Повседневность: жизненный путь Мишеля де Серто

От редакции: В издательстве «Европа» вышла в свет книга Александра Маркова «1980: год рождения повседневности» (М.: Европа, 2014, серия «Тетрадки Gefter.ru»). Мы публикуем фрагмент из этой книги.

* * *

Восстановление «парадигматичности» высказывания, не в смысле образцовости, а в смысле соположенности нескольких созидательных высказываний, расширяющих область мысли и область созидания, требовало и особого «парадигматического» отношения к собственной биографии. Биография Мишеля де Серто показывает, что он постоянно выстраивал, вольно или невольно, собственную биографию как ряд высказываний, равно весьма значимых, хотя и принадлежащих различным полям и сферам деятельности. И это позволило далее ему созерцать не только нечто специфическое, но и саму действительность и современность.

Мишель де Серто родился в 1925 году. Этот год был знаменателен для новейшей истории Европы: постепенное преодоление послевоенного кризиса, и, вместе с тем, неудачи как коммунистического, так и консервативного политических проектов, обострили воображение многих европейских интеллектуалов. Именно тогда, в середине 1920-х гг. воображаемое всё больше овладевало умами: оно уже не мыслилось как далёкая мечта, по отношению к которой следует соблюдать дистанцию; напротив, оно, казалось, переселилось в наш обыденный мир. Воображаемым было всё – мир американских инженеров, приехавших во Францию для строительства заводов, мир провинциалов, искавших пропитания в Париже и других крупных городах, при этом желавших сохранить обычаи своих родных мест, мир самой провинции, ловившей каждое столичное слово из газет или по радио. То, что в начале 1920-х гг. было предметом утопического конструирования, в середине 1920-х гг. уже становилось неотъемлемой частью повседневности.

В 1925 г. различие между Парижем и провинцией, где жил де Серто, ощущалось очень остро. В Париже в этом году прошла Всемирная выставка, и её облик отличался от тех ярмарок с театральными представлениями и спортивными состязаниями, какими были всемирные выставки. На прежних выставках яркое театральное зрелище и демонстрация силы в спортивных состязаниях были экзотическим украшением ещё более экзотичной атмосферы: сущность риска, мужества, братства и других исконных европейских ценностей постепенно выхолащивалась, превращаясь в необязательный компонент наполненной грёзами культурной атмосферы. Эти состязания напоминали открытки для любопытных туристов. Но если открытки на развале хотя бы пытаются зафиксировать мимолётное впечатление, и внушить человеку, что даже в своих грёзах и мнимостях ему есть на что опереться, – то превращение всех героических практик в один из пунктов праздничной программы, гала-концерта былой культуры дорого стоило Европе.

Послевоенное время, наравне с экспрессионизмом в искусстве, породило также новый, конструктивистский подход к проведению выставок, в частности, Парижской. Конструктивизм известен нам как промышленный стиль молодого советского государства, как реализация идеи Ле Корбюзье о доме- «машине для жилья»: общежития-коммуны, фабрики-кухни, и, вместе с тем, монументальные проекты вокзалов и аэропортов, призванные превратить всю землю в сеть, через которую проходят сигналы в виде поездов и самолётов. Но конструктивизм Всемирной выставки 1925 г. был другим: разорённая войной Европа пыталась реализовать практичное и удобное жильё из подручных материалов. Это была не утопия производства товара или быстрой пересылки информации о товаре, но утопия упаковки, куда и должны были быть помещены представленные на выставке «изделия». Всякое простое, трепетное, жалкое человеческое существование, как сказал бы поэт, должно было быть упаковано в подходящий материал: так, если советский павильон был построен из дерева, то другие павильоны (Студио Лувр, Примавера, равно как и ресторан Мезон Прюнье) своей изысканностью дали начало американскому стилю ар-деко, этому соединению жёсткой конструкции и прихотливости впечатлений. Не случайно, одним из главных объектов выставки, вызвавшим неподдельный интерес журналистов, стало не какое-то реальное достижение, а предельно идеализированный объект – проект города на 3 миллиона жителей, предложенный уже упоминавшимся Ле Корбюзье. Никто ещё не знал, где можно построить такой город, и кто будет обслуживать заводы, которые понадобятся для его строительства – все забросили калькуляцию, ради того, чтобы полюбоваться красочной упаковкой для значительной части населения страны. Слово «красочный» по отношению к серому бетону и столь же серому дереву мы употребили не случайно: «новый модерн» ар-деко равнялся на яркие фрески минойского Крита, а конструктивизм приковывал взгляд, рвавшийся в утопические дали небес, и потому готовый вобрать в себя ярчайшую голубизну. Апофеозом выставки стала «Хрустальная башня» Р. Лалика: хрустальная ваза в виде некоего подобия радиомачты представляла собой не что иное, как вывернутую наизнанку идею упаковки. Упаковка сброшена навсегда, и взгляд не может оторваться от примитивной прозрачности стекла.

