Революция нужна

От редакции: Всеволод Чернозуб продолжает серию интервью с молодыми лидерами московской оппозиции. Ранее РЖ опубликовал беседы с Матвеем Крыловым и Олегом Козловским. Эта беседа - с Петром Верзиловым, активистом московской "Войны", одним из организаторов "Антиселигера".

* * *

Всеволод Чернозуб: Если не Путин, то кто?

Петр Верзилов: Можно заниматься разработкой сложных многоходовок... Кто-то обрадовался возможности отвратить интеллектуальную часть общества от церкви. Разделить консервативную, тёмную Россию, слепо доверяющую Первому каналу, и людей, пользующихся интернетом, живущих в больших городах.

В.Ч.: Как получилось, что Pussy Riot стали международным скандалом?

П.В.: Маргарита Симоньян с ненавистью писала ещё в первую неделю после ареста, что западных корреспондентов вообще ничего не интересует кроме Pussy Riot. История русской панк-группы слишком иллюстративна, слишком картинна, слишком показательна, она плод западной культуры и очень понятна западному зрителю.

В.Ч.: А в России как всё воспринимают?

П.В.: Естественно, более сложно. Религиозный контекст, уместно-неуместно... Панк-молебен разбирается в контексте традиций Войны, в проекции на большое протестное движение. Западные журналисты, конечно же, так глубоко не копают.

В.Ч.: Интересно, что за традиции Войны. Чего вы хотели?

П.В.: Мобилизовывать людей на яркие протестные акции их собственными методами и силами. Например, у Навального есть аналитические способности, и он придумал яркую форму их донесения до зрителя и народа. Бюрократическая писанина испокон веков на Руси была самой нудной в нашей реальности х**той, а Навальный сделал из неё феноменально феерическое шоу. Война - эксперты в производстве визуальных, пластических метафор. Наше искусство показывает, как это может работать в политической реальности. Если человека интересует политическое говорение как таковое, он должен находить собственные методы, точки приложения собственных умений для получения своего результата.

В.Ч.: Вы обращались к «креативному классу»?

П.В.: У нас не очень корректно «креативным классом» называют людей с айфонами и айпедами. Европейский креативный класс – это как раз те, кто выходит на райоты и сражается с полицией. Хотя и они в Греции, Испании и Англии встроены в буржуазную политическую систему.

В.Ч.: Ориентация нацболов, Войны и Pussy Riot - закручивающаяся спираль конфликта. Вы говорите, цитируя Летова, “делай как мы - делай лучше нас” и пускаете пулю в висок. Вам трудно подражать.

П.В.: Войне сложно подражать потому, что у неё нет единого визуального образа – Война сложна, в ней главным является дух, стилистика и накал. Но у Pussy Riot такая единая конструкция есть. Огромное количество людей надевает балаклавы и подражает Pussy Riot.

В.Ч.: Может быть, они проще чем Война?

П.В.: Нет, в искусстве вообще нельзя говорить в оппозиции «проще-сложнее», но Pussy Riot предлагают доступную каждому визуальную схему. Её, в конце концов, может использовать и Мадонна на концерте в Ницце, и активист на пикете в Сыктывкаре. У Войны такого не было. Схема – надеть балаклаву, заменив личность идеей и образом.

В.Ч.: Субкоманданте Маркос...

П.В.: Да, когда тебе нужны анонимность и действие - ты надеваешь балаклаву. Мадонна сказала в Олипмпийском “I like to live dangerously”, надела балаклаву, обнажилась до нижнего белья и запела “Like a virgin”. Мадонна умнейший человек и очень точно это обозначила: ты говоришь “I like to live dangerously” и начинаешь действовать в своём ключе.

В.Ч.: Но Война повторимой всё-таки не стала...

П.В.: Война может стать повторимой, если ты мощный художественный радикал, очень смелый, очень изобретательный, упёртый и живешь и дышишь историей русского искусства.

В.Ч.: Если нельзя переплюнуть Войну, каким будет современное искусство?

П.В.: Мы не переплюнули Кабакова или концептуалистов, мы сделали иное – искусство каждого поколения работает по-другому. Сиюминутного медиа-резонанса у наших вещей гораздо больше, а Pussy Riot повлияли на политическую реальность так, как не влиял никто из мира культуры уже очень много лет.

