Воздухоплаватели

Известно: русская душа широка и всеотзывчива. Ей все в мире внятно, до всего есть дело. Ей хочется хлебнуть из всех культурных склянок, опробовать на себе действие всякого духовного яда - то ли из озорства, то ли из почти научной любознательности, то ли из какой-то неведомой жертвенности. Европу русский считает родной и если о чем-то сожалеет в ней, то лишь о том, что эта "страна святых чудес" так обмельчала и опошлилась. Зато Европа не считает русских своими и требует обращаться с ней холодно-вежливо, держа ровную дистанцию. В Европе светский политес, профессорская дрессура и права человека; в ней все разлиновано и расставлено по полочкам. Европа для русских - школа и мастерская, где они иногда учатся и работают с интересом, но никогда не живут в свое удовольствие. Иное дело Восток: бескрайние пустыни и исполинские горы, уходящие в бездонные небеса, а за ними - многоцветный и многоголосый человеческий океан. Восток для русского одновременно далек и интимно-близок, чужой и свой, и более того: чем больше чужой, тем больше свой. Восток - небо русской души. С ним при всех его "восточных церемониях" можно общаться запросто, по-домашнему, ибо фамильярность здесь - это скорее знак по-детски целомудренного восхищения, трепетной душевной открытости. Для русского с его детским любопытством Восток часто - только игрушка, но такая, которая открывает знание всечеловеческого в каждом явлении жизни.

Здесь, у истоков Арийского моря,
Я, преклонившись, ощупал рукой
Наши утробные корни и связки,
Вросшие в самые недра земли.
Я ощутил на ладони биенье
И напряженье артерий и вен -
Неперекушенную пуповину
Древней Праматери рас и богов...

А по ночам в лучистой дали
Распахивался небосклон.
Миры цвели и отцветали

На звездном дереве времен...
(М.Волошин)

Восток - это исток. Исток России. Русских преследует неутолимое желание овосточнить Россию. Одно только увлечение йогой в России - сюжет для серии романов небывалого авантюрно-трагикомического жанра. Популярный молодежный певец не без тайного умысла угодить публике называет Волгу-матушку "буддийской рекой". Два петербургских востоковеда сочиняют повесть про страну Ордусь (поясняю для непонятливых: Ордос + Русь), и пожалуйте - громкий успех на всю Россию. Русские снобы придумали себе восточные "чайные церемонии". А один в высшей степени достойный житель Москвы называет свою школу боевых единоборств Клубом русских самураев - и это, в отличие от Европы или даже Америки, никому не кажется здесь политически некорректным. Где же, как не в России, испытывать на себе действие предельной реальности?

Конечно, от великого до смешного один шаг, и частенько попытки русских овосточниться выглядят анекдотически. Я знал молодого человека - между прочим, родом с "буддийской реки" России, - который, желая опробовать на себе первые ступени даосского подвижничества, двое суток просидел в ванной комнате без света. Доводилось мне слышать про сибирских лесорубов, энтузиастов рукопашного боя, которые, услыхав, что в китайских боевых искусствах есть "школа пьяных", стали устраивать поединки, предварительно пропустив стакан-два водки. То-то был Восток, то-то потеха!

Так что Чаадаев зря смеялся над импровизированным русофильством Константина Аксакова: "Аксаков до того по-русски вырядился, что его на улице за персиянина принимать стали". В почти анекдотическом русском овосточнивании скрыта своя глубокая правда. Для русского необъятный Восток обещает восторг: восторг духовного воздухоплавания. Но он же помогает русской душе, потерявшейся в бескрайности русского простора, за что-то зацепиться, опознать себя. Примечательно, что ни один серьезный русский автор не баловался восточной экзотикой, каковая есть лишь проекция своего душевного подполья на чужой культурный мир. И никому из русских художников не могла прийти в голову мысль поехать, как Гоген, на Восток, чтобы жить там. Восток нужен русскому, чтобы вернуться к себе. Таким видится мне смысл одного необычного литературного жанра: пародии на восточные сюжеты. Она известна и на Западе по крайней мере со времен энциклопедистов, но представлена все же единичными произведениями. Среди наиболее известных - пародии Борхеса на китайские темы, образцы блестяще головоломной игры ума. Русские же авторы на полном серьезе стараются вжиться в чужое чувство, и их пародии проникнуты настроением мечтательным и ностальгическим.

