1
Только что в русском переводе вышла вторая часть Homo Sacer Джорджио Агамбена. Вся она посвящена "чрезвычайному положению". Вряд ли издательство так задумывало: но попала книга на прилавки точно в 20-летний юбилей ГКЧП. Почему Агамбен посвящает в своем трехтомнике о философии власти целый том - "чрезвычайному положению"? Жизнь рядового гражданина, живущего в "вегетарианские времена" сопровождается тихим поскрипыванием государственной машины. Скрипит, кряхтит, но едет машина "веберовской бюрократии". Она никогда, конечно, не удовлетворяет сполна требованиям "нормативной демократии". Но в целом гражданин видит перед собой привычные, рутинизированные институты, которые оказывают "госуслугу". Гражданин понимает, как устроена система договоренностей в государстве. Люди рожают детей. Те ходят в школу. В школе работает машина социализации. Вуз, работа, ипотека. Или стоишь в очереди на государственное жилье... Выборы, телевизор... И вдруг - хрясь! - ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ. Обратим внимание: в самом выражении содержится уже обнадеживающая "временность" этого состояния общества и государства. Оно ведь именно что "чрезвычайное", т.е."вот-вот кончится", "надо немного потерпеть"...
Для сравнения: вот, например, есть некто Петр, а также его жена и дети. В регулярной жизни Петр скучный труженик, женился после армии и потихоньку втянулся в круг своих жизненных обязанностей. Детки мечутся под ногами, жена, как может, "строит" этого Петра и он в общем-то "строится". Выгораживая себе в жизненном пространстве какую-нибудь "рыбалку" в качестве образа свободы и т.д. Но вот бывают такие "иррегулярные" дни, когда Петр неудачно похмеляется поутру. Пьет второй день. И совсем уже неудачно похмеляется утром третьего. Если Петр человек психосоматически слабый, то он - ляжет. И будет как бы "умирать". А жена будет его возвращать к жизни. Но если он человек "духовно мощный", то к полудню третьего дня он - с большой вероятностью - введет в семье "режим чрезвычайного положения". Глаза Петра горят. Он полностью возвращает себе суверенитет. Нет больше над Петром никакой власти. В этот краткий миг делирия отменены все прежние семейные "законы", все эти неписаные правила, складывавшиеся годами. Все ниточки, за которые дергала ранее жена - оборваны... Да, может случиться и "геноцид"... Поскольку Петр может схватиться и за топор. И зарубить и жену и деточек. О чем с известной регулярностью нам и сообщают СМИ... Тут важен вот какой момент: обычно жена - да и сам Петр - в своем когнитивном горизонте считают, что это был "исключительный случай". Это как бы - эк-статический поступок. И даже собственно не поступок, а что-то вроде временного помутнения разума. И потому надо поскорее вытеснить из сознания воспоминания об этом "чрезвычайном положении".
Но если наша «жена Петра» - итальянский социальный философ Агамбен - то у нее есть шанс увидеть ситуацию в другой оптике. Однажды она вдруг понимает: она живет в коротких и совершенно случайных промежутках "регулярности" между гигантскими пунктирами "чрезвычайных положений". Они лишь кажутся пунктиром. А на самом деле - они то и являются де-факто непрерывной подложкой, основой ее жизни...
2
Немецкие правоведы-профессора еще с конца XIX века основательно задумались о "чрезвычайном положении". Задумались они философски. Их интересовало вот что: когда некто вводит чрезвычайное положение, то он все-таки предполагает, что его «абсолютные полномочия» протекают на фоне как бы сохраняющих представлений о праве? Стоит в этот момент «Фемида с завязанными глазами» хотя бы в дальнем углу? Или в этот момент прекращаются вообще всякие апелляции к «праву». То есть к «старому праву». И вся полнота «вязать и решить» переходит в руки суверена, который только один и берет на себя всю полноту ответственности за все? («Убивайте всех! Господь узнает своих»). Понятно, что этот философский вопрос имел и практическую проекцию. Поскольку должен был ориентировать, допустим, офицера или госчиновника на какие-то основания в поведении в момент введения ЧП. То есть хотели выработать правовые основания и для «чрезвычайного положения». В конце XIX – начале ХХ века об этом размышляли сугубо теоретически. Для нужд составления соответствующего регламента. А вот в конце ХХ – после большевизма, нацизма и др. – этот вопрос выглядел уже по-другому. Тут «разверзлась бездна». Оптика перенастроилась. И внезапно оказалось, что мы живем от одного ЧП до другого.
