Позаимствовав очередной западный концепт и до неприличия его исковеркав, Россия начинает разбираться: что же такое позаимствовали? При этом исковерканную версию, в сущности местечковую мутацию, лом, по умолчанию замещают стерильным исходным концептом, с которым теперь и работают. Иногда не без изящества. Таким образом предметом дискуссий становится книжная реальность.
Не так давно бурно обсуждали разницу между "либералом" и "консерватором", а теперь я сразу в трех местах наткнулся на оппозицию "либерализм - демократия". С должным почтением прочитав все три версии, поймал себя на том, что наша недавняя социальная история разницу между этими понятиями благополучно стерла. С моей позиции провинциального обывателя, оба слова означают одно и то же. И отмахнуться от этой позиции будет не так-то просто, ведь обыватель судит, опираясь на ресурс обыденного языка, сигнализирующего о реальном положении дел. Короче, я за то, чтобы принимали во внимание употребление слов, а не одни лишь корневые гнезда. Чтобы отдавали живому приоритет перед книжным. Пускай грамотные в очередной раз меня проклянут, Россия - это страна, которая вечно неточно употребляет заимствованные слова. И самое ужасное - придает этому словоупотреблению непомерное значение, впоследствии принимая вербальное за реальное. В результате мучаются все. Но грамотные делают при этом вид, что их муки - духовны и продуктивны.
Фильм, с которым я хочу разобраться, внешне совсем не про это. Но на самом деле - и про это тоже. В нашем прокате он значится под именем "Дневник памяти" ("Дневник любви"), однако оба варианта - сладкая ложь. Подлинное имя - The Notebook, и оно не просто идет фильму, но очень идет. "Дневник памяти", "Дневник любви" - преступление перед человечеством! Снова, в который уже раз наши прокатчики пытаются переложить незаурядное западное произведение на свой местечковый лад. Снова акцентируют ложный, обманный сюжет, потому что, не умея прочитать сюжета подлинного, высокомерно подозревают в том же самом недомыслии потребителей-россиян. Типовая стратегия поведения отечественных власть имущих.
Прежде всего The Notebook - породистое кино. Не великое, но породистое, почувствуйте разницу. Ровно таким же породистым был недавний фильм того же постановщика "Она так прекрасна" с Шоном Пенном и Робин Райт-Пенн, памятуя о котором я и отправился на The Notebook. Сын своего знаменитого отца Джона, Ник Кассаветис больше чем крепкий профессионал. Он не просто рассказывает историю, он одновременно исследует: как эта история стала возможна? В смысле - кто ее рассказал, в смысле - почему мы должны в эту историю верить? "Дневник памяти" и "Дневник любви" - это интерпретация в стиле самодовольного "хозяина дискурса", будь то внезапный постсоветский капиталист, сентиментальная домохозяйка или агрессивный пенсионер. Интерпретация человека, к которому коварная судьба была "благосклонна" настолько, что ни разу не дала возможности усомниться в достоверности одной-единственной, собственной картины мира. Чтобы не потерять связь с обществом и эмоциональный тонус, этим приходится, периодически подключаясь к слезоточивым сюжетам, страдать "за других", умиляться. Всем остальным - трезвым - предлагаю ориентироваться на сухое, строгое The Notebook: "Записная книжка", "Блокнот", - источник информации, которой лучше бы не доверять на слово, информации, которую хорошо бы перепроверить.
Снова, как и в фильме "Она так прекрасна", Ник Кассаветис работает с архетипом "Вечная Любовь", т.е. любовь, превозмогающая время и вопиющую социальную разницу, побеждающая всех и вся. Нечаянно открыв "Манон Леско", наткнулся на подходящую формулу: "...А все-таки меблированный особняк, да еще с каретой и тремя лакеями, - вещь соблазнительная, и у любви мало найдется таких приманок". Так вот, Ник Кассаветис начинает именно с такой формулы, с чего-то подобного, потом романтически ей возражает, снова предъявляет голос рассудка, снова возражает, наконец вовсе отменяя социальную прагматику и рассудок. Но теперь начинается тяжба со временем, которое, как известно, с готовностью пожирает все земное. Нет, и тяжба со временем заканчивается в пользу влюбленных: будучи глубокими стариками, герои тихо и мирно умирают в общей постели, одной и той же ночью, трогательно прижавшись друг к другу, умиляя и нагрянувшую утром медсестру, и зрителя, меня.
Здесь, на финальных титрах, в голове случается короткое замыкание и начинается перемотка картины туда-сюда-обратно. Фильм слишком несуетен, а его паузы слишком избыточны для того, чтобы безропотно иллюстрировать очередную слезоточивую формулу, на этот раз - "любовь побеждает смерть". Вот и "мотаем", переозначиваем. Попутно следует отметить новую, крайне продуктивную тенденцию в западном кино: "Паук", "Малхолланд драйв" - все это фильмы, в одном флаконе предъявляющие несколько версий ключевого события. У нас нечто подобное, хотя менее удачно исполненное, предложили в начале 90-х сценарист Надежда Кожушаная и режиссер Никита Тягунов ("Нога"). В фильме Дэвида Кроненберга "Паук" протагонист сделал ровно то же самое, что героиня The Notebook: поместил свою версию давних событий в записную книжечку, в блокнотик. Теперь, по прошествии многих лет, именно эту письменную речь режиссер "инсценирует", хитроумно выдавая за достоверную реконструкцию событий. Тот, кто блокнотику верит, разочарованно говорит, что Кроненберг идиот, что Запад зажрался. Кто не верит, имеет шанс прорваться к истине.