В.Ч.: А когда спадёт медиа-волна - исчезнет ли Pussy Riot?

П.В.: Влияние панк-группы настолько мощное, что Pussy Riot уже является неотъемлемой частью русской истории. Это глобальное событие 2012 года.

В.Ч.: Что в Перестройку на Красную площадь приземлился самолёт, или на ней телами выложили слово “х*й” - об этом знает несколько человек.

П.В.: Об этом знают все, кто был способен об этом знать, не надо про несколько человек.

В.Ч.: Война стали звёздами в очень молодом возрасте. Не сойдешь ли ты с ума без славы?

П.В.: Мы работаем с резонансом как с политтехнологическим инструментарием, он является инструментом и частью творчества. Слава сводит с ума лишь рок-персонажей, творчество и тело которых она иногда раздавливает.

В.Ч.: Войны без медиа не существует?

П.В.: Да. Как России 00-х не существует без Путина.

В.Ч.: Если вы пропадёте на пару лет, как питерская фракция, тебя посадят, например, история закончится?

П.В.: Они пропали не из-за ареста, а потому, что у них нет желания что-то делать. По творческим причинам. Они перевернули тачки, сожгли автозак, надо продолжать делать вещи в таком же ключе. Это достойные и яркие акции, но организационно очень сложные. Такое стремление в сторону приморских партизан. Художественно очень интересное направление, но сложное.

В.Ч.: Надя мне говорила, что после срока подумывает снимать мультфильмы. А чем бы ты занимался?

П.В.: Я сейчас хочу продолжить работу с формальными методами, с помощью которых мы меняем русскую политическую реальность.

В.Ч.: Если ты будешь сидеть в тюрьме, ты же не сможешь производить художественные образы.

П.В.: Нельсон Мандела сидел и воспроизводил себя как политика всё больше и больше с каждым днём. В этом проблема авторитарных режимов - посадив Pussy Riot, они сделали их символом, равнозначным Путину. Когда Путин наваливается всей государственной мощью на Pussy Riot, панк-группа вырастает до его масштаба. Происходит такой диалектический процесс.

В.Ч.: Вот Ходорковский сейчас никому не интересен.

П.В.: Как это?

В.Ч.: Ты читаешь его статьи?

П.В.: Да, они не очень интересны формально, но все с вожделением ждут, когда Ходорковский выйдет. И я чувствую ажитацию этого момента.

В.Ч.: Если сейчас провести исследования, скорее всего, окажется, что он ушёл в какой-то исторический контекст.

П.В.: Я всё равно вижу такую ажитацию. Если он выйдет и развернет бурную общественную деятельность, всем будет интересно. Все будут следить, уважать и общаться. Если он не уйдёт писать книжки, растить детей и коров...

В.Ч.:Что будет дальше с протестом? Скажи как художник, у политиков сейчас нет ответа...

П.В.: Банально звучит, но протест должен шириться во всех направлениях. Должна шириться его радикальная часть. Чтобы с омоном дрались не три тысячи человек, а тридцать. Чтобы росла его навально-интернетовская часть. Чтобы росла белоленточно-митинговая часть. Людей, надевших белую ленту и торжественно сходивших на митинг, должно быть не сто тысяч, а пятьсот или миллион. Ещё меня интересует, что произойдёт с идеей праймериз. Будет ли это тем же дутым воздухом, как многие структурные и организационные затеи оппозиции?

В.Ч.: А что ты думаешь о Навальном?

П.В.: Он сильно отличается от большинства политиков абсолютным пониманием современной культурной ситуации. Когда я читал лекцию о Войне в спецприёмнике (в декабре 2011 года Пётр и Алексей были арестованы после акции на Чистых прудах и часть срока провели в одной камере), Лёша до четырёх утра задавал вопросы, спорил и уснул последним.

В.Ч.: Ты видишь у нынешних активистов желание узнавать то, что было до них?

П.В.: Люди считают активизм чем-то оторванным от исторического пространства, сиюминутным. Считают, можно придти и двигать свой так называемый “креатив”, абсолютно вырванный из контекста и реальности. Естественно важно понимать русскую историю, то, как развивался протест все нулевые. Жалко, что у людей нет желания охватить и освоить то, что было сделано до них, понять и переварить это.

