Русский Журнал:Музей в общем контексте культуры всегда казался неким консервативным образованием, сохраняющим фрагменты прежнего мира. Насколько этот взгляд оправдан на фоне внутренних перемен в музейном деле?
Владимир Дукельский: Прошлый опыт создал определенный тип музейного работника. У него цели и средства поменялись местами; сохранение коллекции - средство, которое начало воспринимать себя как цель. Я занимаюсь музеями очень давно, и когда тридцать лет назад мне отвечали "храним для внуков", меня это устраивало, но вот внуки выросли, а фонды все еще закрыты.
Конечно, консерватизм был оправдан тогда, когда музейным собраниям грозила реальная опасность. Прятали от чужих глаз "репрессированные" коллекции русского авангарда, "теряли" карточки из каталога - нет карточки, нет и вещи. Но вот опасность миновала, а "окопный синдром" остался. А если объект недоступен для любого вида деятельности, он оказывается изъятым из культурного оборота. Невостребованная вещь не может сохраниться: жемчуг оживает на теле, ожерелье надо носить.
Простой пример - фонд тканей, где может быть несколько сотен единиц хранения, а ведь это моль, жучки, потертости. Ясно, что, если вещь не берут на выставку, ее, скорее всего, не приведут в порядок. Использование коллекции есть, как ни странно, условие ее сохранения.
РЖ:Ситуация за последние пятнадцать лет как-то изменилась?
В.Д.: Кардинально. Крупные музеи класса Эрмитажа, музея-заповедника "Московский Кремль", ГМИИ стали очень активно работать со своими коллекциями, организовывать выставки и в стране, и за границей.
Одновременно с внедрением информационных технологий и расширением интернет-представительства музеев возникает понимание того, что две картинки на сайте куда менее действенный ход, чем две тысячи картинок. Сегодня число виртуальных посетителей музея сравнялось с числом реальных посетителей, пусть это чуть разные и не обязательно пересекающиеся аудитории. В музей приходят электронные средства, интерактивные технологии, а потому говорить о прежней закрытости уже нельзя. Есть, конечно, рецидивы узко хранительского понимания музейных задач, но не они сегодня определяют ситуацию. Музейные коллекции не яблоки, и чем больше музей делится информацией, тем богаче он становится. Все-таки на дворе постиндустриальная эпоха.
РЖ: И что представляет собой музейщик нового типа?
В.Д.: Это в определенном смысле менеджер культуры. Человек, серьезно понимающий процесс вхождения музеев в рынок не как зарабатывание денег (это профанация идеи), а как определение своего места, как способ задействовать музейные ресурсы и построить на этой основе новые связи и новый имидж. Такой человек связан с тенденциями в развитии современного искусства и способен привлечь из внешнего мира новые ресурсы. Коллекция очень выигрывает от неожиданных сближений с другими видами искусства, другими жанрами, другими культурными практиками. Формула наследие плюс - обязательное условие развития современного музея. Сегодня очень заметен выход музея в пространство города. Например, во Владивостоке ходит "музейный трамвай", по Садовому кольцу в Москве - "музейный троллейбус" Третьяковки. Другой пример эффективного привлечения внешних ресурсов - взаимодействие музеев с клубами исторической реконструкции.
РЖ: И можно сказать, что происходит приближение к уровню западного музея?
В.Д.: Сегодня музей - и там, и здесь - настолько собирательное понятие, что может включать и крупное королевское собрание, и корпоративный музей завода Mercedes, и музей краеведческого типа. В романских странах в основном знакомая нам ситуация: вялотекущая деятельность на государственном финансировании. Для нас более интересен опыт Великобритании, где по "шелковистым косам" музеев прошелся "кованый сапог" Маргарет Тэтчер. Им срезали финансирование, и это принесло неожиданную пользу; оказывается, достаточное бюджетное финансирование - это тот жир, который мешает свободно двигаться. В сфере культуры очень часто бывает так, что где больше денег, там хуже работа.
РЖ: То есть речь идет о бюджетировании, ориентированном на результат. В России такая перемена не станет для музейной сферы слишком болезненной?
В.Д.: Процитирую самого себя: "У музейного бессребреника быстро открывается талант лабазника". В нормальной ситуации рыночной экономики государство не может полностью финансировать культуру. Хотя даже в советское время многие музеи пребывали в состоянии "ни жив, ни мертв" - умереть не давали, но и развиваться было невозможно. Сейчас мы твердо знаем, каков критерий хорошо работающего музея: треть своего бюджета он должен зарабатывать сам. Иначе он не выдержит конкуренции с телевизором и садовым участком!
РЖ: Такой самостоятельный музей может как-то участвовать в гуманитарных образовательных проектах...
В.Д.: Здесь мы имеем довольно сложную ситуацию. Да, музей имеет образовательную функцию и кадровый ресурс - людей, которые могут передать знания в форме лекции или экскурсии. Да, каждый крупный музей - это готовый гуманитарный университет. Многие музеи успешно реализуют образовательные программы для разных возрастных категорий.