Этим летом на международном форуме "Открытый музей", проходившем в Ясной Поляне, молодой человек по имени Евгений Стрелков подарил мне выпущенный им свежий номер альманаха "Дирижабль". Евгений живет в Нижнем Новгороде, спонсором его альманаха выступила местная общественная организация "Провинциальная культура", а больше половины авторов тоже родом с волжских берегов. Упоминаю об этом потому, что никаких материалов о современной действительности российской провинции в альманахе как раз и нет. Если в нем и проглядывает что-то провинциальное, то разве что в сам ом стремлении обнять весь мир. Альманах целиком состоит из путевых заметок о странах Востока и особенно всевозможных пародий на восточную мудрость, от которых порой веет студенческой стенгазетой. Но дело не в литературном качестве и не в глубине проникновения в источник. Это книга о Востоке, которым Россия не просто грезит, но и хранит в своей последней глубине и... в своей глубинке. Из нее выясняется, что Волга впадает не столько в Каспийское море, сколько в вечный русский Восток, как о том с мнимо эпическим пафосом возвещает один из авторов альманаха:

"О Астрахань! Твои пагоды заносит волжский песок, твое желтое знамя с иероглифами "цветок" и "человек" разорвано в клочья неумолимым временем..."

О каком же духовном событии возвещают все эти восточные пародии русского "Дирижабля"? Как ни странно на первый взгляд - о возвращении или, лучше сказать, открытии заново простейшей данности жизни. Душа нуждается в гигиене не меньше тела. Восток служит здесь тем реактивом, который растворяет накопившийся в сознании хлам метафизических понятий, выявляя первозданную чистоту восприятия. И это, между прочим, полностью соответствует духовному заданию действительного Востока: постигать "то, что таково само по себе", "таковость" всякого существования. Но полная ясность переживания или, как у Пушкина, "обитель... чистых нег" всегда будет казаться странной и чуждой нашему несовершенному, замутненному в идению. Восток удерживает это качество чуждости, этой манящей таинственности кристально чистого чувства в гуще житейской обыденности. Ирония и комизм рождаются из алогичного, но прочного сопряжения того и другого. Чудо жизни возобновляет непреходящее.

"Философ Сюнь-цзы, обладавший независимым характером и прямотой суждений, однажды заметил: когда стоишь на высоком месте и зовешь кого-либо рукой, рука не становится от этого длиннее, однако ее видно издалека. Если крикнуть по направлению ветра, голос не станет от этого сильнее, однако слушающий услышит очень отчетливо. Если ехать в повозке, запряженной лошадьми, ноги не станут от этого быстрее, однако можно преодолеть расстояние в тысячу ли. При рождении совершенный человек не отличается от других. Он отличается от остальных тем, что умеет опираться на вещи. Физика, однако.

...Поэтому если с горы смотреть вниз на корову, она покажется бараном, однако человек, ищущий барана, не пойдет к подножию, чтобы забрать эту корову. Если с подножия горы смотреть вверх на деревья, растущие на горе, то деревья в десять жэней покажутся величиной с палочку для еды, однако человек, ищущий палочки для еды, не поднимется на гору, чтобы сломать эти деревья..."

Воздают должное Конфуцию:

"Конфуций сказал: "Всякий раз, когда я бросаю камень в воду, я попадаю точно в центр круга".

И дальше что-то из чувств, посещающих русского, грезящего Востоком, в собственном доме:

"Вот размышления о китайской вазе, составленные во время снегопада в новом доме:

Дом на самой излучине - стало быть, это река.
То-то вид из окна с замираньем в душе".

"...настоящий китайский дом - с маленькими окошками, высокими порогами, чтобы труднее было проникнуть внутрь злым духам, со всяческими колокольчиками - отгонять их..."

Так сказано в "Книге писем" (саратовец Игорь Сорокин, "Три Китая").

Естественно, не обходится без пародий на идеограммы "Книги Перемен" и загадочные афоризмы к ним. Эти пародии тоже подчеркивают главный мотив китайской мудрости - "постоянство в переменах":

Вышли улицы в путь, на ходу изменяя названья.
Шли статуи, помня о людях, что их создавали.
Шли дворы с репутацией скверов забором поросших.
Шли дожди.
Шли народные праздники - свадьбы, поминки и новоселья.
Шли в перчатках тумана замершие пальцы-шпили..." и т.д.
(А.Суздалев)

Честно говоря, поначалу я немного расстроился: для чего эта козьмапрутковщина? Или мы, китаисты, так неуклюже переводим, что невольно тянет написать насмешливое подражание нашей продукции? Потом успокоился и даже почувствовал интерес к подобным опытам. Пародии ведь не отменяют первоисточника - наоборот, предполагают и даже подтверждают его. Просто у мечты - своя правда внутреннего прозрения, не нуждающаяся во внешних подпорках. А русским без полета мечты, как без быстрой езды, никак нельзя. Пафос иронии служит им спасительным балластом, позволяющим обрести устойчивость и даже чувство родины в свободном парении. Это значит: найти себя, оставаясь верным и своей всемирности, и неотмирности.

Евгений Стрелков сказал мне, что каждый номер альманаха "Дирижабль" издается разными людьми, и место его издания перемещается все дальше на восток. Я констатирую: дирижабль русской мечты плывет на Восток, чтобы Россия могла возвращаться к себе.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67