В 1925 г. разорённая войной провинция казалась брошенной на произвол судьбы. Европа, которая прежде казалась каменной цитаделью, вдруг стала деревней: городки Юга Франции, которые теперь прельщают туристов ярко-масляными стенами и буйством цветущей природы, тогда были чем-то вроде заброшенной деревенской околицы, с несобранным урожаем, и домашним скотом, разгуливающим по центральной площади. Если в столице мечтали о монорельсах и ракетных двигателях, то здесь редкостью был даже какой-нибудь допотопный велосипед, который своим звоном не разгонял морок провинциального упадка, а разве что смешил обывателей. Дело не в том, что в провинции мало что происходило – так было всегда – а в том, что жители стали принимать как должное любые невзгоды. И создаётся впечатление, что некоторая перенапряжённость мысли де Серто, стремление вывести из любого явления как можно больше логических и фактических следствий – это непосредственное продолжение борьбы с таким всепроникающим упадничеством.

Город Шамбери, столица департамента Савойя, родина будущего мыслителя, находится далеко от столицы, в южных Альпах. Климат в этих краях переменчив, но ещё более непостоянными и переменчивыми кажутся виды: альпийские озёра, которые меняют цвет, как только подует ветер, горы, на которых перемешивается растительность разных зон, долины, лежащие у подножия гор. Но главное, что эти места обустраивались людьми ещё с римских времён, когда небольшой лагерь Леменк держал под контролем достаточно обширную и опасную область. С 1232 г. эта земля находилась во владении герцогов Савойских, которые на протяжении нескольких веков сохраняли свой суверенитет – и даже когда их земли захватывали, они прилагали все усилия для его удержания. Последней дипломатической победой был знаменитый Венский конгресс 1815 г.: памятуя о том, как в 1792 г. независимое государство было присоединено к Республике, все европейские монархи предпочли подписаться под независимостью владений Дома герцогов. Теперь на страже его интересов стояли не только дружественные герцогам союзники, но и вся Европа – если под Европой понимать те государства, которые имели тогда реальную политическую силу. Но решения Венского конгресса уже после революции 1848 г. стали казаться анахронизмом: и в конце концов, в 1860 г. Савойя стала французским департаментом. Начало новой жизни ознаменовалось переменами почтовых адресов и появлением межевых чиновников, а в целом существование в предгорье, на высоте около 300 м. над уровнем моря, оставалось столь же незатейливым, как и прежде.

Несмотря на почтенную древность Савойи как политического образования, архитектура и другие артефакты немногое могли сообщить о былой древности. Самое древнее здание Шамбери – это позднеготический собор XV в., который позволяет разве что догадываться о величии замыслов монументальных городских сооружений. Не случайно, в творчестве самого Мишеля де Серто тема готического собора как действительного или мнимого «синтетического произведения искусства» (нем. Gesamtkunstwerk), будоражившая умы многих европейских культурфилософов, которые видели в соборе осуществление смутного будущего, сотрясающего основы привычного настоящего, занимает подчинённое место. Де Серто никогда не говорит о соборе как о вершине развития христианского искусства, а также избегает тех параллелей между собором и мегаполисом начала ХХ в., которые так любили журналисты, писатели и кинорежиссёры (фильм Ф. Ланга «Метрополис» (1927), завершающийся сценой бега по кромке готического собора). Среди масштабных конструкций, с которыми де Серто сравнивает мегаполис, есть джунгли, магистрали, рынки, но нет соборов. В мире де Серто фланёр, беспечно отражающийся в витринах с их манящими отсветами, окончательно побеждает нервического выпускника гимназии, озабоченного судьбами Европы.

Другой храм расположенный недалеко от Шамбери - собор Нотр-Дам. Странное порождение южного французского Ренессанса, он нес на себе следы самых разных архитектурных влияний: сходство с античной архитектурой смешивалось с ощутимой грубостью серого камня. Пожалуй, воображение нашего юного героя будоражил только замок принцев Савойских, постройка, напоминавшая об авиньонском папском дворце, и о жилищах тех нобилей юга Франции, которые готовы были бороться за каждую пядь своих владений. Местные бароны были не единственные, кто отличался сочетанием героизма и хозяйственности, но в том, что касалось постоянного проведения границ, нового межевания, и нового отстаивания этих прозрачных, но очень крепких рубежей обороны – здесь им не было равных. Именно на юге Франции оборонительная тактика была доведена до высочайшего мастерства: в то время как рыцари других областей шли на таран, подобно боевым самолётам в ХХ в., здесь они пытались мобилизовать всё население для защиты каждого рубежа, а сами, сомкнутыми рядами, защищали кратчайший путь, никому не давая обойти себя, и требуя принимать бой вновь и вновь.

