После Гегеля?

От редакции. 17 ноября, в третий четверг ноября, отмечается очередной Всемирный день философии. А незадолго до этого – 14 ноября – прошла и еще одна знаменательная дата – 180 лет со дня смерти Георга Вильгельма Фридриха Гегеля.

* * *

Под шум громких празднеств по поводу юбилея истинного святилища стяжательского духа современности – Сбербанка, которому намедни стукнуло 170, тихо проходит иная знаменательная дата – 14 ноября 1831 года скончался Г.В.Ф.Гегель. 180 лет назад. Не хочется в который раз творить унылые мантры о великости оплакиваемого, которые произносятся, чтобы поскорее забыть о говоримом, но как писал Блок о Соловьеве, если мы разорвем юбилейный саван и потушим юбилейный свет, - мы увидим иное.

Прошлой зимой посетил я в Берлине на Ораниенбургском кладбище могилу философа par excellence. По соседству с иными знаменитостями покоится. Хотя кладбище и небольшое, искал я его невзрачный памятник довольно долго. Наконец нашел, в снегу, и по высоте сугробов видно, что давно никто не подходил. Только русский сумасброд по снегу дочапал, ноги промочил, честь кумиру воздал. Цветы и рад бы возложить, да где же их было взять их на старом кладбище в середине января. Все по-прежнему в мире, где холерная бацилла убивает Гегеля, а отрава – Сократа.

Наивно преследовать цели апологетики или критики гегелевской философии не только потому, что задумавший такой путь рискует отправиться в опасное путешествие между горами уже проведенной работы, которую необходимо иметь во внимании и пропастью самоуверенности, сознательной самоизоляции от всяких лучей прошлого, нигилизма наивного сознания. Да и эпоха наивности уже далеко, по крайней мере, со времен Декарта мы не можем принимать то, что есть без сомнения. Быть может создание события сообщением, жест высказывания, ни к чему не обязывающая риторика.

Тем не менее, его критикуют, его изучают и перед ним преклоняются, как перед величайшим гением. Его произведения сложны для чтения. Тяжеловесный стиль (Хайдеггеру было у кого учиться) изложения стал притчей во языцех, да и лекции читал он не блестяще, его в шутку студенты звали «деревянным Гегелем». Современную мыслительную ситуацию можно назвать «радикальным критицизмом». Пессимизм, выражающийся в набившем оскомину критицизме, при созерцательном взгляде оборачивается признаком поврежденного разума, не ставшего господином собственных второстепенных порывов. Гегель же мыслил оптимистично, и не только из-за того, что полагал собственную систему высшей ступенью и завершением истории духа, но и потому, что его метафизический оптимизм, хвалебен в своей сути: то, что есть, есть благо. Оптимизм, вопреки современному психологизированному пониманию, не есть вопрос характера или настроения, но вопрос онтологический – вопрос предоставления собственному мышлению наилучших оснований, чтобы быть ими отчужденным, обрадованным, преобразованным.

Будучи на смертном одре Гегель сказал, что его философию понимал один человек, а потом дополнил: «Да и он не понимал». А дальше орды толкователей наперебой выясняли смыслы. Школьные ярлыки (почти ценники), обильно навешанные на гегелевскую философию за прошедшие годы: идеализм, рационализм, историзм, диалектика, панлогизм, и прочие, как водится, не проясняют, а напротив, лишь затрудняют восприятие. Тогда как чистое продумывание – вслушивание и всматривание, проживание вместе с Гегелем каждой мысли – вот тайная дорожка, приближающая к мысли. Чем же немецкий философ актуален в сегодняшнюю эпоху неразборчивости? Собеседник Гельдерлина и Шеллинга, романтик плоть от плоти – он противопоставлял прекрасную возвышенную душу бездушному миру. Быть может романтизм и есть путь преодоления поднадоевшего постмодернистского декаданса? Но что представляет собой Постмодерн, как ни романтизм, доведенный до абсурда, а также гипериндивидуализм, превратившийся в собственную противоположность – массовое консьюмеристское пищеварение.

