Про вечный русский спор

Антон Понизовский. Обращение в слух. Л., «Лениздат», «Команда А», 2013, 512 стр. (журнальный вариант – «Новый мир», 2013, №№ 1, 2)

Старинный по замаху и абсолютно сегодняшний по содержанию и по форме роман, который читается как актуальная публицистика. Но это не художественная публицистика, это именно роман. Роман идей. Возможно, самый значительный из написанных у нас за последние годы. Автор со своими героями ищет ответ на вечные для русской литературы вопросы: кто такой русский человек и что такое Россия в историко-философском смысле. Вопросы в принципе неразрешимые – для русского попытка ответить на них, это все равно, что попытка поднять себя за волосы; косвенное подтверждение этому – бесплодность трехвековых, как минимум, усилий нашей литературы в этом направлении. Но Понизовский забывает об этом. И правильно делает. Он пишет роман, пишет художественное исследование идеи, и если и было у автора намерение дать окончательный ответ на поставленные вопросы (а, судя по всему, было), то этому сопротивляется созданная им же самим художественная конструкция. Это роман открытый - в том смысле, что автор открывает разговор, а не закрывает.

Но по порядку.

Завязка романа подчеркнуто традиционная, «тургеневско-достоевская»: трое русских – мужчина средних лет из «деловых», но при этом - интеллектуал Дмитрий (а мог быть, по-Достоевскому, и Иваном); его жена, современная горожанка из кругов нынешней элиты, Анна; и, наконец, девушка Лёля с полудетским лицом и татуировкой на шее, девица замкнутая и с характером – застрявшие в Швейцарии, коротают время за прослушиванием документальных записей исповедальных рассказов русских людей. Которые – записи – расшифровывает главный герой романа Федор, аспирант местного университета, занимающийся антропологией национальных культур. Федор, «молодой человек с мягкой русой бородкой», в ранней юности отосланный родителями учиться в Европу и, по сути, брошенный там, живущий на скудные университетские заработки-приработки, естественным образом уже потерявший внутреннюю связь с жизнью на родине; застенчивый, простодушный, истово думающий и чувствующий, пытающийся решить вечный вопрос, чем жив русский человек, – Федор возникает в тексте инвариантом сегодняшнего князя Мышкина. Молодому человеку нужны консультации соотечественников, знающих реалии современной России, но разговор быстро переходит на феномен «русской души». А также – на обсуждение традиции размышления об этом в классической литературе. Федя, в обращении с темой России, воспитанный чтением Достоевского и русских мыслителей прошлых веков, ищущий и находящий, как ему кажется, в прослушанных им интервью присутствие «богоизбранности» и «богохранимости» русского человека, сталкивается с позицией Дмитрия: «Вы себя слышите? И Достоевского заодно? «Богоносец» и «драгоценный алмаз», «просияет» и «воссияет», а конкретно.. …Самое для вас с Достоевским ужасное – это реальные люди. Если обпился древесного спирта, если в канаве валяется и мычит – вам нормально! только мычит пусть как можно нечленораздельнее, тогда вы сможете на него проецировать свои идеи: мол, «мычать-то мычит, зато сердце знаете у него какое? О-о! Золотое! Народное! Знаете, что в душе-то у него? Глубина-а!» Вы сами себе вырастили фантом – и целуетесь c ним. А реального человека – вы видеть не можете, вы корежитесь и дымитесь, вы гоните его: «Это не русский! Не русский народ!» Да ну? А какой?».

Провокативность высказываний Дмитрия, как и эмоциональный и интеллектуальный напор всего повествования, держится в романе выразительностью – часто шокирующей, обжигающей – исповедей, которые слушают герои. Дело в том, что автор усаживает своих героев слушать Россию подлинную – примерно две трети объема романа Понизовского составили записи «нестесненного говорения» реальных, не сочиненных писателем людей, которых автор в течение нескольких лет записывал в «лечебных и торговых учреждениях». Разумеется, здесь был произведен отбор записей для романа, была стилистическая обработка (всякий, записывающий устную речь, знает, что без этого обойтись невозможно), но основа рассказов подлинная. Понизовскому удалось здесь неимоверно трудное - сделать документальный текст органичной составной текста художественного; то есть наделить реальных авторов исповедей и персонажей их рассказов многомерностью художественного образа, сориентированного на «историко-философскую метафору»; более того, завязать образный ряд подлинных рассказов на развитие собственно романного сюжета, в частности, в историю сложных взаимоотношений основных героев романа. Постмодернистский прием литературной инсталляции в данном случае теряет свою эстетическую самодостаточность, обнаруживая способность органично скрещиваться с поэтикой русского классического романа.

