2000: Аркадий Драгомощенко об Аллене Гинзберге

Однажды в апреле

Сегодня кажется, что ничего этого попросту не было. Сегодня также кажется, что интрига его жизни раскручивалась так стремительно, что, вероятно, вызывала удивление даже у него самого (о чем достоверных свидетельств нет). Как бы то ни было, но из четырех всадников - Джек Керуак, Грегори Корсо, Уильям Берроуз и он сам, - начавших свою беспримерную атаку на то, что именуется "ВСЕМ" и контроль над чем власть считает своей неотъемлемой прерогативой, к настоящему моменту в седле остался последний единственный Корсо.

Его можно вообразить читающим, молчащим, делающим или не делающим, или не читающим, или что-то еще. Долголетний и кропотливый труд по практическому изучению перехода сознания в иные состояния сделал свое дело.

Аллен Гинзберг был другого рода. Конечно, мы о Гинзберге. Сегодня кажется, что ничего этого быть не могло. И еще кажется, что его смерть находится в другой графе. Что-то типа "по другому ведомству". Наверное, надлежит более внимательно просмотреть ее реестры; приход / расход.

Но дело не в этом. Как и ни в чем другом.

* * *

Ранним утром в субботу 5 апреля 1997 года Аллен Гинзберг умирает в Манхеттене от рака печени. Его секретарь Морган говорит журналистам, что Гинзберг не переставая писал до самого конца.

В "Нью-Йорк таймс" эти слова имеют другое продолжение: "Он писал очень много стихов (сразу? - А.Д.), продолжая в них беседовать со старыми друзьями". Понятно, друзья возникают не сразу. Прежде нужно родиться.

Аллен Гинзберг это делает 3 июня 1926 года в Ньюарке. В русско-еврейской семье эмигрантов все пишут стихи. За исключением Наоми, матери. Она сумасшедшая. В полном смысле.

Аллен Гинзберг растет, и тоже - стихи. Эд Фостер так характеризует его поэзию того периода: "Технически они очень виртуозны, и чтобы оценить их по достоинству, нужно хорошо знать раннюю английскую поэзию". Мы ее знаем плохо, поэтому переходим к клятве на Воробьевых горах, то есть на пароме, то есть там, где он говорит себе и Богу, что если ему дадут стипендию в Колумбийском университете (в переводе: если он поступит), то он никогда не предаст Идеала - "помогать массам в их несчастьях".

Остановимся на этом и начнем сначала. Лучше с другого конца. Со стороны восточного Гарлема, когда Гинзберг остается один, а все уезжают - и Керуак, и Ник Кэссиди; и вот все они уезжают, а он один (надо знать, что такое нью-йоркская жара, и еще надо сказать, что вот эта самая жара соединяется с уже написанной поэмой ВОЙ), а тут ночь и тебе конец. Ты - один.

Все дело в жаре, говорят одни, другие говорят, что дело в голосе. В голосе, который он услышал в ту ночь. Сам по себе голос ничего не значит, говорят третьи. Важно то, добавляют они, что этот голос был голосом Вильяма Блейка, читавшего свой "Ах, подсолнух".

Помните "Сутру Подсолнуха"? Они с Джеком Керуаком, "серые и печальные", сидят на берегу залива. Помните потом 1965 год и "Сутру Подсолнуха" в переводе Андрея Сергеева? Уверен, что Букера он получил за перевод именно этой сутры. Спустя много лет; теперь я это знаю наверняка, но это не для печати. Для печати, круглой гербовой, вот что:

- я приподнялся, зачарованный, - это был мой первый Подсолнух, память о Блейке - мои прозрения - Гарлем и Пекла восточных рек, и по мосту лязг сэндвичей Джоза Гризи, трупики детских колясок, черные стертые шины, забытые без рисунка, стихи на черном берегу, горшки и презервативы, ножи - все стальные, нержавеющие, - и лишь эта липкая грязь и бритвенно острые артефакты отходят в прошлое...

Наверное, как и в тот день 1956 года, когда он подписывает разрешение на лоботомию матери. Операция происходит через неделю. Спустя два дня Наоми Гинзберг умирает в городской психиатрической клинике, а еще через три дня Аллен Гинзберг получает от нее письмо, в котором говорится: "Ключ в окне. Ключ в солнечном пятне на окне. Я нашла ключ. Женись, Аллен, и не принимай наркотики. Люби свою мать". There we go.