На сегодняшнем интеллектуальном горизонте редко встретишь почитателей Гегеля, разве что Славой Жижек, на мой вкус слишком по-марксистски, материалистически интерпретирующий гегельянство, играющий в лакановское разоблачающее подозрение ко всему, чего не коснись. Такая «герменевтика», а на самом деле софистика является следствием выбора, собственного жижековскго желания, определено отличающегося от желания Гегеля. Не обойтись тут и без упрека в наш адрес в том, что я привожу сиюминутный пример толкования, но еще большей неосторожностью было бы цитирование самого мэтра, ибо его собственное обоснованное утверждение говорит, что цитирование есть уже злоупотребление, поскольку его мысль определена самим методом. Понимание этого развернет нас к видению того, что свободное жонглирование отдельными элементами системы ни на миллиметр не приблизит к усмотрению общего замысла.

Для современных людей, мышление которых, начиная со времен диссидентов гегелевской школы, формировалось под влиянием различного рода экзистенциальной эксцентрики, едва ли открыт доступ к забытым мирам метафизического величия. Тот же, кого на долгий срок заколдовало гегелевское мышление, с удивлением ощутит, что для Гегеля систематичность как таковая играет несравнимо меньшую роль, чем, к примеру, у Шеллинга. Создается впечатление, что систематичность и дезинфицирующая логика выступают лишь внешней формой отливающегося в них духа, лишь для того, чтобы вновь взломать устоявшиеся льды.

Сделать шаг в сторону Гегеля, значит ли ему подчиниться? У философа есть вопрос на всякий ответ, особенно ответ очевидный, удовлетворяющий нуждам минуты. Можно признавать, что мысль Гегеля, понимаемая как диалектика, оказывается хрестоматийным примером тотализирующего насилия метафизики. Однако, война нарративов, в которую обращается их неуправляемый плюрализм, оказывается наихудшим рецидивом разоблачаемой мастерами подозрения метафизики. Мы находим себя в умственной ситуации пата, когда невозможно не мыслить, ни не мыслить. Гегель описывает это, когда говорит о том, что субъект конституируется своей собственной расщепленностью, расколотостью по отношению к объекту в нем. Этот объект, это травматическое ядро и есть то измерение, которое порождается духом из самого себя. Субъективный дух в своей фатальной неидентичности, несовпадении с самим собой можно охарактеризовать как природу, тоскующую по смерти, потерпевшую крушение, соблазнившись объективностью.

И если человек, по Гегелю, животное, болеющее расколотостью до самой смерти, то в этом смысле экзистенциальное «влечение к смерти» определяет самые условия его бытия как таковые. Это влечение неизбежно и непреодолимо и задача субъекта заключается в том, чтобы прояснить его, научиться распознавать его последствия и попытаться выстроить свой modus vivendi в его свете. В такой экзистенциальной ситуации диалектика становится не просто инструментом познания, но прослеживанием краха любых попыток покончить с антагонизмами, а вовсе не повествованием об их постепенном отмирании, а абсолютное знание означает такую субъективную позицию, которая полностью принимает противоречие как внутреннее условие любой идентичности.

Сегодня гегелевская философская кампания по отвоеванию у philosophia perrennis территорий, некогда потерянных для историзирующего нарратива истины, несомненно, имеющего библейские корни, в силу своей задачи так и остается неоднозначной. Неистовая критика постмодернизма выявляет неявное включение насилия необходимости в ритм понятия, когда метафизика стремится встроить в себя насилие как диалектическую необходимость, в соответствии с логикой примиренья (снятия), тотальность удаляется, но насилие остается. Тем не менее, это же свойство историчности позволяет нам говорить свободно и после «конца истории» и с Гегелем в том числе, без выстраивания редуцирующих диалектических треугольников премодерн-модерн-постмодерн, либо модерн-постмодерн-afterpostmodern.

И последнее, я полагаю изучение Гегеля, и даже чтение его трудов – дело философии, но не каждого желающего. Усилие мысли, напряжение несения тяжести мира и вслушивания в зов бытия – те условия, без которых напрасны любые схематизации и машинерии, выступающие аватарами калькулирующего разума. Защищенные слоями интерпретаций и переводов, его тексты, так же как и всякие философские тексты содержат много невысказанного, которое зачастую гораздо важнее высказанного.

На фото: Могила Г.В.Ф. Гегеля на Ораниенбургском кладбище, Берлин

       
Print version Распечатать


© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67