РЖ: Уважаемый господин Саква, на Ярославской конференции, в частности, много говорилось о трудностях с достижением многообразия демократий, но одна проблема не была затронута вовсе. Основа западного демократического опыта, как кажется, – это тотальное недоверие к избранной власти. Даже самой популярной. В России же верховная власть, лишенная сакрального содержания или подобного к ней отношения, рано или поздно уступает силе, обладающей подобными качествами. Поэтому вопрос такой: жизнеспособен ли на российской почве этот принцип западной демократии? И возможен ли какой-то иной российский демократический опыт, при котором создание демократии не будет увязываться с постулатом недоверия?
Ричард Саква: Много лет тому назад известнейший специалист по русской истории Роберт Такер написал статью, очень известную, – она называлась «Dual Russia». Он говорил, что российское общество всегда было разделено на власть и общество. И что за последние шестьдесят лет до революции этот разрыв между властью и обществом пусть и сократился, но лишь в малой степени. И он был совершенно прав. Российское гражданское общество развивалось до революции, это был естественный эволюционный процесс. Но советская власть снова была выстроена на гигантском отрыве власти от общества, более обширном, чем царская, и именно поэтому в конце концов спустя почти семьдесят лет она разрушилась. Сейчас в России идет уже третья попытка ликвидировать этот разрыв. К сожалению, он существует, и существует довольно явно.
В связи с вашим вопросом также следует упомянуть, что в западном и вообще в философском мире есть два подхода к политике. Условно один из них можно назвать августинианским. Согласно этому подходу, политика – это грязное, грешное дело, но ею надо заниматься. Так гласит работа Августина «О граде Божием». Августинианская традиция очень сильна на Западе. Но есть также и другой подход к политике – это подход Платона, идеалистический подход. И он существует не только в России. Я бы предположил, что в России августинианский подход будет все более применимым, он уже популярен. Политика рассматривается как грязный бизнес. И политика по определению тогда становится системой интересов, поле битвы влиятельных групп с политическим, с искусством и так далее, с политикой и движением вообще. Поэтому вы абсолютно правы, так формулируя вопрос. Это реальная проблема. Это то, о чем я писал, о чем я бы говорил, если бы меня попросили выступить на Ярославском форуме. Я думаю, что перед всем миром, не только перед Россией, стоит задача восстановить четкое определение и понимание политического.
РЖ: Давайте попробуем тогда пофантазировать. Не думаете ли вы, что, как бы это ни звучало, возможно, парадоксально, но единственный способ для действительной победы демократии в России – это появление монархии?
Р.С.: Вы имеете в виду конституционную монархию? В принципе, монархия и демократия – это не взаимоисключающие понятия. Если монарх ограничен конституциональными рамками – как в Испании, в Англии, – это не принципиально. Даже очень неплохо. Для России это могло бы означать разделение символической власти и практической, способом решить проблему, о которой вы говорили в предыдущем вопросе. Сейчас в России эти понятия смешались, поскольку президент России выступает и как глава исполнительной власти, и как гарант Конституции. На мой взгляд, подобная форма организации власти, вероятно, менее эффективна, чем монархия. Поэтому это, действительно, хорошая идея. В российских условиях это могло бы стать идеальным вариантом. Монархия не является принципиально антидемократичной, напротив. Проблема здесь, скорее, практического характера: где вы найдете подходящего монарха?
Беседовал Никита Куркин