влечет никакой его юридической ответственности перед обществом. Нормы закона, не подкрепленные санкциями, превращаются в то, что римляне называли ius nudum - "голое право". Как ни странно, секретаря Союза журналистов России Михаила Федотова не волнует то, что важнейшие нормы им же написанного закона 15 лет остаются без применения.
Закон един везде
Перманентно широко ведется очень близкая дискуссия о правонарушениях в области общественного дискурса в Интернете, о так называемой "цензуре в Интернете". Директор Института этнологии РАН академик Валерий Тишков недавно выступил как член Общественной палаты РФ с заявлением о желательности реализовать в российском сегменте Интернета систему мер, направленных против расизма и ксенофобии, и получил не одну гневную отповедь. Самой страстной отповеди он удостоился от своей несостоявшейся аспирантки, бывшего депутата Госдумы от КПРФ Дарьи Митиной. (Ссылку на ее запись в собственном сетевом дневнике я давать не буду, так как в ней содержатся слишком сильные выражения).
Конечно, критики Тишкова напрасно связывают его последние выступления на тему Интернета с желанием академика угодить правительству. Еще в 2001 году в Будапеште была подписана рядом европейских стран и США международная конвенция "О киберпреступности". В этой конвенции государства договорились совместно бороться в Сети против разного рода хакерства, детской порнографии и нарушений авторских прав. В 2003 году в Страсбурге был принят дополнительный протокол к этой конвенции о борьбе также с расизмом и ксенофобией. США, впрочем, не подписали дополнительный протокол, ссылаясь как раз на защиту свободы слова. Россия не подписала ни основную конвенцию, ни, соответственно, дополнительный протокол. Позиция Тишкова фактически сводится к призыву присоединиться к этим международным соглашениям.
Но, возможно, этнограф Тишков заблуждается сам, полагая, будто отсутствие специального запретительного нормативного акта означает дозволение делать в Сети все то, что не разрешено делать в любой иной информационной среде. Всякая открытая сетевая запись является актом публичного распространения содержащейся в ней информации, поскольку ее содержание доступно неопределенному кругу лиц. (Заблуждения на этот счет отдельных алтайских следователей будем считать досадным недоразумением). Следовательно, в Интернете в силу действия общих правовых норм запрещено все то, чего в принципе делать нельзя, а каждый сетевой автор несет персональную ответственность, прежде всего, как индивидуальный издатель. Уловки с вывешиванием в сегменте публичного пространства объявления, что оно якобы частное, могут вызвать только улыбку. Использование автором псевдонимов нисколько не новый прием. Хотя в некоторых случаях может потребоваться литературоведческий анализ, чтобы понять, как, например, журналист Максим Кононенко относился к своему "идиоту".
Другой вопрос - эффективность действия в Интернете общих запретов, которую только и следует обсуждать с учетом сетевой специфики. Нецензурная брань в общественных местах также запрещена и считается формой мелкого хулиганства (статья 20.1 КоАП РФ), но мы слышим ее на каждом углу, особенно от нетрезвых мужчин. Да и нет вообще такого преступления, которое бы не совершалось! Еще как совершаются - во всех странах и, если это технически возможно, во все века! Однако это не делает преступление нормой.
Валерий Тишков выражает, похоже, искреннюю озабоченность тем, что профессионалы, работающие в Сети, являются противниками любых ограничений. Уважаемый академик, вам ведь не приходит в голову внимательно прислушиваться, например, к советам милиционеров (полицейских) по проблеме милицейского (полицейского) произвола. Говорят, что война - слишком серьезное дело, чтобы доверить ее только военным. Журналистика, в том числе сетевая, тоже слишком серьезное дело... Радетели свободы слова из числа страстных витий - любители скорее поговорить, чем послушать, - они остервенело пилят сук под собой. Давайте их остановим, защитим от самих себя, не дадим рухнуть наземь.