Уход порядочных людей. Гасите свет

Он умер еще молодым, 66 лет. Если б не тюрьма, которая – не все это осознают – укорачивает жизнь, еще б жить ему и работать. Тюрьма эту жизнь довольно часто, куда чаще, чем на воле, отнимает, и сам Абрамкин не скрывал, что ТАМ всерьез подумывал о том, чтоб вскрыться. Небось не сахар была та жизнь. В старые времена тюрьма была еще жутче, чем сейчас. Она заметно смягчилась во многом, благодаря ему, и вроде никто с этим не спорит.

Великого диссидента Валерия Абрамкина я знал как репортер, как очеркист. Я в девяносто каком-то году услышал выступление Абрамкина по радио, в машине, он выступал и рассказывал про свою книгу «Как выжить в советской тюрьме». Ну, я его нашел, это офис в Лучниковом переулке, познакомился, сделал с ним большое интервью и напечатал. Пафос моего текста был в том, что в 90-е начиналась новая жизнь и не на пустом же месте – вот такие люди, как Абрамкин построили вам капитализм и демократию. Мы разговаривали в Москве и на выезде, бывая в разных зонах, в том числе и в той, где он сам сидел когда-то. Я писал книжку «Русские сидят», неплохое название, как мне кажется… Она вышла и понравилась своей целевой аудитории. И тут дело не в политике, не в государственном строе, не в законах, которые приняты и дальше соблюдаются или нет. А дело в том, сколько в обществе порядочных людей! Которые имеют еще силу и смелость, которые не идут, бросив всё, поклоняться золотому тельцу или углеводородному тельцу. Я, к счастью, знаю таких людей, пытаюсь держаться их и наблюдаю за ними. Такие работают в абрамкинском Центре.

Всемирно-историческое значение Абрамкина – это отдельная тема, про это говорят и пишут диссиденты, которые шли с ним рядом. Я же скромно хочу сказать пару слов по горячим следам, которые остывают, но еще не остыли. Жизнь Валерия Федоровича еще можно окинуть мысленным взглядом, по живому.

В те дни, в этот месяц, от ухода до сороковин и дальше, я несколько раз виделся с близкими Абрамкину людьми. Выпивали, что-то вспоминали…

Рассказывали про то, как Валера сильно подействовал на встреченных им людей. Они жили, а кто-то и живет под впечатлением от него. Харизма, или как это называется, неважно, но энергия в нем была, и ее легко было почувствовать. Я это могу вполне сказать и про себя – был под влиянием и часто о нем думал и рассказывал, кстати и некстати, хотя – что значит «некстати»?

Мощно сказала Людмила Алексеева: что Валере, светлому человеку, место в раю.

Андрей Бабушкин, тоже из этой вот системы, правозащитник, волновался и говорил, что Абрамкин был образцом для подражания и практически кумиром, в котором он так и не разочаровался за 20 с чем-то лет. Бабушкин, конечно, романтик и тонкий человек, а иначе как бы он ездил по зонам, мог бы погламурней проводить время, поприбыльней.

А еще вот что интересно, говорили про то что соболезнование дочери Абрамкина выразил Сорос. Ну, это понятно. Но еще и – Путин! Не с орденом на дом приехал, как к Солженицыну, такого не было. Но – обозначил, так или иначе, масштаб личности. Старый диссидент не проскользнул незамеченным мимо старого чекиста…

Про то, как Путин уважил Солженицына, мы с Альфредом Кохом говорили в нашей книжке «Ящик водки»:

«Ельцин хотел ему (Исаичу И.С.) дать орден «За заслуги перед Отечеством». А Исаич обратился к нему с просьбой не вручать ему эту награду, потому что он ее не примет все равно, откажется - и тем поставит Ельцина в неудобное положение. …Путин оказался хитрее. Он сам к нему поехал. А вот, говорят, Исаич его принял достаточно сухо. Разговаривать с ним фактически отказался. Поговорил с ним перед камерой на общие темы, и все. А на приглашение нанести ответный визит вроде бы не откликнулся.