Поначалу мы не знаем, что события 1940 и 1947 годов даются именно глазами героини The Notebook Элли, причем Элли состарившейся, потерявшей и рассудок, и память, культивирующей сентиментальные грезы пополам с маразмом (актриса Джина Роулендс, вдова Джона Кассаветиса и, думаю, мать Ника, постановщика). Итак, 2004 год, дом престарелых, некий старичок-бодрячок регулярно развлекает незнакомую сверстницу чтением вслух из некоей книжки, внешне напоминающей популярные у нас ежедневники для деловых людей. Может, в первые минуты я был недостаточно внимателен, может, автор работал в этом направлении сознательно, но долгое время я был уверен в том, что старик читает старушке сентиментальную повесть, изданную типографским способом. Позже, когда камера бегло показала рукописную страничку, я посчитал старика писателем, развлекающим симпатичную бабулю свежими байками собственного сочинения. И только ближе к финалу режиссер предъявил титульный лист, где сказано, что от начала до конца блокнот исписан Эллисон, предлагающей своему возлюбленному Ною регулярно читать ей историю их совместной жизни. Таким образом впавшая в полное забытье Эллисон получает шанс, узнавая в сентиментальной беллетристике собственную жизнь, а в навязчивом старике любимого человека, время от времени обретать реальность. "Читай мне эту историю, и я буду возвращаться к тебе!" - так написала ее рука.
Действительно, иногда - ровно на пять минут - она узнает, целует. Кружится с ним в танце, благодарит за счастье, преданность и детей, которых холодно выпроводила пару часов назад. Потом снова падение в пропасть: отталкивая, она ненавидит наглеца, посмевшего ее тискать. Лицо бабульки искажается судорогой ненависти, и вот тогда улыбчивый доселе партнер Джины Роулендс очень технично отыгрывает главную коллизию этого фильма, на долю секунды предъявляет на своем лице его главный урок: Вечная Любовь невозможна, все земное преходяще, человек не в силах удержать даже самое дорогое.
Ник Кассаветис - настоящий кинематографист. Он знает, что подлинная драма искусства кино разыгрывается лишь во времени взаимодействия зрителя с тем сюжетом и тем антропологическим материалом, который предложен автором. Нелинейность повествования, тонкие интонационные сдвиги обеспечивают накопление в зрительской подкорке различных, зачастую противоречивых доводов: "за" слезоточивую версию - "против", "за" утешительную неправду - "против". Этот фильм побеждает психологизм литературного толка, хотя является экранизацией известного романа. Вышеописанный эпизод случается вскоре после того, как мы узнаем из блокнота о воссоединении Элли и Ноя в далеком 1947-м. Тогда Элли отвергла жениха-миллионера и грубый произвол социально успешных родителей. После мучений и колебаний она выбрала свою первую любовь - небогатого, но терпеливого Ноя. Долгая счастливая жизнь, дети и внуки, живая и почти здоровая любимая - сентиментальный канон реализован. В момент реализации слезоточивой грезы режиссер наносит ответный удар: оказывается, герой все равно ее потерял. Не мытье, так катанье. Не смерть, так ненависть. Не социалка, так амнезия. Прошлое счастье не в силах компенсировать нечеловеческую нынешнюю боль. Элли все равно ушла от него, навсегда.
И все-таки - ноутбук, блокнотик. Картина радикально переозначивается, едва становится ясно, что принятые нами за объективное прошлое 1940 и 1947 годы - не что иное, как сентиментальная женская проза! Всего-навсего версия одного из персонажей. А как же было на самом деле? Сразу вспоминаются стилизованная приподнятость, навязчивая праздничность и легкие, контролируемые автором провисания сюжета, столь удивлявшие поначалу в ретроэпизодах. Сколько там ее выдумки? Сколько желаемого, сколько действительного? В любом случае именно так никогда не было, ибо картинки прошлого - субъективный взгляд, вдобавок скорректированный законами сюжетосложения. Ее персональные желание и опыт, а не коллективное прошлое.
Наконец, главное: я не уверен, что она осталась именно с Ноем! Почему бы старику-2004 (чтецу) не быть тем самым молодым миллионером, когда-то обрученным с нею, без пяти минут мужем, от которого она таки сбежала в своей романтической версии к бедолаге Ною? Ведь миллионер был и хорош собой, и умен, и даже влюблен (впрочем, как в нее не влюбиться?). Может, старик миллионер подыгрывает любимой жене, навсегда травмированной собственным предательством? Может, ее амнезия спровоцирована яростным желанием все забыть: первую любовь, романтические девичьи мечты, Ноя, свое предательство и последующую травму?!
Почему ее взрослые дети выглядят так по-разному? Слишком по-разному, если считать их детьми от одного брака? Может, у нее было несколько мужей, случившихся уже после описанных в блокноте событий? Неужели, посмотрев подробную двухчасовую картину, мы не узнали о судьбах заявленных героев ровным счетом ничего?! Когда я называю фильм породистым, я имею в виду вот эту его способность вступать с пытливым зрителем в продуктивный диалог. The Notebook провоцирует целое художественное направление, настаивает на нем. Идет вслед за вашими фантазиями настолько далеко, насколько вам будет угодно. В то же время никуда не спешит, не рвется в лидеры кинопроцесса. Культивирует достоинство. Я бы сказал даже, что аутентичные либерализм с демократией каким-то загадочным образом зашифрованы в его образной системе. Смотрю Кассаветиса - понимаю. Читаю наших - не понимаю, нет. То ли их режиссеры слишком хорошо снимают, то ли наши мыслители слишком плохо формулируют.