1.
Однажды, в советское время, герой романа Василия Аксенова «Ожог» - представитель международного академического сообщества профессор Патрик Генри Тандерджет, кутя в кабаке в компании отставного генерала, комсомольского босса и женщин легкого поведения, по пьянке решил попросить в СССР политического убежища.
В этой связи произошел примечательный разговор.
- Мне нужно в милицию, - слабым голосом молвил профессор.
- Милицу тебе? Тамаркиной задницы ему мало. Милицу ему подавай, одобряю!
- В милицию, то есть в советскую полицию, – четко произнес Патрик Генри…
- Внимание, которые на ногах, – сказал генерал. – Зарубежный друг просится в милицию. Надо помочь прогрессивному иностранцу…
Те, которые на ногах… одобрительно зашумели. В милицию, в милицию, в советскую полицию! Чего ждать? В милицию надо идти по-хорошему, не выгонят же!
И верно – не выгнали. В советской полиции им сильно настучали по башке и отправили в вытрезвитель, где только и осталось, как ругаться: «Милиция сама, сука, не просыхает! Травят б…ди-эсэсовцы беззащитную молодежь!». Ну и все в таком духе.
Этот фрагмент не так уж мало говорит о взаимоотношениях представителей сил охраны порядка – т.е. «милиции-милиции-советской-блин-полиции» и главных зачинщиков любого беспорядка, т.е. граждан.
И все выглядит как-то так, что поначалу граждане демонстрируют уважение и доверие к милиции – идут к ней за помощью в важном деле, но, получив по шее и оказавшись в заточении, отношение свое меняют и клеймят полицию последними словами. Можно, конечно, сказать, что это литература, и в жизни все сложнее. Но, если и так, то, думается, суть явления ухвачена автором верно.
Обычный гражданин в глубине души не верит, что поддатость, даже сильная – заслуживает порицания. Он знает, что, опьянение есть – увы! – его нормальное состояние. И что сама «милиция не просыхает». Он верит в милицию и добро. Но встреча с реальностью рушит иллюзии, рождая тяжкое разочарование, переходящее в агрессию.
И не случайно, видимо, служащих «советской полиции» уже через несколько строк клеймят «эсесовцами». И очень может быть, что и не за несправедливость или жестокость, а – по ассоциации. Ведь само по себе слово «полиция» склеено в сознании множества людей с фильмами о войне и рождает образ предателя-«полицая», рядом с которым маячит тень душегуба-эсэсовца...
2.
И об этом гражданину-массовому телезрителю все время напоминают.
Плюс – о том, что полиция – это что-то из нашего прошлого. Постоянно показывая художественные и документальные ленты, рисующие позитивный, а то и героический образ Ленина, Сталина, Троцкого, Свердлова, имевших серьезные проблемы с полицией. Телевизор учит своего зрителя эту полицию не любить.
Думается, что если бы в момент, когда страна сделала выбор не в пользу «красных», был введен двадцатилетний мораторий на распространение таких киноматериалов, отношение к слову «полиция» было бы более дружелюбным.
В России живут миллионы людей, которым очень долго советское кино, театр и литература внушали, что царские городовые, ищейки временного правительства и западные полисмены – это враги. Помните у Маяковского: «Жандарм вопросительно смотрит на сыщика, сыщик – на жандарма. С каким наслаждением жандармскою кастой я был бы исхлестан и рапят…» и так далее. Хотя с Маяковского взятки гладки: поэт! Пусть и очень хороший, но все же – пролетарский.
Что и в двадцатых годах XX века верил, что слово «полицейский» почти забыто!
Внуки
спросят:
Что такое капиталист?..
Как дети
теперь:
Что это –
го-ро-до-вой?..
Но прошло время, и вот уже если не внуки, то правнуки его современников по большей части понимают, что такое капиталист и что капиталист – это хорошо. А кто такой городовой они представляют себе очень смутно. Ведь, по сути, возвращение слова, а вместе с ним – понятия: «полиция», есть не только приобщение к современной почти повсеместно принятой норме, но и к норме дореволюционной…
А почему – нет?
Чем плох городовой? Околоточный надзиратель? Участковый пристав?