– А орден ему Путин туда привез? Так из кармана внезапно выхватить – и опа! – приколоть. И ничего уже не сделаешь, приплыли. Все.

Или так: «Я тебе, Солж, привез списки чекистов, которые мучили честных диссидентов. Что с ними делать? Как скажешь, так и будет. Хочешь – расстреляю их к такой-то матери. У меня их тем более полно. Все требуют, чтоб я их устроил получше…»

– Не, я думаю, он к нему приехал с другой речью. «Ну что, старый козел, видал? Все равно наша взяла. Поэтому я тебе предлагаю: давай, чтоб атмосферу не портить, ты меня как демократического президента прими и расскажи, как все ох…ельно. Вот ты орал на весь мир – КГБ, КГБ. А вот меня народ избрал! Не Сахарова какого-то, а меня. С этим народом надо только так. Ты слезу лил, жалел. А хули его жалеть?»

И говорит: «А хочешь, я тебя еще раз посажу?»

– Думаю, не случайно были утечки в Интернете: типа Солж стукачом был в лагере…

– Это и при советской власти гнали. Кэгэбэшные утки. Хитрые такие.

– Как, помнишь, Сталин сказал Надежде Константиновне: Ты сегодня вдова товарища Ленина, а завтра мы ему получше можем вдову подыскать, - если ты болтать будешь много лишнего. Так и тут – они его за Можай загонят, и умрет он стукачом, а не великим писателем (…) Так они и расстались, придерживаясь нейтралитета».

Ну это все лирика, а вот старый зек Ерманок сказал просто и жестко, с фактурой в руках:

– Раньше посылка разрешалась 5 кило – один раз в месяц. А сейчас, пожалуйста, ты можешь получать в неограниченном количестве посылки. Правозащитные организации добились что поменялось это все. Представьте себе – за кружку чая вам давали 15 суток ареста! Штрафного изолятора! Сейчас вы можете спокойно пить чай. И чифир так называемый. На белых простынях теперь спят, а раньше – на матрасах. Раньше в изоляторе окна были не остеклены, и чтобы как-то согреться, мы должны были снять с себя рубашку и, извините, помочиться на нее и ею заклеить решетку, чтоб ветер не дул в камеру и снег не сыпал. Чтоб можно был проживать в этом помещении. Много преобразований проведено! И Абрамкину спасибо. Пока есть такие правозащитники, ничто не потеряно.

Вот так, если коротко – про финал, про занавес.

А с чего все начиналось? И вот на этих посиделках люди спрашивали друг друга: а ты как с ним познакомился, при каких обстоятельствах?

Вот, например, Людмила Альперн, которая, как мне кажется, последние годы была правой рукой Абрамкина, познакомилась с ним аж в 1975-м, когда только поступила в нефтегазовый институт. А ее соседка по комнате уже была с Абрамкиным знакома Людмила Альперн через свою учительницу, которая приходилась сестрой валериной жене и жила на Сахалине, а после вернулась в столицу. И вот эта соседка затащила Люду на какой-то из слетов КСП, где бывал Абрамкин. Познакомились, а дальше по накатанной: самиздат, Солженицын-Бродский и прочие, Мирзаян и так далее. Что-то типа ФБ, только в оффлайне. Когда Абрамкина арестовали, в институт приехали наши доблестные чекисты, они сидели в деканате, допрашивали студентов, это как в песне – «и девушек наших ведут в кабинет». Откуда явки и адреса? А шерстили по абрамкинской записной книжке, от альфы до омеги тупо, в смысле от «А» до «Я». Людмилу почему-то не вызвали, в чем она бесстрашно признается, пусть кому-то это и покажется подозрительным. (Она не оправдывается, но могла бы рассказать, почему ее не звали: из общаги-то выгнали, а где она квартиру снимала – поди узнай, а на занятия ходила редко, что там делать.)

