Can the Russian speak?

«мы «чувствуем себя свободными»,

потому что нам не хватает самого языка,

чтобы артикулировать нашу несвободу».

С. Жижек

Название этой небольшой статьи написано по-английски не из прихоти и больших лингвистических познаний автора, это перифраз работы Гаятри Чакраворти Спивак «Can the Subaltern speak?» («может ли угнетенный говорить?»).

Гаятри Чакраворти Спивак – один из теоретиков направления Subaltern studies (исследования угнетенных, если так можно перевести на русский язык) - написала это эссе для того, чтобы попытаться на фоне теоретических концепций и демократических устремлений, касающихся проблем колонизированного субъекта, разобрать положение индийских женщин. Спивак выбрала эту категорию как наиболее незащищенную, не способную выразить себя. По каким причинам? Речь или какой-либо поступок этих женщин всегда был чем-то опосредован. За них говорила либо местная элита, представляющая позицию колониальных властей, либо сами эти власти. На фоне того, что теоретики 1960-70-х годов постоянно говорили о том, что нужно слушать речь других (т.е. страны третьего мира), дать им слово. Несмотря на эту теоретическую полемику и благие намерения, практика, по мнению Спивак, не изменилась, за угнетенных говорят другие.

Кто говорит за нас?

По мнению западных философов, Россия – это страна сама себя колонизировавшая, отсюда весь наш драматизм и перманентное состояние страха перед властью. Нашу ситуацию можно было бы обозначить как элитарную позицию – политику народа. Мы так же опосредованы, потому что власть всегда как будто бы стоит на нашей стороне, идет нам на уступки, когда мы начинаем говорить. Нам предлагают меньшее из зол, и мы вынуждены с ним согласиться. Как только мы вступаем в диалог с вышестоящими инстанциями, то впадаем в бесконечное число разговоров, не приводящих ни к каким ощутимым результатам. Такая речь рождает условность свободы, подменяя действие. Это фантазматический процесс, производящий исключительно пустышки из цифр и очередную порцию драматизма. Тем временем власть выстраивает вокруг себя образ народности и демократичности, говоря с нами с билбордов дворовым сленгом: «пацаны, вам это не надо», законодательно запрещая прямые высказывания против режима.

Нас постоянно вовлекают в этот огромный разговор обо всем, но мы не имеем возможность в нем говорить. Спивак, объясняя позицию «угнетенных», пишет о том, что как только они начинают говорить, они пропали. Смысл их речи никогда не выйдет на поверхность, никто не узнает, что они имели в виду, потому что фактически занимаемая ими социальная позиция не предоставляет им никаких возможностей, чтобы высказаться. Примером тому может служить даже не русско-грузинский конфликт и его медийная версия, а терроризм, который, по мнению многих политиков, представляет собой всемирную угрозу номер один. Что это? Кто эти люди? Как это связанно с политикой Европы и США в адрес ближнего востока? У нас фактически нет ответов на эти вопросы, есть лишь домыслы и четкий мифический образ для большинства, воплощающийся в обещании избавить мир от этой страшной угрозы.

В связи со всем этим формируется определенный метонимический образ восточного человека как ваххабита или смертницы в хиджабе. И как только такой человек появляется в поле нашего зрения, сразу же срабатывают эти клише, и его речь просто проваливается. У нас нет желания его слушать, у нас есть страх перед его речью, перманентное чувство незащищенности и желание от этого избавиться.

Если от таких достаточно радикальных примеров переходить на русский контекст, то стоит задаться вопросом: каким образом нам преподносят выборы, являющиеся прямым демократическим высказыванием, если стилистическое и графическое оформление предвыборных плакатов ЦИКа идентично оформлению плакатов «Единой России»? Если предвыборной агитации в целом практически не ведется, а учебные и иные государственные учреждения по большей части представляют собой партийную систему с командно-административным строем, который, не отставая от капиталистической эволюции, приобрел иное название – корпоративный дух. И за неимением лучшего варианта видимо этот корпоративный дух должен быстренько подняться и сделать то, о чем его приватно попросили.

