Стартовавший в Афинах олимпийский турнир - событие, выходящее далеко за рамки мирового спортивного состязания. Первосортное олимпийское шоу уже давно стало ареной столкновения национальных амбиций. В гораздо большей степени, чем любой другой спортивный смотр.
Раз в четыре года особый интерес публики привлекают далеко не самые "раскрученные" виды спорта. К целому ряду спортивных программ не допускаются спортсмены-профессионалы. Все это делает Олимпийские игры той площадкой, где значительно нивелируется высокотехнологичный характер современного профессионального спорта. Если последний стремительно превращается в состязание брендов, где атлеты суть "посланники" корпоративных коммуникационных стратегий, то олимпийское движение апеллирует к национальной принадлежности его участников.
Достижение спортивных результатов здесь напрямую увязано с институциональным статусом спорта в странах-участницах олимпийского движения. Задействованы грандиозные по своим масштабам материальные ресурсы, призванные в максимально мере обеспечить подтверждение реального статуса того или иного государства на международной арене. Более того, в современном мире спорт является одной из мощнейших форм национального самовыражения, и даже в таких имиджевых видах, как клубные футбол, хоккей, баскетбол, наконец, командная формула-1 национальная принадлежность спортсменов имеет первостепенное значение.
Наконец, олимпийские игры - это один из немногих международных форумов, не утративших сегодня свою легитимность. Здесь сохраняется принцип суверенного права, не требующего подтверждения реальной военно-политической и экономической мощью. "Страны-изгои" наравне со всеми участвуют в олимпийском параде, подтверждая свой международно-правовой статус.
Феномен олимпийского движения дает серьезный повод усомниться в устоявшемся мнении, что национальное государство как сверхстатусный субъект международных отношений уходит в прошлое. Дело в том, что принцип национального размежевания не сводится к организационно-правовой форме национальных государств и не может быть увязан только с эпохой становления буржуазных отношений. Он имеет основания в языковой реальности, уходящей своими корнями далеко за пределы истории Нового времени.
Принцип словесного единства реальности
Нет ничего более подвижного, а с другой стороны - более устойчивого, чем слово. В жизни мы сталкиваемся не только с многообразием языков, но с постоянно меняющимся словом внутри однородной языковой среды. Живое слово настолько связано с субъектом-носителем, что не только смыслы трансформируют каждый акт коммуникации, но и такие на первый взгляд незначительные факторы, как состояние здоровья или, на худой конец, просто настроение говорящих. Фонематическая структура произнесенного слова не только принципиально субъективна, но беспредельно неустойчива.
Однако и прямое значение слова не делает его более устойчивым. Согласно хрестоматийному примеру А.Ф.Лосева, "если мы возьмем греческое слово aleteia - "истина", то в нем, кроме отвлеченного и общезначимого значения "истины" (как в латинском veritas или русском "истина"), есть еще и момент, характерный именно для психологии греческого мироощущения, так как буквально это слово значит "незабываемое", "незабвенное", а след., "вечное" и т.д.."1.
Несмотря на это, слово и только слово обеспечивает безусловно устойчивое коммуникационное пространство на всех уровнях связи. Оригинальный ответ на вопрос, как это возможно, дается в традиции русского имяславия, где устойчивость слова увязывается с его абсолютной онтологической наполненностью. Здесь абсолютное Слово реализуется и присутствует в мире в разной степени полноты смысла, вплоть до максимальной степени разъединенности со смыслом - в неодушевленной природе. В слове, согласно С.Н.Булгакову, слышится "голос мирозданья", в нем человек реализует осмысленную природу мира, собственно "логос". Однако в человеке слово не может достичь такой осмысленности и полноты, чтобы впрямую "творить мир". Наше слово - разделенное, ущербное слово - отсюда проистекает проблема многоязычия актуальной словесной реальности.
Принцип словесного разделения народов
В контексте философии имени проблема национального находит свое решение в связи с оригинальной постановкой исходной проблемы человеческого познания в целом: речь идет о том, что первичное и непосредственное восприятие человеческого самопознания опознается в Слове. Если "язык отражает душу народа и характер народа"2, то, следовательно, национальное разделение тождественно многоязычию, а многообразие национальных культур объясняется многообразием языков.
В действительности это многообразие есть "покрывало" многоязычия, наброшенное на язык как таковой: "язык один и множественны лишь его модусы"3. Эта множественность есть болезненное состояние языка, которое коренится в греховном состоянии самого человека: вавилонское столпотворение привело именно к смешению языков, а не к созданию новых, т.е. оно не коснулось сущности языка как такового. Язык стал осуществляться как наречие, как жизнь и история различных народов.