Людмила даже успела получить диплом, который отбирать не стали. А вот некоторые другие с младших курсов – остались без дипломов, им только справки об окончании дали. Лена Гордеева из Центра вот так пострадала… Криминал назывался так: «политическая близорукость», – нормально? Хотя сегодня это уже и не смешно, как пару лет назад. Лена рассказала про самое начало, про то, как познакомилась с Абрамкиным в 79-м:

– Подруга (та же, кстати, которая познакомила с Валерием Людмилу Альперн и сейчас живет в Париже, наверно жалеет страшно – И.С.) повела меня, как она сказала, в диссидентское гнездо – домой к Абрамкиным. Посередине комнаты у них стоял рояль, на нем лежало множество книг. Нам что-то дали с собой, мы поехали их прятать к себе в квартиру, засунули в диван. А через месяц к нам приехали гебешники – и весь диван вычистили.

– Кто-то стукнул? Кто – стукнул?

Да может, никто и не стучал, была же вот та самая записная книжка, про которую многие говорили.

Понятное дело, что часто вспоминали про самиздат. Отчего диссидентам не дают за это сейчас Госпремий? Это было реальное просвещение народа, что ни говори. Петров вспомнил, что у него с друзьями была общая библиотека сам- и тамиздата, которая переходила из одной квартиры в другую… А потом он познакомился с диссидентом Савченко:

– У него, как выяснилось, библиотека еще больше нашей. Мы с радостью и воодушевлением это все объединили, и книжки стали гулять по большому кругу. За одни только книжки не сажали и не приставали с глупостями. Я говорил Абрамкину: «Ты из того меньшинства, которое пишет и сидит за это, а мы – из того большинства, которое читает и не сидит».

Может, самый старинный знакомец Абрамкина – Виктор Дзядко, муж Зои Световой, отец известных медийных своих сыновей. Диссидент! Мне приятно, невероятно приятно, что три поколения диссидентов у нас перед глазами. Феликс Светов, Зоя с Виктором – и их дети. Третье поколение. Вот не всех приличных и отважных людей передушили чекисты! Это прекрасно, это счастье. Вот буквально слава тебе Господи.

Так вот, Виктор нашел Абрамкина в конце 60-х, на слете КСП, куда увязался за сестрой Наташей – которая после много лет работала у Абрамкина:

– Костры, песни, романтика, все такое… Это затягивающая такая свобода. Я прибился к группе, где были люди из МХТИ, этот куст назывался «ОБОТФОРТ», ну, открытая форточка, – тогда все увлекались Хармсом, это из него. Там был замечательный Володя Кучеров. Была Катя Гайдамачук, которая потом стала Валериной женой. На общеслетовской сцене они ставили «Кадеш» Галича. Помню, как там пели «Солнышко мое какое-то там лесное», а хотелось большего, чем исполнять лирику! А Абрамкин там уже исполнял крамолу. Тогда не было такой жесткой цензуры со стороны райкома комсомола, который потом все это КСП схарчил. И с этой общеслетовской сцены они – Валера с Катей (его жена) – такое говорили! Я понял, что это мое. Мы познакомились, подружились. А дальше КСП начало потихонечку загнивать. Потому что напали горкомовские эти всякие, и надо было согласовывать – что петь, какая программа. Мирзаяна – нельзя например... Бережкова нельзя… Вера Матвеева ходила несчастная, в шинели, как сейчас помню, и говорила: «Ну, почему я не могу написать чего-нибудь такое политическое? Я так хотела бы выйти спеть, чтоб и меня запретили!» Она была замечательная. К нам там подходили – это уже 75-й или 76-й – и говорили: «Вы хотите свою вольницу устроить? Нас всех закроют!» (В нетюремном смысле слова. – И.С.). И Валера сказал: «Если мы вас раздражаем, то мы из этого КСП отваливаем». Он был там единственный человек со светлой головой. Мы ушли. Начали проводить эти свои воскресенья. Писатели, поэты собирались, читали свое… Накопилось много текстов, и появилась идея создания журнала. Это точно 77-й год. У меня была своя машинка, я к тому моменту научился печатать на ней, мне это было дико интересно. И вот в марте того 77-го Новелла Николаевна Матвеева, мы тогда дружили, уехала с мужем в Переделкино, им дали путевку. А дачу надо было охранять, кормить собак и какое-то отопление там крутить. Там на это время поселились Абрамкины, я к ним приезжал и еще Сережа Белановский. И совершенно фантастический месяц мы там на Сходне прожили, – мы даже не выпивали особенно! Абрамкин писал без конца одно и то же стихотворение. Помните? «Закроем все окна и двери… гуашью мы дом нарисуем на первом стекле…» Каждый день он приносил новый вариант. Мы тогда выпустили первый номер журнала – «Воскресение». Сам напечатали, потом сами брошюровали… Валеру к тому времени уже выгнали с работы, тучи сгущались, он в подвешенном состоянии, – до «Поисков» далеко еще было. Тогда Олег (или, если хотите, Алик) Чумаченко – один из отцов-основателей КСП – придумал поехать в шабашку, в Вологодскую область. Меня с трудом удалось туда пробить, потому что я мало кому был известный. Но Абрамкин тогда сказал: «Это наш, наш, без него не поедем!» Мы там фундаменты делали. В первый день нас послали вдвоем с Абрамкиным с носилками за километр, принести два рулона толя. Мы сначала бодро взяли, бодро прошли метров 200 – и поняли, что дальше мы идти не можем. Тяжелая дрянь такая! Мы лежали в пыли на дороге… Сил не было. Но потом – насобачились. Когда мы вернулись с шабашки, у меня было с собой 1000 рублей, моя доля – это очень много. Валера сказал: «Так, ты их приносишь, и мы начинаем покупать машинки, бумагу, копирку…» Отдал я ему деньги! Куда они ушли, не знаю… Дальше мы расстаться уже не могли… Я пошел уже работать, а у меня такая хорошая работа была, математик, я умным занимался. Абрамкин, как человек дико коммуникабельный, без конца с кем-то знакомился, например с Сережей Ходоровичем (впоследствии один из распорядителей солженицынского фонда). А я познакомился с Татьяной Сергеевной Ходорович, на излете, она как раз уезжала – ну, ее выдавили. И мы ходили с ней прощаться. После я познакомился с братом Галича, двоюродным. И еще было одно из знакомств для меня основополагающим – это Петр Григорьевич Григоренко. Мы сначала были на его дне рождения, а потом на проводах. Это потрясающий был дом. Там меня Ходорович познакомил с Ариной Гинзбург, с которой я дружил-дружил и продолжаю дружить, и даже мои дети с ней дружат, – причем больше, чем я.

Большее, о котором на КСП было столько разговоров, таки началось – это было настоящее диссидентство. И к 1980 году Виктор заработал полноценный обыск:

– Было неприятно. Прихожу я после к Арине Гинзбург, которая была буквально в предотъездном состоянии уже, а у нее сидел мой будущий тесть Феликс Светов, – я к тому времени был с ним вполне знаком. А накануне у него вышла в Париже книжка, которая была чуть ли не в единственном экземпляре – в Москве – «Отверзенные двери», и Арина мне дала ее почитать. Я прихожу, весь мрачный такой, и говорю: вот, у меня вчера был обыск… И мой будущий тесть – нет бы сопереживать мне – встает и говорит: «И что, мою книжку забрали?!» Не забрали, она у меня в сумке была с собой, а я на работе был, когда шел обыск.

Потом посадили тестя, и Виктор рассказывает, как передавал ему деньги в места не столь отдаленные, ну и семейка:

– Я в луковицу засовывал 25-рублевку!

– А четвертная потому, что цвет – под крымский лук, фиолетовые тона, – высказываю я предположение. Люди задумываются – сейчас уже цветовая гамма другая в моде, на смену сиреневому и прочим цветам радуги (в хорошем смысле этого термина) пришел бледно-салатовый.

– Витя, а как ты узнал, что деньги в лук надо засовывать?

– У меня была подруга Таня Бахмина, у нее был большой опыт, ее муж Слава Бахмин много сидел, и она меня научила. (Бахмин – математик-программист, один из членов-учредителей Рабочей комиссии по психиатрии.)

