На прошедшей неделе оттепель ударила вдруг с новой необыкновенной силой. На этот раз на месте сошедших снежных покровов были обнаружены интеллектуалы. В количестве двух штук, если не считать Евгению Марковну Альбац и Любовь Цуканову, их модераторов. Едва успев отряхнуться, интеллектуалы оживленно принялись вести по-товарищески жесткий философский спор. На вечнозеленую для средней полосы России тему. В конце концов, мы уже давно знаем, кто виноват, ни минуты не сомневаемся в полученном ответе. Эта тема для интеллектуальной рефлексии в общем закрыта. Но вот еще остались, однако, некоторые сомнения: а что же все-таки делать?
В контексте торжества оттепели этот инерционный вопрос был поставлен инновационно. Может ли "интеллектуал" (раньше тут писали "интеллигентный человек") сотрудничать с этим режимом (раньше было "с советской властью"). Вот о чем был спор. И если вдруг - по каким-то причинам - может, то хотелось бы уточнить, что для этого нужно сделать режиму. Как удовлетворить насущные потребности интеллектуала? Как угодить, чем приветить?
Надо сказать, что мнения вольнодумно разделились. Бывший советник президента Путина Андрей Илларионов, ныне "самый непримиримый критик Кремля", занял радикальную позицию. Никаких переговоров с преступной властью! Только полная безоговорочная капитуляция: возвращение на путь реформ, изменение внешнеполитического курса, демонтаж вертикали власти и всеобщее возвращение свобод 90-х годов. Оппонент Илларионова экономист Евгений Гонтмахер был мягче. Он не самый непримиримый - на это сразу обращаешь внимание. Во-первых, Гонтмахер ищет следы оттепели. Призывает улавливать незаметные сигналы, исходящие от руководства страны. Гонтмахеру не нужна революция, он выступает за движение step-by-step. И все-таки излишняя гуманность в отношениях с режимом недопустима. Поэтому Гонтмахер выдвигает Медведеву ультиматум. Гонтмахер дает Медведеву три месяца. За это время Медведев должен продемонстрировать готовность сотрудничать с Гонтмахером. Невыполнение условий ультиматума, надо полагать, грозит властям серьезной карой: Гонтмахер может отказаться работать на власть. Каковы будут катастрофические последствия такого акта, мы предсказать не беремся.
Возвращение на курс реформ, как выясняется в ходе диалога Андрея Николаевича и Евгений Шлемовича, вообще-то надо начинать с заботы о судьбе одного конкретного человека. Разумеется, речь идет о политическом заключенном Михаиле Борисовиче Ходорковском. Илларионов категоричен: пока Ходорковский в застенках, Россия обречена. Гонтмахер вновь старается смягчить разногласия. "Вспомним, - говорит он, - Сахаров тоже далеко не сразу вернулся из ссылки. Властям понадобилось время, чтобы решиться на это. И сначала они принесли Сахарову телефон".
Что же, надо признать, что у интеллектуалов вдруг появилась действительно четкая и конкретная программа. Они в понятных терминах сообщают, как именно власть может реабилитировать себя в их глазах. Для начала нужно принести телефон. Потом, по всей видимости, по этому самому телефону позвонить начальнику тюрьмы и потребовать выпустить политзаключенного. Заодно отменить президентским указом все предыдущие судебные решения. Ну а далее, продолжая предложенную аналогию, бросить ковровую дорожку навстречу остальным диссидентам, которые все больше живут, как и в былые годы, на демократическом Западе. С распростертыми объятиями будет встречать российский народ изгнанников - Березовского, Гусинского, Невзлина. Их возвращение в элиту российского общества даст наконец возможность и Гонтмахеру реализовать свои таланты на благо Родины. Только так - и никак иначе - возможно интеллектуальное всепрощение.
Посмеявшись, спросим себя: для чего Илларионов и Гонтмахер, оба, по всей видимости, далеко не глупые люди, предлагают властям эти условия, которые принципиально, структурно для властей неприемлемы? Ответ понятен: да чтобы власть ни в коем случае не приняла их, даже если по каким-то причинам режим вдруг испытает острую аппаратную потребность в лоббисте Илларионове или теоретике Гонтмахере. Ставки давно сделаны, а "ультиматумы" - это всего лишь способы их дополнительной капитализации. Наши интеллектуалы заняли свою рыночную нишу, откуда можно спокойно критиковать режим, получая за это уважение и почет публики. Любые же реальные действия приведут к падению их акций на "лондонской бирже".
Предположим, мы будем действительно рассматривать Илларионова и Гонтмахера как интеллектуалов (раз уж они сами избрали в отношении себя именно этот термин, все-таки термин "интеллигенция" выходит из моды). Среди прочего это означает, что аргументация, представленная обеими сторонами в этой дискуссии, не должна иметь для нас никакого значения, поскольку ее предельные смыслы связаны со "здравым смыслом", "моралью общества", которые рассматриваются совершенно нерефлексивно. Это, повторимся, при условии, что мы рассматриваем саму дискуссию как серьезный спор интеллектуалов. Так вот тогда аргумент "с этими после Беслана никогда", а равно и контраргумент "Сахарову тоже сначала только принесли телефон", не имеют смысла, они "неинтеллигибельны". Спор о ценностях? Об очевидных двойных стандартах Андрея Илларионова? Об изменчивости мнений Евгения Гонтмахера? Эмоциональная перебранка на кухне? Все что угодно. Но только не дискуссия интеллектуалов.