Для каждого из них язык играет роль онтологической основы, благодаря которой в той или иной степени осуществляется связь человека со словом Абсолютным, Словом-Логосом. Реализация этой связи есть творческая задача каждого из народов, в решении которой раскрывается его историческое предназначение.
Поэтому форма национального государства не может автоматически погибнуть в результате активизации горизонтальных связей и разгосударствления экономики, флагманами которого выступают транснациональные корпорации. Так или иначе, на протяжении истории такие попытки не раз предпринимались, начиная с создания мировых империй и заканчивая анархистскими идеологиями второй половины 19-го века.
Реальное органическое единство человечества достижимо только тогда, когда каждая народность выполнит свое предназначение по отношению к прояснению своей языковой среды, и язык, открытый во всем многообразии своих смыслов, откроется нам в проясненности своей онтологии, восстановив словом расщепленную связь реальности и смысла. Наверное, именно это имели в виду авторы Нового Завета, описывая Пятидесятницу - когда каждый говорит на своем собственном языке, но при этом все абсолютно понимают друг друга.
Парад имен и разговоры с варварами
Встречают не по одежке, и даже не по уму, а по имени. Не случайно парад олимпийских команд происходит не в момент закрытия игр, а перед их началом. Как это ни странно, должную честь олимпийцам отдают не по достижении определенных результатов, а еще до того, как собственно состязания состоялись. И в самом деле спортивные достижения здесь не столь важны.
Освистанная в Афинах американская делегация и встреченная бурными овациями эфемерная сборная Афганистана дают лишний повод задуматься о том, что олимпийские игры - это далеко не спортивный праздник, а именно что парад Имен. Надо понимать, что американцев освистали не за то, что они такие плохие и их никто не любит. Речь идет об обнаруженном (возможно, субъективном) несоответствии их имени тому состоянию, в каком эта великая нация пребывает сегодня. Физические носители данного имени не реализуют свое имя, не соответствуют его исторической задаче.
Мы знаем о подобном из истории. Во время Великой Отечественной Войны враг был обозначен через понятие "фашистской Германии". Борьба велась против фашистских захватчиков, а не немцев как таковых. Был поставлен вопрос об освобождении Германии, утратившей свое подлинное состояние, или соотношение со своим именем: "Гитлеры приходят и уходят, а великий немецкий народ остается" (И.В.Сталин).
Не исторические деяния наполняют смыслом имена наций и государств, но сами имена определяют смысл жизни последних - по известному бонмо де Местра, не человек красит место, а место человека. На субъектов же истории возложена великая задача адекватного раскрытия этого смысла и соответствия ему в своих исторической деяниях.
Покуда сохраняется многообразие языков, только национальные сообщества будут выполнять роль главных субъектов исторического процесса. Это, конечно, не отменяет смещения центров политической и экономической жизни в сторону транснациональных объединений. Однако наиболее проницательные исследователи "глобализации" уже сейчас замечают, что вместо чаемого одностороннего "смесительного упрощения" происходит "глокализация" (глобализация/локализация), когда утрата государств, с одной стороны, выводит историю на надгосударственный уровень, а с другой - на глазах появляются новые, невиданные ранее "племена", маленькие и агрессивные, имеющие все признаки племен в их догосударственном состоянии.
Традиционные нации, старея, утрачивают свою связь с именами, перестав им соответствовать и тем самым выполнять свое историческое предназначение - не случайно французская сборная по футболу стала шоу-труппой, где восемь негров и два араба перед телекамерами поют Марсельезу. Но оказывается, что свято место пусто не бывает - вместо исчезновения и размывания наций происходит создание новых племен - спаянных, солидарных и прекрасно умеющих понимать "свой-чужой" на уровне имени. И их новые языки - еще вчера, казалось, ничем не отличавшиеся друг от друга, а сегодня дети тех, кто когда-то говорил свободно, не могут общаться без переводчика. И эти племена, не имея долгой истории государственности, обречены на все те же трагические ошибки и все ту же кровь, которая сопровождала историю "старых" наций-государств, вчерашних хозяев истории.
И далеко не всегда "разговоры с варварами" ведутся на языке Олимпийских Игр.
Примечания:
1 Лосев А.Ф. Философия имени // Из ранних произведений. √ М., 1990. √ С. 44.
2 Булгаков С.Н. Философия Имени. √ СПб., 1998. √ С. 96.
3 Там же. √ С. 55.