Жизнь раскидывает людей. Иных уж нет, а те далече. Места старых правозащитников занимают какие-то новые. Вот появились новые диссиденты, или, мягче говоря, правозащитники. Со старыми у них весьма слабые контакты! Я пытался кого-то из тех свести с этими, но будто некая стена между ними. Водораздел. Что-то мешает, держит. Можно гадать по этому поводу, если интересно. Пока не откроется сама собой эта тайна. Скрытая за холстом, на котором нарисован очаг.

Михаил Юнгман рассказывает:

– Когда был путч, мы с ребятами придумали: а давайте съездим туда, к Белому Дому, и отвезем туда нашу книгу «Как выжить в советской тюрьме». И вот мы немного выпили портвейна, погрузили книги в багажник такси – и поехали. Мы сказали ментам: «Вот хотим передать книги нашим депутатам, вдруг сядут, так им пригодится!» Нас пропустили к Белому Дому. Вышли какие-то депутаты, сказали: «Если мы выиграем, то по всему Садовому кольцу такие, как вы, будут висеть!» Но книжки-таки взяли. И после-таки сели.

И еще рассказ:

– Абрамкин спрашивает меня: «Смотрел «Калину красную»? Как считаешь, правильно убили Прокудина?» Я догадался, что надо сказать, и говорю: «Наверно, правильно». «А почему – правильно? Потому что этот человек был вор в законе. Он всю жизнь, пока сидел, выносил приговоры смертные. А теперь стал таким правильным. Колхозник! На тракторе ездит. Так что убили его правильно».

А еще вспомнили, как откачивали сгущенное молоко из банок и загоняли туда водку. Как передавали лекарства в тюрьму – в тюбиках из-под зубной пасты. Это же старая, с начальной нашей школы еще, тема – как Ленин делал из хлеба чернильницы и писал тексты про свержение режима, еще аж того, поза-позапрошлого, сейчас бы ему пожизненное вкатали, он бы завидовал старику, который типа покушался на теперешний режим…

Может, снова понадобятся старые фокусы? Поди знай. Есть у революции начало, нет у революции конца. Я, кстати, школьником младших классов не мог понять: как же так, если революция – это так классно, так отчего бы их почаще не проводить, чтоб жизнь становилась все лучше и лучше?

Много вспоминали про тех, кого не было с нами в эти дни – например, про семью диссидентов Сорокиных, и пьют за них, и кто-то вспоминает:

– Мы с Абрамкиным как-то прожили у них во Франции несколько дней – пили водку.

– Это еще когда они под Парижем жили!

– Ну да… Хороши были тогда под водку огурчики, израильские… А после они переехали на юг Франции! Там чудовищная тоска, повеситься можно на второй день. В этой их чудовищной французской дыре… Недалеко, правда, океан…

Я обратился к черному юмору, что на поминках вполне уместно, как мне кажется:

– Некоторые и здесь вешаются, хотя тут так весело, казалось бы.

– Или в Голландии, выбирают себе разные места…

Пока люди так ностальгировали, наконец, пришел Павловский, – задержался, большие заботы! Его тоже заставили рассказывать.

– Мы познакомились в 77-м, я пришел к нему по поводу журнала – договариваться о слиянии трех проектов. Там было три направления. Левые, «Воскресенье», которое реально уже выходило, и тема защиты экономических свобод. Я достал его телефон, позвонил, мы встретились и потом виделись у меня в подвале.

– В Гнездниковском, где «Русский журнал»?

– Нет, в моем распоряжении был тогда подвал метров 300 или 400, с отдельным входом. В ИНИОНе, я там работал краснодеревщиком. В ИНИОНе не было не то что красного, а вообще никакого дерева, я там чинил просто замки. И шкафы, которые непрерывно ломались. Померанц там считался звездой, он там работал лет 15, с середины 60-х, еще когда эта контора называлась ФБОН, фундаментальная библиотека по общественным наукам, и размещалась на Якиманке. Потом для нее построили это вот громадное здание. И вот в подвале мы встречались с Абрамкиным, обсуждали наши самиздатские дела. Пока меня не нащупали и не выгнали.