В.Ч.: У художников всё понятнее, есть вопросы профессионального роста. Вы хотите перещеголять предшественников, активисты считают, что нет никаких предшественников.

П.В.: У активиста есть политический результат. Есть политический и социальный результат его деятельности.

В.Ч.: Какой? Ведь говорят, что они ничего не делают... только говорят.

П.В.: Стоять с белой ленточкой – полноценная деятельность. Если ты помимо этого программист, сотрудник риэлторской компании, следуй предложению Навального: «десять минут в день я уделяю протесту». Час раз в месяц. Если хочешь становиться профессиональным активистом, для которого это самая важная сфера существования, ты должен понимать, где твой результат. Продукт активиста – организационный. Способность качественно переломить организационную ситуацию. Я, например, считаю, что моя работа на Антиселигере и Последней осени помогла сделать эти мероприятия качественно иными.

В.Ч.: Каким образом?

П.В.: На Антиселигер оказалось легко привлечь самых ярких представителей художественного, политического сообществ, интересных музыкантов. Собрать критическую массу заряженных смыслами людей. Сейчас это происходит в другом масштабе с кампанией в защиту Pussy Riot. Мы подключили огромное число адекватных людей, поддерживающих группу. И есть ничтожное, малозначимое число выступающих против, типа Елены Ваенги.

В.Ч.: Ладно, хватит о политике. Давай о личном. О тебе практически ничего не знают...

П.В.: Вроде бы всё известно!

В.Ч.: Где ты родился?

П.В.: В Москве. До седьмого класса ходил здесь в школу. Потом появилась возможность поехать к родственникам в Канаду и поучиться в Японии.

В.Ч.: Что там было интересного?

П.В.: В Японии случилась романтическая история. Я познакомился со старшей сестрой моей одноклассницы, мне тогда было шестнадцать, а ей двадцать два. Она безумно влюбилась, так могут только японцы. Если они начинают играть панк, это в десять раз больше панк, чем в Америке. Всё доводят до предела. Девушка оказалась дочкой главы одного из самых влиятельных кланов якудзы. Со временем я получил полуофициальный статус жениха, мы тусили в подпольных якудза-клубах, многие родственники были без пальцев. Дом в их родном городе построен в традиционном стиле, с раздвижными стенами, изумительным садом. Всё изящно, как в фильме Куросавы.

В.Ч.: Потом ты вернулся в Москву...

П.В.: Да, поступил на философский факультет.

В.Ч.: Что изучал?

П.В.: Античную философию. Потом заинтересовался современным искусством. Надя поступила на философский, когда я был уже на четвёртом курсе. Нас как-то познакомили, представили и меня удивило, что первокурсница из Красноярска хорошо разбирается в современном искусстве. А через несколько месяцев мы вместе с Олегом Воротниковым и Натальей Сокол создали Войну.

В.Ч.: Вы часто ссылаетесь на Пригова и Лимонова, почему они стали вашими героями?

П.В.: Пригов создал автономную, но очень мощную и влиятельную культурную линию, во многом определившую лицо московского концептуализма. Лимонов сделал похожее в литературе. Молодому человеку нужно понять, что автономия, собственные линии, методы и приёмы работы важнее случайного и сиюминутного шума, успеха или славы.

В.Ч.: Вас упрекают в попрании духовно-нравственных устоев...

П.В.: Многовековых!

В.Ч.:...хотя вблизи вы похожи на образец русской семьи. В том же “Завтра” (фильм Андрея Грязева о питерской Войне) любой может увидеть. Любовь, дети, очень всё консервативно... Как проходит “день папы-Верзилова”?

П.В.: Обычно Гера утром бежит в кровать, начинает толкать, требовать, чтобы я играл. Я просыпаюсь, и мы делаем зарядку. На завтрак, традиционно, – овсяная каша на молоке. Час или два мы чем-то занимаемся дома, а потом у нас прогулка, изучаем район, интересные места, собак и кошек. Возвращаемся домой, едим обед. Гера в еде консервативна как все дети. Дальше развлечения, смотрим классику Союзмультфильма, Дисней смотреть нельзя. Дневной сон и вечерняя прогулка, катаемся на велосипедах или с горок. Ужин и культурный досуг. Мультики, книжки, рисование...

В.Ч.: Гера хорошо рисует?

