Брегенц: политика оперетты

В советском сознании слово «оперетта» постоянно вытеснялось жанром музыкальной комедии. И то: истории графов, их любовниц и обманутых, но таких пронырливых жен были страшно далеки от реалий советского народа. Выжившие рудименты былого еще могли помнить об ушедших днях. Но что колхозникам, даже у телевизоров, стилягам и студенткам архитектурного было до всех этих мариц, веселых вдов и летучих мышей?

Хотя, если вспомнить времена, когда создавались классические оперетты, то понимаешь – не такими уж безобидными они были в глазах современников, и насмешки над пасторами, столпами светского общества и наивными барышнями отдавали социальной критикой.

Но то, с чем знакомил этим летом своих зрителей фестиваль в австрийском Брегенце, далеко перешагнуло границы иронии.

Большая часть из 260 тысяч зрителей, побывавших в этом году на берегах Боденского озера, приехало ради «Аиды». Ее давали на «озерной сцене», построенной прямо в воде. Но многие приезжают сюда из-за драматических спектаклей, или на премьеры редких опер, вроде «Карла V» Эрнста Кренека и «Короля Роджера» Кароля Шимановского. На этом фоне, казалось бы, немудрено затеряться оперетте. Но программа этого года получилась и эстетической, и политической одновременно. Под названием «Рай Москва» Дэвид Паунтни, интендант фестиваля, поставил «Москву, Черемушки» Шостаковича – получился замечательный коктейль из пародии на советский быт, классического мюзикла и немного Оруэлла. Не меньший фурор произвели и классик Джордж Гершвин, и современный английский композитор Дэвид Соуэр.

В Брегенце показали полузабытую оперетту Джорджа и Айры Гершвин «Для тебя, бэби» («Of thee I sing»). Почему она полузабыта, понять нетрудно. Это даже не сатира, это откровенная издевка, упакованная в форму мюзикла. Ее объектом становится политическая система в США, коррупция в правительстве и с трудом скрываемый идиотизм политтехнологов.

Накануне выборов группа специалистов решает, что поднять рейтинг их холостому кандидату Уинтергрину поможет только женитьба. Для этого надо провести конкурс красоты, причем победительница, сексапильная француженка, известна заранее. Беда подкрадывается нежданно. Узнав, что его секретарша печет фантастические маффины, кандидат делает ей предложение. Сотню раз воссоздав перед избирателями сцену признания в любви, счастливая пара въезжает в Белый дом. Покинутая француженка ревнует, французский посол грозит чуть ли не войной, поскольку красотка – внебрачная правнучка Наполеона (вообще насмешек над франкофильством американцев, видящих в Париже меру всех вещей, в мюзикле хоть отбавляй). Перемирие возможно лишь ценой жертвы: украв у французского государства наследника, президент должен вернуть ему человеческую единицу, нарождающегося собственного ребенка.

Поскольку писался мюзикл в 1931 году, не обошлось и без темы кризиса, в которой особенно ярко проявили себя иные политики. Больше всего в мюзикле досталось фигуре вице-президента, персонажа затюканного, не знающего, где Сенат, в котором он же и должен председательствовать, и просто не пускаемого в Белый дом за ненадобностью. Неудивительно, что все это нагромождение острых тем, ехидных намеков и политически актуальных отсылок, над которыми потрудились либреттисты Джордж Кауфман и Мори Рискинд, пользовалось первое время небывалым успехом (441 представление подряд). «Для тебя, бэби» даже было отмечено – впервые среди мюзиклов – Пулитцеровской премией в области драмы. Но после войны, когда политика обросла патетикой и избирателям потребовался мужественно-патриотичный образ национального лидера, удобный для работы с масс-медиа, «Для тебя, бэби» в большинстве своем ставили или в концертном исполнении, или экранизировали на телевидении. То есть тоже обрекали на краткий успех и быстрое забвение.

Постановку «Северной оперы» из английского Лидса, которую и показали в Брегенце, забыть будет трудно, так много здесь смешных мизансцен, демонстраций сперва за отмену маффинов, затем в их поддержку, приколов по поводу непонятно кому нужного вице-президента. История же про импичмент сексуально нерадивого Уинтергрина и вовсе будто списана с наших дней. Но режиссеру Кэролайн Гоун не до прямых параллелей. Политическая жизнь слишком одинакова во все эпохи, чтобы искать различие в деталях. Главное – не видеть в каждом генерала де Голля и тем более Наполеона. Куда полезнее отдавать себе отчет в том, кто в чьей тени прячется и откуда кем руководят. Срывание всех и всяческих масок – сильная сторона либретто, которое, тем не менее, начинает разваливаться во втором акте. Его не спасает ни искрометная, как обычно у Гершвина, музыка, ни хорошие голоса (президента поет Уильям Дейзли, его жену Биби Хил, Диану Деверё – постоянно срывающаяся в Summertime Хитер Шипп). Тут-то и начинается классическая, алогичная и по-прежнему симпатичная оперетта, ставящая своей целью веселье любой ценой. Но как много в этом во всем подтекста!

