Мне было лет двадцать, когда я узнал о существовании таинственного «круга Подороги». Я учился в Тарту на филфаке, где о секторе аналитической антропологии Института философии РАН говорили с придыханием, а ежегодник Ad Marginem 1993 года изорвали на брошюры прямо в читальном зале научной библиотеки. Конечно, не все филологи были склонны столь фанатично присягать новейшей философии. Через каких-то десять лет мне довелось побывать на конференции, организаторы которой рассадили в одной аудитории филологов и философов для выяснения междисциплинарных отношений. Стоило выйти философу, как филологи начинали переглядываться, закатывать глаза и шептаться. На их лицах было написано смятение. Почему этот невежественный человек, порождающий мысли прямо из головы, а не из архивных изысканий, позволяет себе чего-то интерпретировать? Философы, надо отдать им должное, вообще не реагировали на филологические доклады. Они вызывали уважение своим спокойствием. Лишь раз философ Елена Петровская парировала каверзный вопрос, заданный философу Олегу Аронсону, чем подтвердила, что ученики Валерия Подороги друг друга не бросают. Тем более, перед филологами. И никаких междисциплинарных компромиссов!
К очередному сборнику эссе философа Елены Петровской этот мемуарный экскурс имеет, хотелось бы надеяться, двоякое отношение. Во-первых, конкуренция сообществ зачастую важнее содержательных вопросов. Корпоративная этика, какой бы невнятной она ни была, обусловливает поведение члена корпорации в большей степени, чем индивидуальный интерес. Если коротко, один в поле не воин. Развитию этой мысли и посвящена книга Петровской. Во-вторых, всякая идея и/или теория обретает смысл, «состаивается» в сообществе. Вне сообщества, референтной группы она никому не нужна. Более того, ее как бы и нет. Так, филологическая мысль обычно работает для филологов, философская — для философов и т.д. Для одних мысль существует, для других нет. Чтобы для философа существовала филологическая мысль — да где это видано? Да и философская мысль, которая является вообще-то строго обязательной согласно университетской программе, тоже не очень-то существует для филолога — ну что он, спрашивается, вообще может понять? Так что сообщество, по-видимому, первично по отношению к мысли. Оно обусловливает инструментарий и собственно процедуру ее порождения. И в этом отношении книга Петровской — очень яркий пример принадлежности сообществу, образец герметичного письма, отчасти даже тайнописи. Она адресована очень узкому кругу людей, если вообще имеет в виду какого-либо читателя. Она с необходимостью обобщает, то есть претендует на известную универсальность. При этом сами основания универсальности оказываются под вопросом.
Пишущие интеллектуалы раз в несколько лет собирают под одной обложкой разрозненные статьи, написанные за отчетный период, придумывают композицию их распределения и дают объединяющее заглавие. Объединяющий сюжет часто выстраивается сам собой, задним числом озаряя темные углы с наваленными заготовками. Так фабрикуются даже диссертации и монографии, которым, казалось бы, на роду написана цельность и последовательность. Но «Безымянные сообщества» идет дальше: автору не нужны видимости тематической связности. Книга состоит из семи безымянных частей. Дело не только в остроумном соответствии названию сборника, но и в невозможности общего именования для текстов, которые почти не связаны друг с другом. Вернее, какая-то неуловимая, слабо пульсирующая связь есть, но для нее не существует жесткого определения. Так, например, второй раздел сборника пронизывает более или менее эксплицированный мотив боли. Материалом может быть и последняя книга Сюзан Зонтаг, ставящая вопрос о возможности морального долга у нынешнего потребителя образов, и фильм Клода Ланцманна «Шоа», ставящий зрителя перед невозможностью визуализации насилия и тем самым достигающий большего эффекта, чем самые зверские постановочные сцены. Это могут быть дневники и стихи о войне, послужившие предметом каких-то поденных рецензий. Тексты разных жанров и стилей, разных прагматик и контекстов появления соединены принципиально слабой связью, которую можно принять за небрежность. Но как же быть, если современность, по мнению автора, неустанно создает все новые группировки значений, к которым сама культура не успевает подобрать названия. Скромному автору остается лишь продемонстрировать безымянность раздела, чья тема (допустим, «боль») проявлена не настолько, чтобы спровоцировать именование.