П.В.: Да, очень любит рисовать. У неё есть специальные мольберты. Наде она передала в тюрьму несколько планов как разрушить стены и убежать. Детально прорисованные. Фейгин (Марк Фейгин, адвокат Толоконниковой) ей показывал.

В.Ч.: Многие считают, мол, чтобы завести ребёнка, нужно сначала заработать. А вы просто любите друг друга и рожаете.

П.В.: Конечно, ведь он такая неотъемлемая часть тебя. Никто же не говорит, что мне нужно сначала заработать, чтобы содержать жену. Если тебе хочется иметь ребёнка и общаться с ним, то тебе для этого ничего не нужно.

В.Ч.: Тебе, может, и нет, а ребёнку нужны лекарства, памперсы...

П.В.: Это всё условные расходы, которые ты и так несёшь.

В.Ч.: У Войны слава провокаторов, таскающихся на акции с ребёнком.

П.В.: Ребёнок это часть тебя самого. Маша Гессен шестого пришла на Болотную с двумя маленькими детьми. Её кто-то называет провокатором? Мы с Герой были пару раз на Стратегии-31. В идеале нужно вовлекать детей настолько же, насколько ты сам в чём-то участвуешь.

В.Ч.: А кто для тебя женщина? Как в идеале строить отношения? Опять-таки, нужно ли копить на свадьбу?

П.В.: Абсолютно бессмысленно здесь рассуждать в кредитной плоскости. Если тебя это интересует - грабь банки или торгуй акциями, может, что-то заработаешь. А женщина - неотъемлемая часть тебя.

В.Ч.: Патриархиально звучит...

П.В.: Нет-нет, она не принадлежит тебе. Есть потребность общаться, производить что-то с этим человеком, вместе испытывать эмоции. Это необходимо и неотъемлемо. Как потребность в дружеских отношениях. Если женщину рассматривать как человека, который становится к тебе максимально близким, то фактор необходимости важен и должен быть. У нас с Надей очень тесные отношения, мы сильно друг друга дополняем в профессиональном смысле. Без неё у меня нет времени полежать, почитать, даже выспаться нормально. Всё полностью на мне, а ведь многие вещи она делает суперпрофессионально и лучше меня.

В.Ч.: Это же часто мешает. Творческое переносится на личное и наоборот.

П.В.: Ну, мы иногда срёмся дико, бывает, но в конечном счёте выходим на консенсус.

В.Ч.: Лимонов описывает буквально всё, как он трахается, пьёт, дерётся с женщинами. Его личная и вообще любая жизнь - контекст художественного высказывания.

П.В.: Нет-нет, личная жизнь моя не закрыта, но она существует по иным законам, нежели художественное высказывание.

В.Ч.: Что нашему поколению предстоит сделать? Молодым художникам, политикам, менеджерам, музыкантам?

П.В.: Революцию. Оно не должно удовлетвориться тезисами Ксении Собчак и добиться дизайнерского превращения режима в более гуманистический. Даже если режим прекратит сажать людей, он всё равно должен быть повержен и уничтожен. Это задача поколения, и оно должно достигнуть её любыми средствами.

В.Ч.:Чтобы появилось европейское буржуазное общество? Ты готов делать революцию ради занудства?

П.В.: В России это априори невозможно. Мы сидим в буржуазном кафе, но вокруг всё равно рваный Винзавод. Москва энергетически и политически не является спокойным буржуазным городом. Посиди где-нибудь в Венеции в кафе или в Мадриде, абсолютно другой воздух, вековой успокоенности и культурной устроенности. Революция приведёт к возникновению иных, новых, сложных форм политического существования. Нужно заниматься их конструированием и категорическим ниспровержением старых форм.

В.Ч.: Большевистский подход такой.

П.В.: Единственно приемлемый подход для человека, которого возмущают практически всё функционирование политической реальности. Может ли что-то из методов работы современных чиновников или системных политиков остаться? Нет, всё на корню, всё недопустимо, нужно полностью поменять их методы.

В.Ч.: Нужна ли такая революция следующим поколениям, кому сейчас двадцать, пятнадцать?

П.В.: Безусловно. Им она тем более нужна. Они видят, что Россия, где сажают девушек за пение в церкви – это гнилая муть, которая движется в сторону Северной Кореи. Им неприятно, не нужно и не хочется жить в такой стране.

Фото Олега Козырева

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67