И он же – но уже о другом:

– У Абрамкина было много проектов. Выращивание грибов под кроватью. Сбор и сдача папоротника…

Нельзя было, конечно, не вспомнить про суд. Дело Абрамкина. Мосгорсуд, он тогда был на Каланчевке, где теперь Мещанский.

Павловский тогда бросил камень в окно, разбил, это было эффектно – как раз зачитывали приговор. И побежал!

– Если б я не сломал ногу, они б точно меня поймали… Я же сверзился, упал на кучу какого-то дерьма, и потом сам выглядел, как куча дерьма. Даже ненадолго потерял сознание. А менты не заметили меня, лежащего, и просто пробежали мимо. А вытащили меня Томачинские.

Виктор Томачинский, если кто помнит, в 82-м сел по диссидентской статье – за тунеядство. Сидел в Вологодском централе. Недолго – год. А потом умер. От саркомы легких. А Лена, которая была его женой, давно живет в Нью-Йорке. (Такое примечание сделала Людмила Альперн.)

Очень тонкую мысль дала Наташа Дзядко:

– Валера прожил жизнь такую, какую хотел.

Это, кстати, неплохое определение счастья – прожить жизнь, какую хочешь.

Абрамкин мог бы захотеть и чего другого. С его-то энергией и целеустремленностью. Построил бы свой бизнес и заработал для себя многие миллионы долларов, покупал бы себе газеты и пароходы. Но почему-то он поступил иначе, и люди, которые были с ним – тоже. Они ушли из суетного мира в свое это прозрачное бессеребренничество.

Сейчас «пехтинг», а был, если так можно выразиться, «абрамкинг». Его полная противоположность.

И вот сегодня, когда уже нет с нами Валеры, мы опять думаем о том, какая тяжелая ситуация сегодня в стране, как выбило лучших людей, золотой фонд! Если убрать таких простодушных чистых смелых людей, которые не слишком заботятся о себе и кидаются помогать кому-то чужому – то какой же жалкой станет страна. И, значит, типа – «что будет, что делать?» Надо, наверно, высматривать этих людей, держаться за них, помогать им по мере возможности.

Людмила Альперн сказала о главном, о, наверно, том главном, что было в Валере:

– Ну, это как гениальность, гениальность и безумие. Многие люди от ненависти готовы были все что угодно делать! А он никогда не испытывал ненависти. Он делал вот это все без ненависти. И это было как бы изобретение его ума… Абрамкин соединил столько людей! Это как колдовство. И вот я думаю: сколько еще мы сможем держаться вместе?

Наталья Дзядко ответила вполне грамотно:

– Пока не закончатся анекдоты! Вот как про выставку нашу в Питере. Его встречали утром на вокзале, а он прилетел ночью, самолетом, и прибыл в гостиницу с подбитым глазом. И рассказал фантастическую историю. Он опоздал на поезд и помчался в аэропорт. А билетов нет. Он мечется туда-сюда… И вот ему говорят: мужик, ты щас полетишь, только сделай для нас одну вещь. «Готов на все!» Ему объясняют, что сотрудник с пистолетом обязан сопровождать каждый рейс, а сейчас некому лететь, надо выручать. И вот Абрамкин рассказывает, что ему дали пистолет, и он послушно с ним летел, с чужим пистолетом и с чужим паспортом. В Питере у него все чужое изъяли… А почему глаз был подбит – непонятно было из его рассказа…

Видите, он вовсе не был функционером, а был живым человеком, который и не думал надувать щеки. И был способен на удивительную самоиронию. Конечно, так и тянет написать про него в жанре «Житие святого», и непременно кто-то напишет, – но он был живым, очень живым, как все, только лучше, качество его было выше.

