Лица, обсыпанные, словно мелом, вечерней усталостью – повсеместно, как стандартный набор метафор. Мужчины не носят зеркальце в сумочке, и потому чаще смотрятся в зеркала. Себя я в них вижу точно, пока еще отражаюсь, чем доволен; мало отличим, в сущности, от других. Холеный успех – всегда! - транслируют лишь биржевики; у них историческая перспектива – рынок всегда растет, и даже на падающем индексе можно заработать. Остальные тщательно скрывают страхи.
Смутное ощущение неустойчивости со времен упадка Рима воплощается в бессмысленные политические жесты – «наверху» (они отчетливо представлены у властителей «третьего Рима»), а «внизу» – в деловые и чрезвычайно практичные отношения. И еще - в беспечный клубный угар, в удерживающуюся из последних сил в тренде гламурную цивилизацию. Она поддерживает себя тотальной погоней за деньгами как символом успеха. Только они одни открывают возможность купить себе другую жизнь. Если же взглянуть на московского человека «изнутри» - в сформировавшийся жесткий характер при известной, если не сказать, деликатной гибкости убеждений.
Обличать здесь нечего: правильнее просто фиксировать ценности общего пользования.
Жизнь в мегаполисе превращается в нескончаемый сатурновый день, в два земных года - пробки, ругань, дела, small talking и переговоры, вечером кофе с друзьями, неспешная болтовня. Предсказуемая цикличность обусловливает геометрию пространства, куда люди вписывает личное время, меняющее общую конфигурацию существования. Личное становится прикладной целью – способом выживания. Кофейни - резервации менеджеров среднего звена и обители креативного класса. Безнадежная борьба с хронической усталостью реализуется через систематические набеги на экзотические страны, сейчас взялись обсуждать Доминикану. Хипстеризм - как образ жизни. Перспективы отлично подготовленных и планируемых побегов даунфиштеров – со сдачей внаем бабушкиной квартиры в пределах Садового кольца - за немыслимые деньги, разумеется. Только так и покидают Москву, в отличие, например, от хрестоматийного «Манхеттена». У Джона Родериго Дос Пассоса герой, напомню, уходит из столицы мира пешком по бетонке, в единственном костюме и с волдырями мозолей. Обреченный начать все сызнова, но без уныния и отчаянья – он радуется своему дыханию и биению своей крови, больше не подстраивается под обстоятельства и не таит свою сущность…
Стоял как-то рано утром, не было еще и семи, на МКАДе: поздняя осень, и был предложен однообразный вид на массу красных огней в желобе из желтого. Тысячи каторжников, снулых, повисших на руле, чтобы не провалиться в сон, стоящих в тупой бессмысленной процессии. Лишь ледяной обдув с поземкой двигались на фоне всеобщей неподвижности, добираясь, дотягиваясь до злого тощего декабря, который должен наступить вот-вот... Отдающая легким безумием приспособляемость к обстоятельствам - доминирующий фактор городского потока. Думал тогда об эргономичности существования жителя мегаполиса. Экономия - с отсечением всего ненужного, иногда случайного, а потому, может быть, даже главного, но изрядно мешающего - ровно сейчас. Так бывает скуп на движения марафонец.
Правдивая версия, единственно внятно обосновывающая затраченные усилия: лучше денег могут быть только деньги. Нелогичным ответом станет поражение, означающее лучшую личную стратегию, думалось в то утро.
* * *
Только что сетевой френд Людмила Коробицына передала мне через Аграновских книгу своих рассказов, иллюстрированную блестящими фотографиями Марка Штейнбока. Тексты нарочито просты, писаны умно и скупо, как если бы лучшие городские рассказчики 70-х заменили собой ушедших «деревенщиков». Ощущение абсолютной подлинности документа, авторский взгляд цепок и безжалостен. Рассказ «Эпидемия»: поселок болен усталостью. Уставшая мать, входящая в дом без «здрасти» и отгоняющая от себя детей; уставшие музыканты духового оркестра и бесслезная плакальщица Нюся – в день по двое похорон; уставшие заводские рабочие, уставшие зековские ноги, на которых все объясняющие наколки «Они устали». Парикмахер вытрезвителя научился брить левой рукой, потому что правая устала. И даже Люська устала поднимать на вверх цистерны ведра с водой для разбавления пива. Все вокруг тяжело и неизлечимо больны. И перспективы беспросветные – выйти замуж за усталого мужа, нарожать уставших детей и жить уставшей до самой своей смерти.