3
И Агамбен – как и каждый из нас из опыта своей жизни - видит, что бывают три разных типа «чрезвычайных положений». Первый – это когда землетрясение или потоп. Права перемещения ограничиваются, вводятся войска и т.д. Это – борьба с бедой. Всем понятно, что оперативные полномочия должны быть расширены. И за расстрел мародеров наказания не будет. Такое ЧП опирается на то же самое право, которое действует в регулярной ситуации. Просто на время блокируются некоторые опции. Второй тип – это мятеж и полная ликвидация всех прошлых договоренностей, и отмена всего корпуса «буржуазного», допустим, права. То есть, делирий у Петра кончился, жена ожидает возвращения к нормам регулярной жизни. И вдруг выясняется, что Петр – и дальше «суверен». Тогда он волен поселить в квартиру еще одну жену. А эту, допустим, посадить на цепь в кухне у батареи и кормить ее исключительно из миски на полу. Немыслимое ранее становится новой правовой нормой. Смена Конституции. Ну, и, наконец, третий, более изощренный. Гитлер, как известно, не отменил Веймарской конституции. Можно создать режим чрезвычайного положения, просто встраивая некоторые социальные инструменты и институции прямо в ту же самую систему. Она будет незаметно мутировать. Отряды штурмовиков могут ходить по улицам в рамках свободы собраний, гарантированных законом. Ничто не мешает проводить массовые молодежные спортивные лагеря. Нет законодательного акта об уничтожении евреев. Печки работают, как ни странно, при том, что правовая система КАК БЫ та же…
4
Вероятно, мы – чемпионы мира в ХХ веке по чрезвычайному положению. У нас оно было в самых различных формах. Во всех мыслимых и немыслимых видах. Вплоть до отмены всех прежних прав собственности, отмены семьи как института. У нас были такие яркие эпизоды как полная депортация целых этнических группы с расстрелами по квоте. ГКЧП Крючкова-Янаева вошло в русскую историю ХХ века как самое анекдотическое начинание в этом спортивном виде.
Мубарак ввел чрезвычайное положение в 1981 году. Отменено оно было в феврале 2011. Башар Асад отменил в апреле этого года чрезвычайное положение в Сирии, введенное в 1963 году.
Если мы посмотрим на Россию нулевых годов через оптику Агамбена-Шмитта, то, конечно, мы увидим, что В.В.Путин осуществил чрезвычайное положение по третьему сценарию. Т.е. без отмены Конституции и общих правовых регламентаций. Просто шаг за шагом, чуть-чуть, что-то менялось – слегка ограничилась свобода СМИ, потом собраний, потом слегка отменились выборы губернаторов, потом слегка ограничилась партийная конкуренция…
Мы - несколько парадоксальным образом - отмечаем 20-летие провала янаевского "чрезвычайного положения" на фоне сияющей на весь мир кульминации путинского "чрезвычайного положения". А именно: до президентских выборов осталось полгода. Но мы о них знаем только одно: «Вам будет интересно!». Как в известном ролике про Ивана Грозного: «Я буду вами править! – А на каких основаниях (вопрос с места) – (зловеще): После узнаете». Практический порядок проведения президентских выборов в РФ является очевидным свидетельством длящегося «чрезвычайного положения».
5
Вернемся к Агамбену. Он в своей книге подробно исследует чрезвычайное положение в римском праве, у британцев, излагает позицию сторон в дискуссии германских правоведов, рассказывает о споре Вальтера Беньямина и Карла Шмитта. Он очень подробно анализирует смысловую структуру чрезвычайного положения. Показывает, как суверен становится «живым законом». Оказывается, вовсе не обязательно употреблять слово «фюрер» для этого типа власти. Можно употреблять римский термин ductor (как это сделал итальянский правый теоретик Пьетро де Франчиши в 1947, пытавшийся найти какой-то приемлемый эвфемизм тому, что только что потерпело сокрушительное поражение). Агамбен разбирает беньяминовское «чистое насилие вне всякого права».
В сухом остатке Агамбен хочет сказать следующее: между жизнью (как она есть) и правом (как нормой) всегда есть зазор. И в этом зазоре и живет чрезвычайное положение. Оно воспроизводится повсюду, всегда. «Начиная с Первой мировой войны, - пишет Агамбен, - этот механизм функционировал почти без перебоев: он пережил эпоху фашизма и национал-социализма… На всей планете не осталось места, где бы не действовало чрезвычайное положение…». Осуществление власти никогда не совпадает с нормой. Даже в самые вегетарианские времена, - когда обывателю кажется, что из своего окна он видит хорошо постриженный газон, а в почтовом ящике лежит квитанция от «правового государства», - в зазор между жизнью и правом постоянно вторгается чья-то воля. И она желает быть суверенной. Что с этим делать? Можно ли затереть этот зазор? Ответ Агамбена, насколько можно понять таков: затереть не удастся. Но сопротивляться расширению этой зоны – надо.
«Homo sacer. Чрезвычайное положение» на сайте издательства «Европа».