Разве это не здоровые русские слова? Ведь «пожарный» слух не режет… Впрочем, пожарному повезло: строители нового мира не переименовали его в «огнеборца»…
Итак – городовой!
Низший чин городской полиции в России с 1862 года по 1917-й. (В уездной полиции их звали «стражниками»). Был вооружен револьвером, шашкой, и свистком. Набирали городовых из отставных солдат и унтер-офицеров.
Летом они носили светлую гимнастерку или китель. Зимой же – серые гимнастерки и мундиры, а также папахи, башлыки, и иногда – полушубки. На головном уборе имели герб города со служебным номером, а на плечах – поперечные погоны с лычками по военному званию и оранжевым шнуром соответственно званию полицейскому.
В городах с населением не более 2000 человек полагалось не более 5 городовых. А в городах крупных – не более 1 на 500 человек. Содержали их из бюджета города. Жалование составляло от 150 до 180 рублей в год. Плюс – четвертной на обмундирование.
Судя по некоторым признакам (включая и приведенные цифры), городовые были достаточно эффективны. Во всяком случае, с задачами справлялись настолько, что считалось лишним иметь больше одного городового на полтысячи населения.
Вот как пишет о городовых знаменитый бытописатель Владимир Гиляровский: «Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых – Рудников и Лохматкин.
Только их пудовых кулаков… боялась «шпана», а «деловые ребята»… вернувшись с каторги… первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века несменяемой службы.
Стоит на посту властитель Хитровки, сосет трубку и видит – вдоль стены
пробирается какая-то фигура, скрывая лицо.
- Болдох! - гремит городовой.
И фигура, сорвав с головы шапку, подходит.
- Здравствуйте, Федот Иванович!
- Откуда?
- Из Нерчинска. Только вчера прихрял. Уж извините пока что...
- То-то, гляди у меня, Сережка, чтоб тихо-мирно, а то...
Рудников был тип единственный в своем роде. Он считался даже у беглых каторжников справедливым, и поэтому только не был убит, хотя бит и ранен при арестах
бывал не раз. Всякий свое дело делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал.
Боялся Рудникова весь Хитров рынок как огня:
- Попадешься - возьмет!
- Прикажут – разыщет».
Таков был царский городовой.
Более высокая должность – околоточный надзиратель. С 1867 года в крупных городах околоточные возглавляли «околоток» (полицейскую единицу в составе участка) и подчинялись участковому приставу. Должность же пристава была учреждена в том же 67-м году. К его ведению, кроме надзора за порядком, проверки полицейских постов и прочего, относился сыск лиц и имущества, регистрация по месту жительства и выдача разрешений на проживание в столицах.
Так чем же плохи эти слова простые русские слова: городовой, околоточный, пристав? Тем, что им не повезло с нелепым переименованием?
Впрочем, им не повезло не только в этом. Многим пришлось столкнуться со злобой, ненавистью, оскорблениями и даже расправой.
3.
В Санкт-Петербурге становится доброй традицией проведение Дня памяти городовых, павших в феврале 1917 года. А также сотрудников МВД, отдавших жизни при исполнии служебный долг.
Городовые стали первыми жертвами мятежников, истреблявших их, как «слуг режима». Начальник Петроградского жандармского управления, семидесятилетний генерал И.Д. Волков, не оставивший своего поста, был зверски избит безжалостной матросней. Со сломанной рукой его выволокли из здания и застрелили.
В ночь с 27 на 28 февраля, когда Дума отдала приказ об аресте полиции, пошел беспощадный погром полицейских, из которых, как пишут, погибла едва ли не половина. Только на Марсовом поле похоронено более 150 убитых тогда полицейских.
М.М.Пришвин в ужасе писал в дневнике: «Две женщины идут с кочергами, на кочергах свинцовые шары – добивать приставов».
Генерал барон Н.Е. Врангель вспоминал: «Во дворе нашего дома жил околоточный; его дома толпа не нашла, только жену; ее убили, да, кстати, и двух ее ребят. Меньшего грудного – ударом каблука в темя». Жандармов и полицейских забивали до смерти прикладами, им выкалывали глаза штыками и ножами, расстреливали, привязывали веревками к автомобилям и разрывали на части, топили в Неве, сбрасывали с крыш домов…
Генерал К.И. Глобачев писал: «Зверства, которые совершались… к чинам полиции… не поддаются описанию. Они не уступают тому, что проделывали над своими жертвами большевики в чрезвычайках».