В таком случае может ли прямая речь как обращение существовать?

Прежде всего, стоит задаться вопросом: кто такие русские сейчас? Наша идентичность размыта, мы хотим быть «такими как все», не выделяться. Степень нашего внутреннего конформизма зачастую гораздо больше той, которую от нас требуют обстоятельства. Мы заочно готовы ее принять, сделать собственной жизненной позицией. Поэтому в сложившихся условиях утраченное мнимое советское единение переросло в позицию наблюдателя, недовольного своим положением, бытовыми условиями, коллегами по работе, но смирившегося с этим. Что мы можем, ведь нас никто не слышит там – стандартный ответ рядового жителя страны. И эту позицию можно понять, исходя из того, что между реальным «тут» и заоблачным «там» фактически пропасть из медиа-образов. Власть плохая, жизнь в стране тоже, но пассивность большинства, основанная на страхе, ждет обещаний мира с открытыми лицами.

Что касается капитализма или той его формы, что существует в нашей стране, то на его основе формируется определенная «идентичность интересов собственников», проще говоря, успешных мира сего. Но этой идентичности не удается создать чувство общности, национальные связи или политическую организацию, попросту она к этому не стремится. Институциональность остается по-прежнему советско-утопической и не собирается встраиваться в новые денежные отношения или делает это на очень специфический лад.

При всем этом критика воспринимается исключительно как что-то негативное или пустое, к чему все привыкли, смотря потасовки на ток-шоу типа «к барьеру» В. Соловьева. Формализм и травматичная потеря советской стабильности привела к резкому отрицанию публичной речи вообще. Она заведомо ложна, потому что, как уже говорилось, бесконечно затянута и фантазматична. Единственным слегка наполненным наивной верой в чудо и тем самым оправданным остается новогоднее обращение. Каждый год мы живем от ожидания к новому пессимизму, что все когда-нибудь будет хорошо, потому что хуже уже некуда.

Из всего этого можно сделать вывод о том, что мы, находясь в положении «угнетенного» субъекта, не только не можем что-то высказать напрямую, но и самое главное - не хотим. Нас попросту не поймут, воспринимая это как жалобу на тяжелую жизнь. Поэтому наша речь постоянно опосредуется обещаниями сверху. Она всегда должна выглядеть как обещание, как что-то, дающее видимость исправления положения, погружая всех в несбыточные мечты о модернизации.

Действительно ли все так плохо?

Где вообще тогда эта речь возможна? Существует довольно большое количество дискуссионных клубов, площадок и иных мест для прямой речи как обращения. Но у всего этого есть единый базис, позволяющий создавать такие пространства - это университет. По крайней мере, это отдельные университеты, которые представляют собой пространства, принципиального открытые для разного рода дискуссий.

Из собственного опыта я могу говорить об университетской гуманитарной среде, где условия создаются таким образом, что у каждого есть право на высказывание, которое носит критический, исследовательский характер относительно современного состояния общественной структуры. Это место, где речи придается иной статус, где предпосылкой обращения является понимание того, что оно будет услышано, отсюда диалогичность и осознание серьезности, перформативности слова. Это опыт, который дает возможность поверить в то, что мы можем говорить, формирует гражданские ценности и в конечном итоге общество с правом выбора собственной позиции. Но у российского общества, нацеленного на модернизацию, другие прерогативы. И обнародованный недавно список из 93-х приоритетных для модернизации профессий пусть даже начального и среднего образования четко определяет место гуманитариев и их значимость. Администрации вузов относительно политики Минобрнауки молчат видимо по тем же причинам, что и все остальные жители страны – ждут лучших времен. Получается, что гуманитарным наукам присваивают статус второсортных и несущественных, создавая для преподавателей и исследователей невыносимые условия существования, усиленно пытаясь лишить нас и этой последней возможности говорить.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67