Утопия и универсализм

Недавнее выступление Вячеслава Суркова в РАН интересно, прежде всего, с точки зрения поиска новых языков публичной политики, который ведется в последнее время в России. Во многих кругах - как академических, так и управленческих - есть сильное ощущение того, что старый "словарь" политической коммуникации больше не годится ни для общения внутри страны, ни для поддержания диалога с Западом. Именно в этом смысле, очевидно, следует понимать ссылки В.Суркова на "сложности перевода" - дискурсивный диссонанс, или, говоря другими словами, разрыв языков выдвигается на передний план всевозможных дискуссий о будущем России.

С одной стороны, есть " старый" язык, неизбежно ведущий к архаичным проектам (антиутопия Владимира Сорокина "День опричника" - гротескное и пугающее описание доведенной до абсурда логики традиционализма, встроенной в постиндустриальный мир). "Многие из нас видят сегодняшний день из прошлого", - неудовлетворенно констатирует В.Сурков. С другой стороны, есть " новый" язык, преимущественно заимствованный извне и включающий в себя такие "модернизацию", "диверсификацию" и другие мало пригодные для публичной коммуникации "технологизмы". А между этими двумя языками - пропасть, разрыв, требующий своего заполнения. Если даже В.Сурков и не ставит перед собой такую задачу, его последние тексты (особенно о суверенной демократии) воспринимаются именно как попытка выработать такой "словарь" публичной коммуникации, который был бы понятен Западу и одновременно базировался бы на национальном культурном фундаменте.

Но В.Суркова следует понимать и в другом контексте - как продолжение давнего спора с либерализмом, который в данном случае ассоциируется с разделением, расщеплением, разложением целого на части. Противостоя холизму, т.е. целостному восприятию мира, либерализм в изложении В.Суркова предполагает децентрализацию, деперсонификацию и прагматизм.

Здесь-то и возникает первая проблема с интерпретацией сказанного: дело в том, что эти линии оппозиции смотрятся весьма сомнительно, если не ложно. Во-первых, либеральная идеология может дать централизаторские эффекты (например, "всемирное правительство" - вполне либеральный по своей семантике концепт). Кроме того, ссылки В.Суркова на американский и французский опыт централизма нарушают его логику противопоставления России и Запада. Во-вторых, либерализм может быть идеалистическим (об этом свидетельствуют различные проекты наднациональной интеграции, идеи транснационализма и фантазии о "мире без границ"). Наконец, в-третьих, либерализм (в том числе в его неоконсервативной модификации) отнюдь не лишен качеств персонификации, а его лидеры вполне могут быть носителями особой, индивидуальной харизмы (например, Рональд Рейган или Маргарет Тэтчер).

Есть и вторая проблема, связанная с пониманием идей В.Суркова. Тот стиль мышления, который он нам предлагает, казалось бы, строится на типичных бинарных оппозициях эпохи модерна: целое важнее части (фрагмента), синтез - анализа, интеграция (собирание) - дезинтеграции. Автор в ряде случаев нарочито противопоставляет друг другу идеализм и прагматизм, образность и логику, интуицию и рассудок. Но тут же делает шаг в другом (и, как мне кажется, более правильном) направлении, предполагая, что "глобализация и суверенитет", "права и обязанности", "конкуренция и кооперация" вполне совместимы. Игра с терминами типа "динамическое равновесие", "подвижный порядок" - это попытки выйти за пределы бинарных оппозиций. "Прагматично следовать идеалистическим целям" - это заявление из той же серии. Именно на этом сложном поле и следует размещать концепт суверенной демократии.

Суверенная демократия - это, по сути, попытка сочетания универсального ("демократия") с сингулярным ("суверенитет" всегда единичен, индивидуален). Если это действительно так, то многие линии дихотомического противопоставления смотрятся совсем неактуально.

Третья проблема касается концептов целостности и универсальности, и она разбивается на две части. Первая состоит в том, насколько реалистично приписываемое российской политической культуре "стремление к целостности". Рискну предположить, что эта мифологизируемая "целостность" и есть главный источник политического идеализма. Внимательный взгляд увидит, что любая целостность носит социально конструируемый характер, будучи скорее выражением гегемонии какой-то частности (партии, группы и пр.), чем некой имманентной сущностью. В.Сурков сам признает, что конституирующими элементами любой целостной модели являются институциональные запреты, отграничивающие "пространство возможного" от того, что либо мягко "выносится за скобки", либо насильственно подавляется.