Можно подобрать ключевые слова и к другим разделам книги, как, пожалуй, и к ней в целом. Это будут понятия «сообщества», «отношения», «современности», «образа», «аффекта». Первое из них — самое главное (оно неслучайно вынесено в заголовок) и раскрывается через остальные. Сообщество — то, что компенсирует нехватку коллективного опыта современного индивида. Мы находимся в оболочке своей суеты и вечного дефицита реального общения, хотя неустанно взаимодействуем на работе и на досуге, часто стирая грани между этими сферами. Современная цивилизация ввергает нас в коммуникацию невиданной плотности, которая неуклонно ускоряется и оптимизируется. Сообщества — это формы социального функционирования бесконечно одиноких индивидов. И как раз непоименованные сообщества, вхождение в которые мы можем даже не осознавать, интригуют более всего. Мы полагаем, что знаем, как можно быть школьником, неформалом, охотником, членом профсоюза, коллекционером, политическим активистом, гурманом, ветераном военной кампании. Но это не значит, что, разделяя сколько угодно идентичностей из этого произвольного ряда, мы не входим в другие сообщества, в том числе случайные — например, пассажиров маршрутного такси.
Справедливые наблюдения автора, столь неуклюже упрощенные рецензентом, не отменяют того факта, что в книге каузальные отношения отсутствуют не только между текстами, но и внутри них. Так, в интерпретации понятия «эквивалент», введенного Юрием Тыняновым в 1924 году в работе «Проблема стихотворного языка», Петровская сразу оговаривается, что ее рассуждения «носят несистематический… характер». И далее: «Мы позволим себе обратиться к идеям Тынянова, так сказать, напрямую, оставив за скобками их богатый исторический контекст». Хочется безотчетно воскликнуть: «Как можно?», уподобившись трепетным и догматичным филологам, упомянутым выше. Однако такая реакция была бы столь же наивной и внеисторичной, каковой является попытка автора говорить о чьих-либо идеях так, как если бы времени не было и вечный непреходящий смысл слов, произнесенных сегодня и всегда, был ясен всем и каждому. Глупо спрашивать, может ли философ позволить себе такую небрежность. Это уже произошло, и под обложкой много других примеров. Гораздо важнее понять, с какой целью это делается и каковы результаты этих допущений. В данном случае эквивалент Тынянова оказывается сродни «образу» в трактовке Жана-Люка Нанси — образу, не имеющему отношения к видимой субстанции, образу как первичной функции воображения, предшествующей любым визуальным переменным. Возможно, это так и есть. Но что дает этот параллелизм понятий и эффект связи (сообщества?) Тынянова и Нанси? Об этом автор, увлеченный игрой интерпретации, умалчивает. Остается уважать эту зачарованность бесконечно текущими означающими.
Помимо своих содержательных достижений, сборник Петровской полезен как элемент стратегии успешного современного философа. Его формальная принадлежность академической институции эффективно поддерживается включенностью в различные невидимые (безымянные, неопределенные) сообщества. Говоря по-простому, неизвестно, чем он занят, но это и есть самое интересное. В этом отношении книжка представляет собой фрагмент интеллектуальной автобиографии — дескать, я так живу и работаю, так вхожу в какие-то «мы» и создаю их на пустом месте, демонстрируя эффективные интеллектуальные навыки. Кому-то же должны быть адресованы эти герметичные тексты. Какая-то аудитория предполагается если не осведомленной, то, по крайней мере, способной понять, что значит, например, «становление образа образом» или «чувственность угасания чувственного». Скорее всего, темнота и бессвязность, которую автор продает как часть своей концепции, уже формируют какое-то безымянное сообщество, способное адекватно обсуждать эту книгу.
Книга предоставлена магазином «Фаланстер» (Малый Гнездниковский пер., 12/27).