Да, это многие отмечали – у Абрамкина не было ненависти к мучителям. Часто люди возвращались оттуда, наполненные злобой. Хотели мстить. Про это сказала и Маша Арманд – про христианское его отношение к людям. Так и сказала – христианское. Не судил никого! Она еще рассказала историю в тему, о том что – не судил, а пытался помочь тем, кто встретился на пути, да даже и обычным ворам, далеким от борьбы за права человека. Вот короткое изложение красивой истории, со слов Маши:

– Однажды Валера нам прислал Колю вора. Они в Горноалтайске – или в Барнауле – сидели вместе. Коля раньше выходил. Валера пишет: «Вот, он выйдет, вот, мальчик пропадет… Позаботьтесь о нем». Мы и заботились. Он приходил к нам домой, приносил свои рассказы – он был талантливый литератор, художественная натура! И в то же время – вор, сын вора в законе, пробы ставить негде. Рассказы были интересные. Один – про то, как Коля на первом этаже увидел открытую форточку. Скинул куртку, взял помойное ведро, подошел к этому окну и на глазах у ментов, они все видели из своей машины, просачивался в форточку. Менты спрашивают – ну че? Да вот, дверь захлопнулась. И виртуозно квартиру обчистил. Писал он хорошо, но недоделано. А потом и нас обчистил, конечно. Мы его попросили помочь – поменять нам замок в двери. Так что он этот замок знал от и до. И мы все смеялись – ну, у нас-то красть нечего, кроме Библии. А у нас была Елизаветы Петровны еще Библия, вооот такого размера. Он позвонил брату моему, узнал, что тот идет в домоуправление, пришел, вскрыл быстренько, все выгреб – и укатил. Потом еще вечером пришел: «Ах, ох, какой ужас!» Я вычислила его. Раньше еще Коля проболтался – мы, воры, считаем западло брать обручальные кольца. И вот у нас все выворочено, а обручальные кольца остались. Я подумала: где-то я это уже слышала… А Колю на это дело толкнул Леша-монах, отвратительная мерзкая личность, который работал в Марьиной роще в бане. Коля решил показать свои таланты. Когда его взяли, он Лешу-монаха сдал, но посадили одного только Колю. Это был конец 80-х. Коля оттуда слал свои рассказы, думал – мы на литературу отзовемся. Нет! «Коля, ты это все забудь». А Библию нашли. Я описала ее очень подробно. Следователь шел, видит, по Марьиной роще кто-то бежит, трюх-трюх-трюх, а под мышкой у него завернутое в газету что-то странное. Ну-ка, поди сюда, это что у тебя? А те не знали, куда податься с нашей Библией. Старинная, с гравюрами, обложка деревянная, обтянутая тисненой кожей, с пряжкой. Они в бане по ней гадать придумали. И меня зовут – не ваша ли? Моя! Библия жива, она у матери в Монино. А Валера про это сказал: «Простите меня, свои камушки надо самому носить, а я на вас переложил».

Про книги, не только про Книгу – надо еще сказать пару слов, в связи с Валерой. Много лет назад – 15 или 20 – я удивлялся, что олигархи не могут собрать денег, чтоб переиздать книгу Абрамкина «Как выжить в советской тюрьме». Мне это казалось смешным, глупым и диким. Я написал тогда: «Какие ж наивные русские миллионеры, они думают, что зареклись от тюрьмы, в России-то! Думают, что это не для них, что они застрахованы, что они откупятся!» Альфред Кох, мой соавтор по «Ящику водки», сказал, что, конечно же, даст денег на книгу. Но все застряло на стадии согласований. Валера хотел издать факсимильно, а Кох хотел апдейта, новой фактуры. «Но это же потребует огромной новой работы!» Кох готов был и эту дополнительную работу оплатить. Но они так и не договорились, каждый остался при своем мнении – и книга не была переиздана в тот раз…

И вот опять стали говорить про то, что надо переиздать его работы. Оно-то то так, но никто не ожидает, что это будет бестселлер, говорили, что тексты не воспримутся, это будет только для посвященных.

Да, скорей всего, так и получится, – ну да что ж с того? Пусть хоть так…

Таки, похоже, мысли Абрамкина слишком сложны, вряд ли удастся их впарить нашим современникам-соотечественникам.