В эти размышления встроен и еще один важный подтекст: любая устойчивая целостность при ближайшем рассмотрении обязательно предполагает "невидимые границы" между ее составными частями. Недифференцированная целостность чаще всего оказывается искусственным образованием, которая скрепляется неуклюжим языком "политкорректности" и "консенсуса" и поэтому неизбежно порождает внутренние изломы и разрывы.

Вторая часть того же вопроса может быть сформулирована так: насколько "стремление к целостности" может быть логически отграничено от либерального мировоззрения? В рамках имплицитно критикуемой В.Сурковым либеральной парадигмы можно увидеть по крайней мере два основных источника этой целостности - это Капитал и Право. "Постполитика" Славоя Жижека, "трансполитика" Жана Бодрийяра, "метаполитика" Алена Бадью - это и есть выражения универсализирующих, если не тотализирующих эффектов современной политической культуры Запада.

Видимо, эти вопросы понятны и самому В.Суркову, поскольку сам концепт универсальности, которому он придает ключевое значение в контексте российской политической культуры, им же и деконструируется через отрицание коллективизма как черты русского социума. "Мне кажется, в нашем обществе преобладают индивидуалисты", - утверждает г-н Сурков. Но тогда получается, что пресловутая соборность (как, с позволения сказать, "частный случай универсальности") - это миф, вымысел?

Автор, кажется, готов сделать столь радикальный вывод, но тут же возвращается на несколько шагов назад, в свой традиционалистский дискурс. Он в разных вариациях повторяет тезис о "стремлении к политической целостности" и постулирует "наличие могущественного властного центра", существование которого якобы предопределяет и победу над терроризмом, и темпы экономического роста. Здесь В.Сурков остается в рамках типично модернистской парадигмы, придавая понятию центра базисные, фундаментальные характеристики, из которых можно выводить динамику всех общественных процессов. Такая позиция широко распространена, однако она не исключает, что именно с нее можно сделать еще несколько шагов вперед, проблематизируя само понятие центра.

Во-первых, при ближайшем рассмотрении сам по себе центр предстанет как некая метафора, как "пустое место" власти, выражаясь языком Эрнесто Лаклау. Его конкретное содержание регулярно переписывается, переосмысливается и насыщается очень разными смыслами. В.Путин, будучи периферийным игроком на политической сцене в конце 90-х годов, стал олицетворением этого самого "центра", и вполне вероятно, что нечто похожее может произойти и с его пока никому не известным преемником. Центр не есть нечто раз и навсегда данное, стабильное, жестко зафиксированное; за артикуляцию смыслов, ассоциируемых с "центром", постоянно идет борьба, которая представляет собой борьбу за гегемонию в ее чистом - а значит, политическом - виде.

Во-вторых, В.Сурков справедливо считает, что "президент - в центре политической системы", но не акцентирует внимания на обратной стороне этой центральности: президент, выступая организующим звеном всей политической системы, в то же время как бы не принадлежит ей, "выламывается" за ее рамки именно в силу своей эксклюзивности. Обладание президентом таким ресурсом, как "политическая воля", делает его в равной степени как гарантом сохранения существующего политического режима, так и его главным (хотя бы и гипотетически) трансформатором.

Наконец, возникает еще один вопрос: так специфична Россия в своем холизме или нет? Ее опыт исключителен или нормален? В.Сурков вполне справедливо ссылается на конструктивистский тезис Ивера Нойманна о России как исключении и, соответственно, как способе консолидации европейской идентичности. Но воспринимает ли Россия себя как исключение? Или же она рассматривает себя как носительницу неких универсализирующих трендов? Если верно второе, то получается парадокс, явно требующий более детальных дискуссий: "созерцая целое", Россия становится исключением из этого самого целого.

Скорее всего, ключевая проблема всей мировой политики - это не борьба универсализма (в исполнении России) и партикуляризма (воплощенного в Западе), а столкновение двух (или нескольких) универсализмов. "Холодная война", равно как и "война с террором", воплощает в себе именно противостояние различных норм и соответствующих технологий властвования и доминирования, претендующих на универсальность. Задача внимательного аналитика - увидеть спрятавшиеся за любыми универсалиями (будь то "демократия", "права человека", "справедливость" и пр.) интересы отдельных политических субъектов, осуществляющих операцию гегемонии. Вне зависимости от того, базируются они на Востоке, Западе, Севере или Юге.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67