Этот замок не раз перестраивался, и ко времени молодости де Серто представлял собой нелепое нагромождение крыш. Здание кажется каким-то урезанным, зажатым внезапной и стремительной бюрократизацией Франции XIX века. Бюрократия постепенно отвоёвывала себе пространство для жизни на южных землях, достаточно плодородных, но в целом небогатых. При этом, здесь бюрократизация была связана не столько с формализацией, сколько с попыткой разобраться со множеством местных проблем, вписать не регламентированные обычаи, связанные с менее чёткими, чем на севере, границами между сословиями, в стройную и всё более жёсткую систему отчётности. Именно отчётность должна была обуславливать весь спектр политических решений, от пересмотра прошлого до организации планов на будущее, и каждое из повседневных дел вносило свою скромную лепту в бюрократические реформы второй половины XIX века.

В Шамбери не происходило никаких знаменательных событий. Разве что его жизнь была отмечена недолгим присутствием Жан-Жака Руссо: он приехал в город в 1732 г., ради своей возлюбленной мадам де Варанс, но задержался здесь надолго. В 1735 г. именно в Шамбери он написал «Декларацию прав человека». Позднее он говорил: «Если где можно ощутить мягкость жизни, так это в Шамбери». При всей склонности Руссо к внешним эффектам, эти слова – не пустая риторика: под мягкостью жизни он имел в виду не только мир, отсутствие войн, и действительное или мнимое доброжелательство местных жителей. Дело в том, что здесь, в атмосфере благодушной провинции, Руссо смог дать волю своим увлечениям, любовной страсти и простой любви к жизненным удобствам, не думая, до чего могут довести эти пристрастия.

В год рождения Мишеля де Серто в городе, как и прежде, французы соседствовали с итальянцами. В городе появилось новое веяние - увлечение лыжным спортом, которое обрело второе дыхание после того, как в рамках Парижских Олимпийских игр 1924 года была проведена зимняя олимпиада в Шамони. Сегодня, в эпоху фристайла и сноуборда, горки и прыжки с трамплина кажутся нам общедоступным видом спорта, не требующим особых усилий и доступным для многих. Но тогда лыжный спорт казался занятием таким же героическим, как прыжки с парашютом. Рамки восприятия жизненных рисков в то время были другие, и, например, вождение машины и вождение самолёта считались примерно равными достижениями. И то, и другое требовало технической ловкости, незнакомой тем, кто привык к верховой езде – ну а сложность механики, многочисленность комбинаций при управлении и обстоятельств риска (то, на что больше всего внимания обращают в современных концепциях «управления») были делом десятым.

Во времена детства де Серто быт начал стремительно меняться. Несмотря на оторванность провинции от больших центров цивилизации, до неё доходили новые веяния международной торговли. Именно тогда начинается продажа товаров в промышленных упаковках: если раньше булочник всё взвешивал и отсыпал, то теперь на полках появились готовые товары. Конечно, поначалу этого могли не замечать – пищевой продукт в упаковке станет нормой только после Второй мировой войны, благодаря ленд-лизу. Но, тем не менее, и в альпийских предгорьях звучало эхо новой революции потребления. Во Франции, как и во всём мире, ей предшествовали процессы, которые нельзя назвать информационной революцией, но можно назвать информационной активизацией – пресса впервые со времени возникновения становится не только местом производства сведений, но и местом импровизации, самодеятельности, всего того, что мы называем клубной жизнью. Это связано не с изменением природы прессы, а скорее с изменением природы клубной жизни – до первой мировой войны сословное разделение общества было слишком жёстким, чтобы неформальные объединения людей (от масонских лож до кофеен) служили какой-то реальной социальной цели, скажем, цели влияния на политику или обустройства общественной жизни. После войны, смешавшей сословия и уничтожившей вместе с миллионами погибших целые пласты социального опыта, сразу же стали появляться новые формы социального взаимодействия – рабочие клубы, живые газеты, «окна» постеров, самодеятельные журналы, больше напоминавшие выставки, и столь же самодеятельные выставки достижений, отличавшиеся от старых ярмарок своим просветительским пафосом. Мы привыкли ассоциировать все эти явления культуры 1920-х гг. с идеологическими задачами новых сверхмодернистских государств, возникших на обломках былых империй.

Презентация книги «1980: год рождения повседневности» состоится 10-го сентября в книжном магазине «У Кентавра».
Электронную версию книги можно приобрести на ЛитРес
© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67