Помимо Гершвина и Шостаковича театр из Лидса показал в Брегенце и «Близко к коже» Дэвида Соуера. В английском названии “Skin deep” – отсылка к поговорке beauty is but skin deep – «внешность обманчива; нельзя судить по наружности». Мировая премьера этой оперетты прошла зимой в самом Лидсе, следом будут премьеры в берлинской «Комише опер» и Королевской Датской опере. В данном случае речь, впрочем, может идти о полноценной опере, настолько сложен здесь музыкальный язык. Все-таки Соуер – композитор наших дней, он, в частности, учился в Кельне у Маурицио Кагеля, культового персонажа современного экспериментального театра. От мелодики «Близко к коже» стало бы не по себе и Штраусу, и Оффенбаху, и Гершвину, зато благодаря ей вполне расцветает слух меломана XXI века.

А вот либреттист Армандо Януччи работает в основном для телевидения. Его любят не только зрители, но и критика. Посмотрев «Близко к коже», понимаешь, почему. С одной стороны – забавно необычайно. С другой – современное общество должно поперхнуться от собственной правильности.

Доводилось ли вам видеть и слышать оперу или оперетту не то чтобы о больнице («Отрежем, отрежем Маресьеву ногу» не в счет), но о клиниках пластической хирургии? А именно в этой среде разворачивается действие оперетты Соуэра – Януччи. Доктор Нидлмейер (его поет Джеффри Долтон) решает избавиться от надоевшей ему жены (Джейнис Келли) и бежать с секретаршей-любовницей (Хитер Шипп) из Швейцарии в Голливуд. Там он собирается обеспечить всем страждущим вечную молодость и идеальную фигуру, для чего и собирает у своих богатых и известных пациентов образцы чего-то вроде генотипов (здесь я отвлекся и расслышал не весь текст арии). Швейцарский философ, рок-звезда и премьер-министр Италии в коллекции доктора уже есть. Для полного счастья ему нужен последний образчик этого чего-то важного, и получить его можно лишь у очередной голливудской звезды, прибывающей в швейцарскую клинику Нидлмейера. В любимый цвет актера выкрашивают не только апартаменты, но и все, что он видит из окна. Звезда прибывает в сопровождении астрономического числа массажистов, поваров, охранников и парикмахеров, занимающих все помещения клиники, но доктору уже все равно. Он делает на скорую руку операции всем, кто того еще хочет, получает в результате абсолютно идентичные лица, и бежит с любовницей за океан (ей, впрочем, пересаживает лицо жены). В Голливуде больница уже похожа на концлагерь: охраняют вроде бы тайну эликсира, но на деле все эти жертвы рекламы красоты настолько зависят от своей мании и так боятся подлинного мира и своих настоящих лиц, что только проволока и способна их спасти.

Надо сказать, что в режиссерском отношении «Близко к коже» решена практически безукоризненно – не зря за плечами режиссера Ричарда Джонса английские премии Лоуренса Оливье за лучшие постановки опер, а также два самых кассовых успеха в истории Брегенца последней четверти века – «Бал-маскарад» и «Богема». Благодаря его выдумке забываешь о статике декораций (художник Стюарт Лэйнг иногда чередует рисованные занавеси и объемные предметы), которая в иной ситуации наверняка бы резала глаз. Даже обидно, что зал был практически наполовину пуст (чего не скажешь ни о Шостаковиче, ни о Гершвине). Мир пластической хирургии оказывается для Джонса метафорой современности, где предпочитают думать и говорить о внешнем. Обожаемые звезды оказываются на поверку идиотами (не зря голливудский персонаж так напоминает поп-певца), а фиксирующее их жизнь Гламур-ТВ каким-то оборотнем от журналистики. В таком пространстве легко восторжествовать умалишенным, но именно оно пытается оставить за собой последнее слово, собирая всех богачей и знаменитостей под знамя единой гламурной веры. Мы – сливки этого мира, не надо портить наше качество. Как поет один из персонажей, прилипнув к зеркальцу после косметической операции, «Я так красив, что женюсь сам на себе». Нарциссизм как основной диагноз - право же, нам польстили.

История заканчивается гибелью доктора и его подружки в аппарате, производящем эликсир. Оставшиеся в живых пациенты выбирают здоровую жизнь, пусть и в нездоровом теле, а публика ухмыляется, хотя в большинстве своем и по доброму.

«Хочешь изменить мир? Начни с себя!» - в этой формуле сегодня переменился весь смысл. Общество настолько беззастенчиво навязывает индивидууму стандартный образ, прописывая его роль до мельчайших деталей, что даже не в силах скрыть экономическую подоплеку происходящего. В конце концов, любые траты повышают сбор налогов. Другое дело, насколько политически зрелым оказывается в итоге торжество пластически улучшенных масс.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67