Из рассказов интервьюируемых возникает образ страны, в которой люди на протяжении десятилетий не живут, а – выживают. Выживают в борьбе исключительно жестокой и бескомпромиссной, определяющей и межличностные отношения, и взаимоотношения с родным государством. И подавленность, которую испытывают слушатели этих записей, вызывается не только картинами, которые рисует очередной рассказчик, но часто и самим обликом рассказчика, персонифицирующим античеловеческие законы, по которым живет это общество. («Давай всех взорвём, это… Не могу… больше слышать…», - не выдерживает в какой-то момент девушка Лёля).

Необходимость сформулировать, что такое русский человек и в чем феномен его существования – вопрос для героев не праздный, не академический. В известном смысле они слушают и себя, и их поиск ответа на вопрос, почему именно так устроена русская жизнь и русский человек, – это поиск для каждого из героев личного выхода из «духовного тупика», в котором каждый из них вдруг ощутил себя. В отличие от Дмитрия, который утверждает, что путь России это путь тупиковый, путь общества, безнадежно застрявшего между двумя историческими состояниями: родовым обществом, от которого русские ушли безвозвратно, и обществом развитых индивидуальностей, личностей, защищенных созданным ими государственным порядком, до которого нам никак не дотянуться; и потому Россия это пример миру того, как не надо жить, а значит, лучше всего бежать от нее (правда, сам Дмитрий с женой Анной оставаться в Швейцарии пока не собираются) - в отличие от Дмитрия Федор все же пытается найти свои опоры внутри русской жизни и находит: страдания русского человека, это огонь, который вытамливает в нем Любовь, приближая его к Богу.

Спор внутри романа разрешен, и очевидно, что автор здесь солидарен с Федором. Но предложенное Федором разрешение темы однозначным финалом, тем не менее, не воспринимается – слишком многомерна, сложна и противоречива картина русской жизни, которую создает Понизовский в романе монтажом документальных записей.

Открытым финал романа воспринимается еще и из-за хода, который предлагается здесь автором – смены дискурса. Дискурса конкретно-исторического, социально-психологического комментария записей, с которого начинается повествование, на дискурс философский. Ход естественный для героя романа. Федор ищет некий высший смысл в ситуации современного русского человека, и в тех духовных высях, куда поднимает он читателя, действительно находит для себя выход. Но – только для себя. Теологумен, с помощью которого Федор удерживает в романе равновесие, возможно, поймет и разделит Лёля; поймут, но не примут для себя Дмитрий с Анной, а вот для подавляющего большинства рассказчиков из романа ход мысли Федора останется красивыми словами, мало помогающими что-либо изменить в реальности. Более того – оправдывающими, по сути, сложившийся в русской жизни порядок с творящимся в нем произволом. (Здесь необходимо уточнение: для «подавляющего большинства», но отнюдь не всех интервьюируемых – в романе есть поразительная запись, в которой формулируется, пусть и другими словами, то же, что пытается сказать Федор).

В известной степени «приземленный реалист» Дмитрий расчищает для Федора путь к формулированию своей мысли, избавляя его от иллюзий в обращении со словом «народ», освобождая от завороженности Достоевским, а Федор остается в романе «князем Мышкиным» и по складу мышления, и просто «осязательно» (думает и говорит Федор у Понизовского «дико, чадно, вдохновенно» (Достоевский); «А ты знаешь, что ты псих настоящий? – с уважением сказала Леля»). То есть перед нами все-таки художественное произведение, а не философски-публицистический трактат, и Федор с Дмитрием противостоят друг другу только в тексте, но оба они, каждый со своим ходом рассуждения, со своей правдой, одинаково необходимы автору в развитии его романной мысли, они представляют как бы две стороны одного и того же состояния. Автор разводит их в романе еще и по «точкам обзора»: Дмитрий, прожаренный современной русской жизнью, сосредоточен на конкретно-историческом, социально-психологическом аспекте обсуждаемого вопроса, Федор – на философском, точнее, религиозно-философском. Ну а уж дальнейший выбор точек обзора и развитие мысли остается за читателем – повествование романа выстроено таким образом, что четверо его героев и читатели романа находятся в одинаковой позиции по отношению к образу России, выстроенному Понизовским из документальных записей; образу, возможно, более многомерному и предполагающему больший спектр подходов и толкований, нежели дает автор в рассуждениях своих героев.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67