Немцы. Сегодня будут немцы. Ох уж мне эти немцы: ничего, кроме раздражения. Впрочем, всего полтора года назад я ровно так же - заочно, беспричинно - не любил американцев. А теперь?!
А теперь протестируем немцев. Благо, сразу две прокатные картины. Первая, "Воспитатели" - весеннего призыва; вторая, "Босиком по мостовой" - осеннего. Обыкновенно смотрю кино на большом экране, с людьми, как и положено. Но тут в руках случайно оказались качественные DVD, то есть имелась возможность скорого и необременительного повторного просмотра. В конечном счете, именно это немцев и спасло. После американцев, после французов и даже после англичан на немцев переключаешься с трудом. Поначалу терпишь, хандришь. Но зато потом радуешься, едва выключив монитор, едва вырвавшись из дома, настойчиво советуешь: "Люди, люди, немцы необходимы! Их лучшие времена прошли, а все равно - без немцев никуда". Правда.
Картину "Босиком по мостовой" спродюсировал и срежиссировал Тиль Швайгер, он же сыграл главную роль. Смотрю, смотрю, удрученно качаю головой, не въезжаю. Но, слава богу, в финальных титрах еще раз дали оригинальное название. Я, в свою очередь, дал себе труд обратить на это название внимание. Оказывается, лента именуется Barfuss, то есть попросту "Босиком".
Я уже тридцать раз писал, что фильмы нельзя безответственно переименовывать. Это же огромная, вопиющая разница: "Босиком по мостовой" и "Босиком". Как можно быть настолько нечувствительными к слову людьми?! Было время, "солнце останавливали Словом, Словом разрушали города". Но в постсоветской России слово стр-рашно девальвировано. Что с ним хотят, то и делают. Это не вполне моя компетенция. Впрочем, как поглядеть.
Слово легко проникает в человеческую подкорку. В некоторых случаях (случай молитвы) слово способно доставать даже до Небес! В обыденной жизни слово программирует поведение и задает способ считывания. Наши прокатчики настроили меня на произведение "Босиком по мостовой", грубо говоря, на прозу. На что-то вот такое: "...И пошли они, солнцем палимы, повторяя: "Суди его Бог!" Или же: "И покуда я видеть их мог, с непокрытыми шли головами".
В картине действительно есть элементы социальной критики, прозы. Но они факультативны, они преодолеваются в результате некоего всеобъемлющего поэтического усилия. Смотришь картину под названием "Босиком по мостовой" и недоумеваешь: натуральный дурдом, эклектика, помойка, концы с концами не сходятся. Главные смыслы попросту не воспринимаются, пролетают, как фанера над Берлином. Но потом бегло, на промоте смотришь во второй раз, имея в виду уже аутентичное название "Босиком", радуешься: авторы вменяемые, работа невеликая, но дельная; мир не сошел с ума, приятно.
Я уже пытался указать на специфическую особенность постсоветской машины смыслообразования. Я писал, что машина эта работает в режиме понижающего трансформатора. В обеих немецких картинах, точнее, в их прокатных российских версиях, я укажу как раз на ситуации понижающей трансформации. Оба случая предельно наглядны. Причем я не имею в виду чей-то субъективный злой умысел. Ужас именно в том, что все или почти все наши влиятельные субъекты - хорошие парни и девчата, которые однозначно жаждут добра. Тут именно машина, то бишь безжалостная, безличная технологическая цепочка понижения-оболванивания.
"Хотели как лучше, а вышло, как всегда!" Пора бы уже задуматься не о локальных кадровых ротациях, а о радикальной смене оборудования с технологиями. С другой стороны, второго Петра Первого никто не хочет, да и где его возьмешь! Значит, будем томиться дальше. От безнадежности даже мне захотелось побольше праздников и побогаче бутиков. Захотелось сытой старости, да. Три вечера подряд смотрел по ящику юбилейные концерты Евгения Петросяна и Геннадия Хазанова, похохатывал. Привыкаем, социализируемся, ничего.
...И все-таки картина Тиля Швайгера "Босиком". Это название актуализирует не динамическую ущербность, как наш прокатный вариант, а некую вневременную самодостаточность. "Босиком по мостовой" - это же социальное поражение, это провал, прокол и негативно понятое юродство, юродство с жирным минусом. Зато "Босиком" - один из возможных способов организации суверенной личности, одновременно и ее тайна, и ее достоинство, и ее правомерный поэтический жест.
