Наблюдать за трансформацией самоописания власти очень любопытно и поучительно. Тем более, что язык, на котором разговаривает современная политическая элита страны, вернее ее верхние эшелоны, все более напоминает язык красного мая 1968 года. "Будьте реалистами, требуйте невозможного", - снова и снова повторяет нам главный идеолог современной России Владислав Сурков. Однако повторяя это, он реанимирует в современном политическом сленге язык Парижа мая 1968 года. Такой язык - об этом можно говорить со всей уверенностью - в Кремле еще никогда не использовался. Но поможет ли это перейти от теории к практике модернизации?
Я не буду сейчас говорить о том, насколько проекты перевода экономики России на новый путь развития работоспособны. Посмотрим на то, что представляет из себя текст выступления Суркова перед сообществом «Futurussia» с идеологической точки зрения. Владислав Юрьевич последовательно обращается к двум достаточно известным, но в то же время порядком устаревшим теориям – теории постиндустриального общества Дэниэла Белла и, несколько более новой, теории глобального разделения труда Иммануила Валлерстайна, пытаясь подвергнуть их конвергенции.
Итак, сам термин "постиндустриальное общество" отсылает нас к 60-ым годам прошлого века. Тогда США находились в жестком клинче с СССР, исход которого отнюдь не был предрешен. Поэтому интеллектуальные ресурсы капиталистической сверхдержавы были брошены в том числе и на то, чтобы объяснить американским гражданам, а также всему миру, каким будет светлое капиталистическое будущее. Ведь будущее было тем параметром, по которому капитализм объективно проигрывал социалистическим системам, обещавшим наступление мира счастья и изобилия. США тоже нужно было свое будущее, и они получили его благодаря концепции "постиндустриального общества" Белла. С тех пор утекло немало воды, и разговоры о постиндустриальном развитии стали общим местом.
Насколько уместно применять эту идеологическую работу, написанную почти пятьдесят лет назад, для описания нашего настоящего? Ведь получается достаточно парадоксальная картина: мы попрощались с коммунизмом, больше не верим Марксу, но зато с охотой берем на вооружение старые концепции, которые использовались для борьбы с ним, а следовательно и с нами. И, наверное, это не очень хорошо. Впрочем, в размышлениях Белла есть нечто, что вполне его реабилитирует. Белловское постиндустриальное общество указывает на развитые страны Запада, а не на третий мир, некоторые государства которого за последние тридцать лет сумели стать новыми "фабриками мира". То есть индустриальное производство переместилось географически. А это означает, что развитые страны Запада заняли иную нишу в мировом производстве. И для того, чтобы понять, как это отражается на России, необходимо обратиться к размышлениям Иммануила Валлерстайна.
Валлерстайн, напомню, заявил, что пролетариат в XX веке никуда не делся, он просто был вытеснен глобальным капитализмом на периферию мировой экономики, так что теперь классовая борьба проходит столько внутри общества, сколько между обществами. Одни страны стали играть роль глобальных буржуа, другим уготована роль нищающих пролетариев. Применяя эту картинку к теории Белла, мы получим именно то, о чем сегодня рассуждает Сурков: России нужно сменить специализацию в глобальной экономике.
Опять же я не буду сейчас говорить о том, насколько такая постановка вопроса может способствовать практическим изменениям. Большинство стран мира проходили примерно одинаковый путь развития: интенсивное сельское хозяйство, затем производство товаров широкого потребления (в первую очередь текстиля), гарантирующего создание емкого внутреннего рынка и интенсификацию процесса накопления капитала. Развитие же российской экономики было, если можно так сказать, паранормальным: мы сразу купили станки и начали делать танки.
И это очень важный момент, в том числе и для Суркова: в конце своей речи он говорит о том, что мы обречены быть экономическими космополитами. Что нам сегодня опять, как уже не раз случалось в нашей истории, нужны иностранные технологии, идеи и люди. В этом нет ничего постыдного, разумеется. Вспомним, что сделал Петр I. На окраине Европы в XVI веке существовало три сильных государства: Речь Посполитая, Османская империя и Россия. Двое из этих государств решили быть самодостаточными, не опирались на иностранный опыт, не проводили модернизации. В результате сильная Польша была в течение ближайших двух столетий поглощена своими соседями, а Турция превратилась в "больного человека" Европы, навсегда потеряв статус великой державы. Россия же сумела тогда обратиться к иностранному опыту и создать совершенную военную машину по европейскому образцу. Естественно, соответствующие изменения основывались на экономических достижениях. Так в начале XVIII века мы сумели сохранить собственную историю и суверенитет. По сути, сегодня перед нами стоят те же самые задачи.
Важно обратить внимание, Сурков заявляет, что новое никогда не создается ни одиночками-героями, ни всем обществом сразу. В любом случае для успеха предприятия должен существовать класс людей, который кровно заинтересован в изменениях, чья жизнь и судьба зависит от успеха проекта обновления общества. За словами Суркова отчетливо видны теории пресловутого "креативного класса". Однако в целом с этой мыслью стоит согласиться. Сегодня власть вновь изолирована от общества и как следствие, слаба. Ей не на кого опереться, делая ставку на инновации. Огромная часть государственного аппарата, чиновничества, сделает все возможное, чтобы сохранить status quo. Революционеру в Кремле нужна группа, которую можно будет бросить в прорыв через это минное поле.
Впрочем, самое главное в рассуждениях Суркова - это история о примитивности, линейности вертикали власти. Современное общество не может управляться методами царя Гороха, да и сами эти методы сегодня оказываются весьма ненадежными. Поэтому аналогия с эпохой Петра оказывается неполной: модернизация, будучи по сути процессом революционным, должна способствовать как экономическим изменениям, так и изменениям политическим.