Бывший хоть раз не на даче, а в аутентичной деревне, скажем, в двухстах километрах от Москвы, согласиться: реалии с 70-х мало изменились.
Я допытывался у фольклориста и этнографа Анжелики Глумовой, отчего так устала деревня. Исконная цикличность труда и праздника нарушена, слом модели; патриархальность рухнула, да и сами праздники потеряли свой смысл, их было много, они означали важное – на древней Руси Масленица была грандиозной, праздновали месяц, напомнила она. Потом церковь сократила ее до недели. Карнавализация ушла, заменив собою банальную пьянку. А деньги не стали ценностью, и зарабатывать научились немногое. Прежних ориентиров нет, новые не появились. Не видит смысла напрягаться деревня, отчаянно люмпенизируюсь. Закончились полевые работы – семьи «сели» на зарплаты бюджетников.
Жизнь в деревне застряла, никак не атрибутируясь во времени, думаю я, слушая ее рассказ про быт заволжской деревни Краснянка – зимой дороги некому и нечем чистить, снегом заметает по самые крыши, гробы с покойниками вывозят на снегоходах «Буран», запрягая технику в сани.
Отрицательный отбор ХХ века покалечил российские веси. Классическое: ничего нельзя изменить, да и кто возьмется?
* * *
Опыт человеческий – увы! - химеричен по сути, зависит от угла зрения и отражения; его несложно интерпретировать в формы, объемы, понятия, едва договоришься с собой, что обсуждаешь. Доказательная база перед глазами.
Обшарпанные фронтоны и уставшие кариатиды, поддерживающие осыпающиеся балконы в центре. Усталость бетона – и паутины трещин на панельках окраины. Даже новая собянинская плитка предсказуемо вспучилась, раскололась, тротуары зияют пустотами, как улыбка гопника с выбитыми зубами. Лишь только не устал пропагандировать телевизор. Да Сеть оставляет ощущение меняющегося внутреннего пространства, все остальное устало, утратив жизнеспособность.
Дальше. До какой же несносной степени наш мир, состоящий из очень разных пространств и множества осязаемых объектов, заполнен идеями, пополняясь, как кровью, нашими переживаниями - очень разными! Оттого-то он повсеместно символичен. Реальный мир - такой вроде бы вещественный, брутальный, осязаемый, - становится пластичным, легковесным, перемещается, словно марево на раскаленном шоссе, сдвигаясь во времени, стоит лишь отпустить сознание. Житейское повествование теряет ненужный вектор, тянущий его буксирно от начала к концу. Немыслимое в повседневности "если бы" приобретает принципиальное значение. Драматические события, срежиссированные жизнью, сбиваются с шага, с ритма, проскальзывают и едва держат равновесие, ругая полотера авансцены – слишком скользко. Удачи и неуспехи равновелики, как завещано классиком. Куда-то сюда прибилось и занудство по поводу неудачного мироустройства - одному подходит, а другому - не очень; оно панибратски хлопает по плечу и тычет носом в промахи. Ну и что же? они есть, и незачем так выпучивать глаза; ошибаемся, да - но только потому, что пока живы. Трудно поймать то фокусное расстояние, когда предметы, люди, события обретают предельную четкость; отступив на шаг, даже не присматриваешься - просто разом видишь все. Спусковой механизм радикален: следует заступить черту, подрезать угол или заставить неподвижный мир вращаться вокруг тебя, как поступают мудрые азиаты.
А вид сверху - всего лишь одна из проекций. Б-г, представляю себе, должен видеть нас и созданный им мир как-то иначе. Верующим проще, чем нам, агностикам, или закоренелым атеистам: подводящее черту, итоговое «прожитое зря» неприемлемо. Выстукиваю на клавиатуре эту фразу, прочитав накануне Антона Красовского в «Снобе».
Перед лицом неизбежной и объявленной смерти становишься беспримерно честнее, чем даже во внутренних диалогах с собой. После трех-четырех лет «горячих точек», полагаю, на высказывание имею право. Доктрина выхода из привычного, включившись, действует довольно эффективно и длительно. Красовский ощутил острую физиологическую немощь обманываться в действительности. Устал и время пришло. Он видит жизнь теперь разом с высоты сопки, гостиницы и своей болезни - его метафора, будет правильным принять. Божья ирония над человеком и насмешничество над страной открылись ему вдруг. Что, в сущности, не ново. Глазами «другого человека» он посмотрел в свое «не такое уж и выдающееся вчера». И вот еще что: он не одинок – мы все за два последних десятилетия не раз и не два смотрели на свою страну «глазами другого человека». Смотрим и теперь.