За протагониста сам Тиль Швайгер. Его герой Ник - крепкий импозантный молодой человек из хорошей, и даже очень хорошей, немецкой семьи. Его заботливая мать давно замужем за успешным капиталистом. Его младший брат тоже на гребне волны, то бишь социального успеха. Отчим, брат и мать тянут Ника в свою среду, но упрямый парень этой среде не дается. Проваливает одну непрестижную работу за другой, меняет одну случайную подружку - на вторую и на третью. Что называется, бесится с жиру, нервничает: вполне социализированному, но достаточно тонкому Нику не хватает чего-то иного. В результате растерявшегося от жизненной неполноты парня спасает неприспособленная к социальной жизни девушка из дурдома.
Всю жизнь она существовала под присмотром некоей властной мамаши, которая 19 лет вовсе не выпускала девушку в мир, за пределы квартиры. Однажды матери стало плохо, но дочка ей намеренно не помогла. Дочку отправляют в психушку. Везде и всюду девушка ходит босиком, что маркирует ее в качестве асоциального, трепетного и ранимого человека. "Ты что же, слышишь голоса?!" - поначалу Ник наивно рассчитывает на встречу с чудом. Девушка - чудо, да, но совсем не в том смысле, не в мистическом, не в волшебном. Просто она готова идти с ним до конца, готова поделиться с ним своим сокровенным знанием: в предфинальной сцене Ник тоже заселяется в дурдом и к обоюдному восторгу забирается к девушке в постель, так что теперь из-под одеяла торчат две пары голых ног.
Ну и при чем тут "Босиком по мостовой"? Она научила парня тому немногому, что умела сама. Однако этого оказалось достаточно для того, чтобы его спасти. Измученная иллюзией собственной душевной тонкости Россия на подобные грубые метафоры не соглашается. Призванные обозначать высокое и внутреннее голые пятки - оскорбляют наших, коробят. Переназвали и, в сущности, объявили обоих героев отщепенцами, дураками. Россия уже два десятка лет понимает успех самым-самым извращенным образом.
Но зато Германия понимает правильно, по-людски. В финале вышедшие из психушки влюбленные отправляются в супермаркет. Ник снова в ботинках, она опять босиком. Теперь, когда их близость перешла на внутренний уровень, грубая внешняя метафора преодолевается, становится ненужной. И вот приодетый, приобутый Ник учит девушку тому, что умеет он - социализирует. Парень доверяет ей корзинку для покупок и предлагает сделать эти покупки самостоятельно. Ей трудно, ибо она умеет иное - она навсегда босиком. Но он ей поможет.
Это умная картина про то, что все люди - разные, и что успех - понятие относительное. Что даже самому красивому и богатому все равно чего-то не достает. По определению. Что люди должны обмениваться, условно говоря, знаниями. Опытом. Что полноценное общество и сопутствующее счастье - это как раз добровольный обмен. Что босиком - стоит дорого, но не продается ни в супермаркетах, ни в бутиках. Только из рук в руки.
Между прочим, девушка-то не ангел! И улыбочка двусмысленная, и правила человеческого общежития, о которых она не имеет никакого представления, штука не последняя. Наконец, ее мертвая мама, как к этой маме ни относись, на ее, на девушкиной совести. Но, повторюсь, бороться с недостатками поможет ей тот, кому, в свою очередь, помогла она. Это не сопливая картина, как показалось мне с первого раза, а вполне трезвая, вполне жесткая. Последний кадр, с куриным яичком, которое вот-вот разобьется, намекает на то, что герой еще намучается со своей сумасшедшей подружкой. Босиком - это, кроме прочего, опасно.
Впрочем, картина "Воспитатели" режиссера Ханса Вайнтгартнера понравилась мне гораздо больше. Прежде всего, отмечу, насколько внимательны режиссер с оператором к лицам, к человеку как таковому. Тут всего-то четыре актера, и каждый предъявлен бережно, точно, нюансировано. Всякий план по делу, в пользу сюжета. Быть может, тут даже излишек рациональности, но с другой стороны, от необязательности и безответственности наших "мастеров экрана" уже давно хочется спрятаться вот в такой аскетизм с человеческим лицом.
Выше всяких похвал исполнительница единственной женской роли Юлия Йенч. По голливудским стандартам она, скорее, некрасива. Иногда представляется попросту "страшненькой". Но уже через несколько мгновений, в пределах того же монтажного куска включает внутри себя какой-то тумблер, выдает на лицо неожиданный энергетический сгусток и резко хорошеет, радикально преображается: не оторвешься.
Отмечу разницу с героиней прошлой колонки, Дженнифер Коннелли. Голливудская актриса словно бы полностью переселяется в экранное зазеркалье, культивируя протяженность образа, акцентируя его невсамделишность. Как это ни банально прозвучит, придется противопоставить адаптированному в лице Дженнифер Коннелли Станиславскому претворенного в манеру Юлии Йенч Брехта. Равно как и ее партнеры, актриса не растворяется в образе, но все время ведет с этим придуманным, с этим типизированным образом диалог. Думаю, не случайно героиню зовут тем же именем, что саму актрису!