Но здесь-то и скрыта ловушка: в головах музейных работников сидит представление о неких "полноценных знаниях", которые они должны дать посетителю. Вот они и предлагают потребителю все, что знают сами, и к VIP-гостям высылают не хорошенькую девушку, а самого квалифицированного ветерана. Между тем в музей приходят за впечатлением, которое, конечно, может усилить стремление получить знание, но потом, вне музейных стен или при повторных посещениях. Если музей будет предлагать исключительно знание, то потеряет аудиторию.
РЖ: А как быть со школьниками, которых неизбежно ведут учиться именно в музей?
В.Д.: До 7-го класса школьник легко воспринимает информацию извне. В 10-11-м классах ему уже хочется показать, проявить себя, и об этой стороне стоит задуматься. В театре у зрителя, по крайней мере, есть кресло с номером, а в музее у человека нет личного пространства, и он чувствует себя неуютно. Искусство высокое, древность - глубокая, а он такой маленький и никому не нужный.
РЖ: И эта ситуация сегодня имеет какое-то положительное развитие?
В.Д.: Разумеется - стала очевидной значимость службы гостеприимства. Пока что немногие музеи готовы развиваться как фирмы, но, когда они принимают современные требования к учреждениям культуры, они сами начинают лучше понимать, что предлагают своему потребителю.
Интересно, что быстрее приспосабливаются к новым условиям крупные и, напротив, совсем маленькие музеи. Вот представьте себе, в Ярославль в 7 утра приходит теплоход с туристами. Конечно, все обычные музеи города закрыты, но на пристани стоит директор частного музея, который предлагает посмотреть его экспозицию, а заодно выпить чашку кофе в музейном кафе. Наибольшую мобильность демонстрируют нищие музеи Русского Севера, Карелии, некоторых регионов Центра и Поволжья. Музеи Черноземья и Юга, наоборот, не проявляют особой склонности к инновациям.
А тем временем нарастает опасность со стороны "серой культуры". Арсенал музейных средств растаскивается и широко используется, например, в ресторанном деле. Это почти галерейная деятельность, если интерьер оформлен подлинниками. Музейные бренды присваиваются без всякого согласия собственника, и только крупным музеям удается защитить свои права.
РЖ: Но это, наверное, неизбежный процесс, коль скоро происходит интеграция музея во внешнее пространство...
В.Д.: Выход здесь один: музей должен определиться, понять, как он себя позиционирует и в каком сегменте рынка работает. Это единственный вариант, иначе его миссия так и будет сводиться к составлению каталогов.
РЖ: Одним из самых острых моментов до последнего времени было взаимодействие музея с церковью...
В.Д.: Видите ли, советская власть, размещая музеи в монастырях, не спрашивала, хотят ли они этого. И музейщики всегда мечтали, чтобы монашеская жизнь возродилась в исторических стенах. Но вышло так, что сегодня церковь и культура осваивают один и тот же ресурс историко-культурной среды. Монастыри принимают паломников и туристов и, не будучи связаны музейными ограничениями, выигрывают конкуренцию.
Многое зависит от личностей, участвующих в возникшем споре. В Новгороде умный и образованный владыка и разумное руководство музея-заповедника легко находят общий язык. В Костроме острый многолетний конфликт привел к ликвидации прекрасного музея, и невозможно понять, кто прав, кто виноват. На самом деле, музеи и рады бы покинуть церковные здания, но боятся, что под предлогом отсутствия помещений их попросту закроют. Нужно учиться простраивать отношения и с людьми, и с властями, и с церковью. Это трудно, но есть примеры успешного взаимодействия: Третьяковская галерея, музей-заповедник "Куликово поле" и др.
РЖ: Последний вопрос. Какие сдвиги происходит в музейном законодательстве?
В.Д.: Пока почти никаких, но они грядут вместе с реструктуризацией бюджетной сферы. Много лет профессиональное сообщество в силу своих корпоративных интересов пресекает любые нововведения, ничего не предлагая взамен. В результате предложения выдвигает Минэкономики - в меру своего разумения, и это влияет на ситуацию не в лучшую сторону.
Сегодня по закону музей - это учреждение. При этом форма учреждения, если соблюдать финансово-экономическую дисциплину, лишает музей возможности активно действовать во внешней среде. Нередко случается, что, как только музей получает грант, ему ровно на эту же сумму срезают бюджетное финансирование. Для автономной некоммерческой организации ограничений будет меньше, и некоторым, особенно муниципальным, музеям хорошо бы двигаться в эту сторону. Беда в том, что сегодня предлагается сократить бюджетное финансирование учреждений культуры и заставить их зарабатывать себе на жизнь, а административная система как раз и не дает нормально работать в рынке.
По всей видимости, будущее - в развитии партнерских отношений между музеями разных форм собственности, между музеями и местной властью, между музеями и бизнесом. Социальные отношения, культурная практика, потребности людей бесконечно усложнились, и государственная модель поддержки культуры, к которой мы привыкли, уходит в прошлое. Впрочем, в XIX веке ее тоже не было, а вот культура, несомненно, была!
Беседовала Надя Плунгян