Вообще, трудно сказать, кому из участников или организаторов спора пришло в голову обозначить ее тему как проблему "интеллектуалов и власти". Но эта постановка вопроса в любом случае выглядит, мягко говоря, неоднозначно. Потому что в действительности речь идет вовсе не о таком теоретическом вопросе. Жизненные стратегии Илларионова и Гонтмахера, возможно, интересны для иных юношей, обдумывающих житие, но они совершенно точно не репрезентируют собой указанную проблему как таковую. Илларионова и Гонтмахера никто не уполномочивал говорить от лица интеллектуалов как социальной группы, противопоставляющей себя власти. Более того, заявляя себя в качестве лиц, ответственных за данную проблему, они оба выглядят весьма смехотворно.
В своем классическом виде проблема отношений интеллектуалов и власти рассматривалась в известном тексте Фуко. В нем, в частности, говорится о трансформации рефлексивной точки зрения интеллектуалов на их собственную общественную функцию. Интеллектуал больше не может пройти "немного вперед" или слегка отодвинуться "в сторону", чтобы высказать от имени безмолвствующего большинства некоторую истину. Он больше не является совестью народа даже в своих собственных глазах (если только он хочет быть честным перед самим собой). Фуко показывает, что освобождение от такого представления о миссии интеллектуала стало возможным тогда, когда интеллектуалы поняли, что их функция всеобщей совести является частью системы власти, что они занимают благодаря ей свое место в этой системе.
Разумеется, Фуко бесполезен для нашего казуса. Спор Илларионова, Гонтмахера и Фуко можно представить себе только в кошмарном сне. Однако Илларионов и Гонтмахер идут дальше, выбирая в качестве своей основной стилистики гротеск. Они уже не хотят быть совестью нации, вождями народа. Их исключительная задача в рамках выбранной рыночной ниши - заявить о том, что они являются автономной всеобщей совестью, способной на основе некоторых экспертных знаний (в данном случае, видимо, экономических) судить как власть, так и народ, оставаясь вне рамок системы государства и самого этого импровизированного "суда чести". Их вердикт российскому обществу окончателен и обжалованию не подлежит, и в этом его конкурентное преимущество как товара на рынке. Именно поэтому, разумеется, первый вопрос русской интеллигенции для интеллектуала Иллариона всегда решается однозначно.
Что же, можно предполагать, что, хотя все без исключения интеллектуалы так или иначе встроены в воспроизводство систем власти, некоторым из них полагается особенно почетная роль: быть источником негативной легитимности власти, не совершая никаких поступков.
Тот же Фуко сетовал, что вопросы, поднятые им в "Истории безумия", были встречены сообществом психиатров крайне негативно. "Вы хотите оправдать безумцев и унизить нас", - говорили эти профессионалы. Фуко возражает, что он всего лишь поставил перед ними их собственную историю, которую они оказались не готовы принять. Психиатрия зарождалась в начале XIX столетия. Фуко работал полтора века спустя. Достаточный срок, чтобы, увлекаясь клиническими практиками, забыть о смыслах, формирующих эту практику. У Илларионова и Гонтмахера этого срока не было. Они тем не менее смогли забыть о собственной истории за какие-то несколько лет. Это получилось у них весьма органично.
Оставим в стороне исторические аллюзии по поводу русских интеллигентов XIX века. В конце концов, еще в 2006 году Гонтмахер писал о том, что Ходорковский стал жертвой собственных амбиций. Ныне вектор, как мы видим, поменялся радикально. Всякой партии нужны свои жертвы и свои герои.
Фигура Илларионова, ставшего ведущим "несогласным" экономистом страны и затмившего в этом статусе даже Михаила Делягина, безусловно, не может не вызывать вопросов у тех его сторонников, которые еще не утратили чувства реальности. Впрочем, таковые в стане российской оппозиции сегодня, увы, явно в меньшинстве. Для остальных вполне достаточно, что Илларионов "ругает Путина". В тамошних местах это универсальный пропуск в круг своих. Признаться, в кругу "сотрудничающих с режимом" я такого не встречал. Просто хвалить Путина не является ни достаточным, ни необходимым условием для того, чтобы прославиться в качестве "интеллектуала-охранителя".
Илларионов в определенном смысле даже является идеальным оппозиционером. Во-первых, у него за плечами огромный опыт аппаратной критики министерских чиновников, а критиковать - это единственное действие, в котором оппозиционер должен разбираться досконально, чтобы быть профессионально пригодным. Во-вторых, Илларионов по объективным причинам абсолютно независимый от режима человек - как в силу своих профессиональных успехов в вашингтонском Институте Катона, так и благодаря известной матримониальной удаче. Впрочем, в апелляциях к личности оппонента мы не нуждаемся и можем смело оставлять их за скобками. В конце концов, речь ведь у нас идет о сугубо теоретической дискуссии.
На роскошном фоне ультрас-Илларионова позиция Евгения Гонтмахера объективно выглядит и по-житейски понятной, и какой-то ребяческой, что ли. "Немедленно принесите Михаилу Борисовичу телефон для прямой связи с Белым домом", - обиженно говорит Евгений Шлемович режиму. "Если не принесете, не будет вам от меня никакого проку, пропадет Россия", - заключает интеллектуал. Чтобы доказать Евгению Шлемовичу свою дееспособность, у Медведева есть ровно три месяца. А с учетом того, что время пошло еще в прошлый понедельник, и того меньше.
Илларионов и Гонтмахер сходятся в главном. Обоим совершенно нет дела до того, что будет с "этой страной". В частности, им нет дела до наличия или отсутствия у этой страны внешнеполитических противников. Либеральная оппозиция уверена, что Россия находится не в окружении военных баз одного миролюбивого альянса, а в полном вакууме. Кстати, это очень эффективный идеологический прием.
Так что на второй фундаментальный вопрос русской интеллигенции интеллектуал-либералы отвечают просто: "Да ничего, моя хата с краю!"