Этот неумолимый гнев был направлен на тех, кто еще вчера охранял и защищал тех, кто сегодня топил их в Неве. Полковник Ф.В.Винберг писал: «Дикая злоба обратилась именно на полицию, тем более что представители полиции оказались действительно достойными и твердыми в своей служебной чести слугами государственности и гибли жертвами расправы, доблестной смертью давая пример… как надо долг свой исполнять не только тогда, когда все благополучно и исправная служба сулит награды и повышения, но и тогда, когда грозная буря сметает всякое сопротивление. И когда соблюдение верности долгу сопряжено с гибелью в мучениях и страданиях». Мятежники «рыскали по всему городу, разыскивая городовых и околоточных, выражали бурный восторг, найдя новую жертву для утоления своей жажды невинной крови, и не было издевательств, глумлений, оскорблений и истязаний, которых не испробовали звери над своими жертвами.
Мальчишки, остервенелые революционные мегеры… бежали вприпрыжку вокруг каждой группы убийц и… указывали им, где… искать полицейских.
Скоро, с Божьей помощью, воссияет над нашей Россией светлая заря возрождения… тогда вспомнят и о тебе, доблестный мученик городовой… и над твоею скромную могилою построят памятник благодарные соотечественники, умеющие ценить истинное величие духа и истинные заслуги перед Родиной».
Кстати, в мае 1998 года в Санкт-Петербурге Малой Конюшенной улице поставлен памятник городовому, работы скульптора А.С.Чаркина. Есть бронзовые фигуры городового и на ул. Кирова в Челябинске, и в близи площади Минина в Нижнем Новгороде. Есть свой скульптурный городовой и Новосибирске…
4.
Конечно, в ходе дискуссии о полиции у многих возникнет искушение объявить «городового» и «околоточного» анахронизмом, чем-то имеющим отношение исключительно к прошлому…
Между тем, городовой играет немалую роль в одной из самых удивительных книг о будущем - «Острове Крым» того же Аксенова, где представлена невероятная свободная Россия его мечты…
Описанные им городовые Симферополя, Ялты и Коктебеля хороши. Элегантны. Образованы. Говорят на иностранных языках. Подвигают дамам кресла. Они приветливы, культурны и гуманны. Но преступникам, хулиганам и нарушителям порядка спуска не дают! В том числе – и участникам незаконных митингов и шествий. И когда марши движения за новый этнос яки крайне-правой «Волчьей сотни» и ультра-левого «Красного фронта» переходят в потасовки, крымские городовые действуют немедленно и жестко, утверждая на солнечном острове демократический закон и порядок.
Очевидно, Василию Павловичу очень хотелось создать образ, способный стать образцом того полицейского, каким он виделся ему в свободной стране. И это ему удалось. Городовые острова Крым в исполнении Аксенова – хорошие, обеспеченные, уважаемые, достойные люди. Что выгодно отличает их от жестоких, безответственных, коррумпированных «ментов», «мусоров» и «легавых», про которых общество никак не может понять, на страже чего они стоят: закона или беззакония?
И дело тут уже не в названиях… Ибо понятно, что переименованием реального «мента» в образцового полицейского не превратишь. А как превратить – не известно.
И все же… Все же живем мы не только в атмосфере, состоящей из газов. Но и в атмосфере языка. Можно даже сказать: живем в русском. И в этом смысле, вопрос о замене «советской милиции» на российскую полицию, приобретает особый колорит.
Что мешает нам в ней увидеть обнадеживающую попытку разрушения «совковой» управляющей знаковой системы? Попытку изъятия из нашего языка, а значит и из сознания и живой повседневности одного из тех понятий, символов, знаков, что подобно наручникам, приковывают миллионы россиян к «красному» прошлому…
Видимо, это действие власти не следует рассматривать как предвестие снятия звезд с Кремля, а герба СССР – со здания МИДа. Однако… Почему бы и нет?