Он мне рассказывал, в прошлом веке, вот, например, что:

– Верховный Совет расстреляли, и ничего, публика это легко пережила. Почему так? Потому что все знают – большинство всегда глупее авторитетов. В понятиях это отражено, а официально почему-то не признается. Кстати, разборки похожи на процедуру решения спорных вопросов староверами: там тоже собираются авторитеты, обмениваются соображениями и ищут прецеденты. То есть нашему народу демократия чужда, ему нужна власть авторитетов! (А про август 91-го и те баррикады людям и вспоминать неловко…) (…) Я сиживал в камерах с полной демократией и равноправием, где блатной иерархии нет. Так интересно, что люди от такого братства со временем устают! …У них появляется как бы потребность в иерархии! (…) Это такая потребность иметь некую внешнюю совесть, человеку часто хочется, чтоб кто-то снял с него ответственность и взял на себя. Эта модель, по которой призывали варяга для наведения и поддержания порядка. В тюрьме это может новый, чужой человек, а может кто-то из своей же камеры взять на себя такую обязанность...

Или такое:

– Вот Сталин – вел себя культурно, в смысле в рамках культуры, работал “под царя”. Очень важен с этой точки зрения его внешний аскетизм. Заметьте, вор в законе берет себе самую меньшую пайку. Из уважения ему первому дают выбирать, он как самый сильный может взять себе лучший кусок! Но, имея огромную, фактически неограниченную власть, он берет самый маленький кусочек хлеба. Это – часть правильного, культурного образа власти. А Чубайс – не по понятиям поступил, когда взял тот гонорар в 90 тысяч долларов. Не должен был он такую жирную пайку брать.

От себя тут добавлю, что Чубайса не осуждаю, взял он не из кассы, а гонорар, да и тот вернул, между прочим. Однако вернемся к Абрамкину, я тут буквально парой слов.

– Христианская мораль? Она "понятиями" вполне, кстати, охватывается. Вот вы прислушайтесь, как звучат заповеди в камере. Не убий – так предусмотрены мирные разборки. Не укради – категорически нельзя у своих! Не лжесвидетельствуй – ну, тут и говорить нечего. Чти отца твоего и матерь твою – более чем, взять хоть "не забуду мать родную," "ты жива еще, моя старушка" и проч. "Не прелюбы сотвори" и "Не пожелай жены искренняго твоего" – это тоже в тюрьме обеспечивается автоматически. Что осталось? "Да не будут тебе Бози инии разве Мене". "Не сотвори себе кумира и всякаго подобия". "Не приемли имени Господа Бога твоего всуе". "Помни день субботний". Но и этим первым четырем заповедям тюремный закон не противоречит. То есть и понятия, и Заповеди описывают, по сути, одни и те же нормы поведения, это разные формулировки одного и того же морального кодекса. Только в Заповедях еще особо оговариваются такие частности, как единобожие, недопустимость кумиров... (…) что можно противопоставить понятиям? А нет альтернативы. У оппонентов ничего нет, там пустота. Ведь понятия не какая-то банда убийц придумала, они выстроены на народном представлении о справедливости, на национальной культуре. И не зря тюремные понятия встречаются в старинном русском праве, например – выдать головой, то есть отдать виновного пострадавшей стороне, пусть что хочет с ним сделает. Такая мера, как известно, предусматривалась "Русской правдой" Ярослава Мудрого.

Да он просто проповедник, фактически, а? Вот, толкует Евангелие, не больше и не меньше. Неплохой замах! Почему нет…

Я спросил, на поминках, у всех, в воздух, думая что вдруг кто ответит:

– А была у вас мысль – «Зачем мы связались со всем этим?»

Никто не стал отвечать на этот вопрос.

Наверно, потому, что им это и так понятно, а посторонним все равно не объяснишь. Или человек занимается собой – или помогает другим, и никто тут не делает никакого выбора, какие уж выборы когда положение похуже губернаторского, – а просто сваливается в ту колею, которую чувствует своей, и уж идет по ней до конца, пока идется.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67