Он предлагает снести наблюдаемый им убогий портовый Владивосток, несравнимый не только с Сан-Франциско, но и соседними китайскими современными городами; попутно следует заложить сызнова Иркутск, Омск, Краснодар. Начав с нуля, не топчась в «околонуля».
Все мы сгоряча бросаемся словами. Про Красовского: сильный эмоциональный фактор и, конечно же, нельзя понимать все излишне буквально. Ясно, что хотел сказать - нужны другие принципы жизнеустройства. Безыскусные у него построения, не лишенные, что важно, утопических надежд. Там хорошо у него про губернаторов: регионы - не личные вотчины с выкачиванием денег от отданных на прокорм территорий, а развитие. Образование – как ценность. Забота о стране – как необходимость служения.
Одно не сказал – как. Как поменять головы всем многочисленным начальникам и начальничкам. Как нам измениться.
Слишком много разных Россий сегодня оказалось в одной стране, полагаю я. Вот и мэр Москвы Собянин отчетливо показал, с кем он, навестив омоновца и избежав больничных встреч с мирными горожанами, попавших под раздачу дубинками. Поговаривали, будто окружение Собянина рассматривало возможность его выхода осенью на выборы, чтобы приобрести искомую легитимность, очень важную для «чужака» в столице. Бесполезная история – после майских событий, его внезапного исчезновения и появления ровно в такой роли...
Красовский ни разу не употребил сакраментальное «если бы», однако его текст с характерным названием «Финал» отдает очевидной тоской по неслучившемуся. Если бы Кремль умел мыслить иначе. Если бы политики хотя бы изредка выносили на рынок свои убеждения, не торгуя ими из-под полы. Если бы политтехнологи не заигрывались с популизмом. Если бы телевизор в меньшей степени был ангажирован властью…
Неслучившиеся события, впрочем, имеет даже несколько большее значение, чем произошедшие, нахожу подтверждение робкой своей мысли у Льюкса, дочитав его "Радикальный взгляд".
Страна могла стать другой, пока не случилось.
* * *
Памятник героям Плевны, 8 мая, около 11 утра. После долгой ночи протестанты устали. Большинство студенты, почти дети. Бросаются в глаза редкие ветераны демократической «первой волны». Солнце жарит, раздают воду, кто-то сгонял за мороженым. Люди дремлют в спальнике, преобладают, впрочем, функциональные синие пенные коврики. Снулое ленивое пространство, вялые разговоры. Лишь две девочки бодро играют в бадминтон имени бывшего президента Медведева.
Приходящие на Китай-город не нуждается в объяснении, что происходит и почему. В чем тайный смысл бессмысленных посиделок. И с какого рожна следует обязательно бросать себя под зубья все перемалывающей силовой машины.
А вот и она – цепочка «космонавтов» выстроилась и началась зачистка. Мы разбегаемся, кто куда. Стыдно, унизительно, но надо, ибо... Через час знакомые лица встречаю уже на Чистопрудном бульваре. Люди энергичны и нет даже следов от усталости, у девушек порозовели щечки, парни нервно хохочут. Меняется партитура, и возникают вариации; мобильные «посиделки» заставляют ОМОН снова и снова перемещаться по городу, отлавливая, вылавливая, чуть ли не казня на месте. Но протестанты, кажется, разгуливают уже повсюду.
Оппоненты уверены – мы наблюдаем городской квест, игры пресыщенной городской молодежи, отыскавшей себе искомое развлечение как способ борьбы со всеохватной скукой. Я думаю иначе.
Не склонен к идеализации молодежного протеста – слышал, видел, наблюдал лично. Однако главнейшая вещь - «непоротому поколению» жить в уставшей стране невыносимо. Его бьют по-взрослому, без скидок на возраст, в прямом смысле бьют, а ему не страшно, совсем. Сегодня заявляя главной ценностью право на выбор, оно педантично потребует завтра всю парадигму социальных ценностей. Молодежь поглощена своим будущим, энергично проживая настоящее. Такова его личная и пока изрядно альтернативная стратегия. Победительная в итоге, считаю.
И вместо финала. Неожиданно для себя заметил: с недавних пор мой опыт личных поражений, основанный на самонадеянных иллюзиях, перестал довлеть. Прогулка по кладбищу надежд некоторым образом завершилась. Исчезла оцепеняющая усталость. Легче дышится и как-то очень озорно, со вкусом живется.
Поделитесь: нечто подобное стали ощущать и вы, разве нет?