Юлия Йенч то влипает в экранный образ, а то вылетает из него обратно, в предкамерную реальность, в дофильмическую повседневность. Если надо, включает мысль и, не побоюсь этого слова, интеллект. Если надо, зажигает в глазах животную чувственность. Дурнеет - хорошеет - превращается в дурочку из переулочка - превращается в зрелую и сильную женщину - превращается в адекватную собеседницу партнеров и зрителя - все время во что-то превращается! К сожалению, наши внешне безупречные кинодивы чаще всего играют в манере "я кукла". К сожалению, понижающий трансформатор предписывает стиль "глупость с пустотою". Чтобы не вылететь из обоймы, приходится соответствовать.
"Воспитатели" хороши, кроме прочего, тем, что предъявляют актеров в качестве равноправных соучастников художественного процесса, в качестве мыслителей, организующих за счет непрерывной внутренней работы сложный ритмический рисунок. То есть фабульный рисунок фильма - предельно простой, однако, то и дело переводя эту фабулу из плана переживания в план представления, а после - обратно, режиссер с актерами добиваются невероятной эмоциональной насыщенности! Добывают из гремучей и, казалось бы, безнадежной смеси политики, социологии, мелодраматических клише выдающееся художественное качество. Это именно зрелище: для внимательных глаз, для любителей человеческого, слишком человеческого.
Конечно, здесь и Брехт, и Фасбиндер, то бишь непременная немецкая социальная критика: споры об историческом месте современного капитализма, о 68-м и о преданных поколением отцов революционных идеалах, наконец, о (не) возможности осуществления этих идеалов в настоящем времени, времени невиданного прежде замирения труда и капитала.
Авторы и актеры вступают в диалог с непременными для социально ориентированного немецкого кино 70-х ситуациями, с распространившимися тогда фабульными клише: в центре нынешнего повествования находится стиль поведения богатея, взятого юными радикалами в заложники. Этот поворот - одновременно нелепая случайность и историческая закономерность. "Господина Хартенберга", миллионера, рассматривают с энтомологической дотошностью, точно насекомого, словно паучка. По-театральному эффектный финальный ход, переворачивающий все случившееся с ног на голову и переозначивающий каждый эпизод, заставляет с ходу пересмотреть картину еще один раз. Что удивительно, при повторном просмотре и без того симпатичная лента становится лучше, основательнее, зрелищнее: оказывается, за полторы бюджетных копейки тут виртуозно смоделировали базовую траекторию человеческого движения - с территории повседневности на территорию воображаемого, и обратно.
Но и детали - хороши, хороши! Главный идеолог, Ян, покупает себе кислородный аппарат. Видимо, оттого, что попросту нечем дышать. Вполне театральная грубость, но я как-то писал, что театр - наиболее адекватное искусство. Тот же Ян выдает несколько упоительных формул, достойных того, чтобы уйти в народ и не вернуться: "У меня для тебя новость, менеджер. Машина перегрелась!"
Или: "Пускай люди так и не добились победы, но лучшие идеи все-таки выжили!"
В финале, когда мы, наивные зрители, уже поверили обещанию словоохотливого господина Хартенберга оставить своих незадачливых похитителей в покое, вооруженная полиция таки врывается в квартиру молодых героев (картины). Как и предполагал проницательный Ян, Хартенберг солгал, заявил, донес. На стене квартиры, предусмотрительно покинутой Яном, Петером и Юлией, - записка. Вот закадровый расейский дубляж: "Горбатого могила исправит". Таким образом, наши акцентировали предательскую сущность миллионера. Однако оригинальный немецкий текст лишь во вторую очередь имеет в виду хартенбергову подлость.
"Manche Menschen andern sich nie" - "Некоторые люди не меняются никогда". Эту реплику молодые люди в первую очередь относят к себе! Ведь на протяжении всего фильма они вели полемику с "героем 68-го года" и "лучшим другом Руди Дучке" Хартенбергом, который утверждал, что время и соблазны перемалывают даже самых отъявленных романтиков.
Вот именно: когда-то давно Хартенберг был другим, но эти, новые, не намерены повторять его путь - траекторию предательства. Весьма показательно, что наши прокатчики отвергли доминанту, актуализирующую благородное постоянство, и отдали предпочтение всего лишь побочной линии, второстепенному значению. Выбрали не клятву в верности, а подлянку, сарказм.
Я обязательно покажу это кино всем своим друзьям.
Машина перегрелась.
Менеджер обанкротился и сошел с ума.