Он ее любил. Что доказывается несложным способом. Просто открывается поэма "Каддиш для Наоми Гинзберг" и читается слово за словом. Но "Каддиш" был написан в 1959-м, то есть через три года.

А в 1956-м, в Сан-Франциско на поэтическом собрании, организованном Кеннетом Рексротом, Гинзберг читает "ВОЙ".

Сейчас нас не интересуют мелочи типа судебного преследования книги (порнография), последовавшие за ее выходом в City Lights Books. (У меня была такая, первое издание, затерялась в переездах. Но, в 1995-м, зная, что в Наропе предстоит увидеться с Гинзбергом, я неожиданно на дворовой распродаже в Солано-Бич приобрел точно такую же, даже новее...)

В равной степени нас не интересует и эпоха, именуемая сан-францисским возрождением. Нас интересует... ну, скажем, для кого писал Аллен Гинзберг.

Иными словами, кто его читал тогда, когда он писал, когда они только хотели, чтобы кто-то это писал, но написано этого еще не было (были стихи, требующие, как говорилось выше, хорошего знания ранней английской поэзии), и поэтому это писалось.

Ответить на вопрос представляется задачей незатруднительной. Те -

Кто был сожжен живьем в своих невинных фланелевых
костюмах на Мэдисон авеню среди извержений
свинцовой поэзии надравшись дробью стальных
подразделений моды нитроглицериновых воплей
рекламных педерастов и горчичного газа
дьявольски умных редакторов, или
был раздавлен пьяными такси Абсолютной Реальности,

кто прыгал с Бруклинского Моста (это действительно
было) и ушел неизвестным и забытым в
призрачный ступор тумана переулков и пожарных
машин Чайнатауна, без единой банки пива,

кто уехал в Денвер, кто умер в Денвере,
кто вернулся в Денвер и безуспешно ждал,
кто заправлял Денвером, одиноко тосковал
в Денвере и в конце концов ушел в поисках
Времени, и теперь Денвер безлюден для своих героев,

кто падал на колени в беспомощных соборах молясь
за спасение, свет и плоть друг друга, пока
дух на секунду не осветил свои волосы,

кто разбился о собственное сознание в тюрьме
ожидая невозможных преступников и обаяния
реальности в сердцах
поющих сладкий блюз Алькатраза,

кто впоследствии выступил на гранитных ступенях дурдома
бритый наголо
с клоунадой самоубийственных речей,
требуя немедленной лоботомии,
и получил взамен конкретно-бетонный провал
инсулина метразола электрошока гидротерапии психотерапии
профессиональной терапии пинг-понга и амнезии...

(Allen Ginsberg, HOWL, фрагменты, перевод с англ. И.Сатановского и А.Когана)

Кто (продолжим работу поэта) и получил взамен субботу 5 апреля.

И высказывание друга впридачу, - вскоре последовавшего за ним Уильяма Берроуза: "Он был велик", друга, который мог бы вообще ничего не сказать.

Собственно, если и не сказал, то мало говорил об этом. Остался верен себе. Как в видеофильме "Крутой петтинг", где он молчал, как гранитная плита, в ответ на вопросы о своем первом сексуальном опыте.

Ничего такого не было. Первый опыт вне самого опыта, последний - туда же. Длинная поэма. А никто и не возражает. Длиной в 70 лет. Но сегодня (уже не "кажется") существует уверенность, что, находясь "вне опыта", Аллен Гинзберг нашел свою субботу. Добавить к сказанному нечего.

Лишь, размахивая рукой, представим, как поэт уходит, то есть, говоря иными словами, переходит в другую комнату.

В той же мере, как мы знаем раннюю английскую поэзию (есть, правда, некоторые...), в той же мере мы знаем, где располагается эта другая комната. Но вообразим, что она находится далеко. Просто непостижимо далеко. Потом представим, что она находится очень высоко над уровнем моря. Закроем глаза и для вящей простоты нарисуем длинную лестницу.

Теперь становится понятно, зачем мы привели такой длинный список "тех, кто..." - это они стоят вдоль длинной лестницы.

Поэт идет по коридору. По обе стороны все до единого. Некоторые лица знакомы, некоторые напоминают нас самих, когда нам было - ***.

Впрочем, вот и все (приспустите кегль).

Да, кажется, все. See you later, Mr. Allen Ginsberg (кегль еще мельче; нонпарелью, мастер... так будет лучше).
© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67