Почему от Дмитрия Медведева не исходит нетварный свет? Часть 1

Переход президентской власти от Владимира Путина к Дмитрию Медведеву является для России беспрецедентным историческим событием, значение которого мы еще долго не сможем ощутить за маревом сиюминутных политических проблем. Историософский пафос этого события очень трудно оценить в силу его внешней обыденности и бесцветности - подошел срок выборов главы государства, действующий президент выдвинул своего преемника, преемник победил, выборы состоялись, и "жизнь продолжается". Однако для того, чтобы это событие действительно воспринималось как заурядное, мы должны были бы наблюдать целый ряд аналогичных событий, который воспроизводился за многие годы российского прошлого. Примерно как бой Курантов каждый Новый год, когда ощущение эксклюзивности момента постепенно стирается.

Такое событие, как выборы президента Медведева, не имело аналога в историческом прошлом России. Когда в 2000 году был избран президент Путин, он уже в течение полугода был фактическим главой государства, а с 31 декабря 1999 года и официальным, ибо Ельцин не стал ждать выборов, а прямо назначил его на свое место. Но дело не только в формальной процедуре, а прежде всего - в реальном психологическом фоне: пришествие Путина воспринималось как появление кризисного менеджера, который должен срочно спасти страну от всех возможных бед, и трансфер власти оговаривался не иначе как в шмиттовских терминах "исключительного положения". Вот это ощущение перманентного кризиса, ощущение постоянно нарастающей опасности, когда нужно все время "спасать страну", определяло психологию политического класса России как минимум с конца 80-х годов прошлого века, причем независимо от идеологической ориентации самих политиков. Отсюда постоянная эскалация нервозности и фрустрация из-за несбывшихся надежд, когда вслед за очередным кризисом наступает новый. Так мы все, хоть и по разные стороны баррикад, "спасали страну" и в 1991, и в 1993, и в 1996, и в 1999 году, а когда наконец эффективный менеджмент неожиданного преемника оправдал ожидаемые надежды и наступила относительная передышка, то случилась в городе Киеве "оранжевая революция", и мы последние три года вновь "спасали страну" от ее повторения в городе Москве.

Главный порок "исключительного положения" заключается в его свойстве становиться единственно возможным и порождать шизофреническое отношение к правовой реальности, когда представление о норме постоянно соседствует с требованием нарушить эту норму даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Вспомним, как много достойных людей призывали Владимира Путина в нарушение Конституции остаться на третий срок, и это при том, что никакой альтернативы путинскому режиму даже не намечалось. Граница между отношением к Путину как спасителю Отечества и готовностью превратить его в диктатора проходила именно здесь, ведь пролонгация властных полномочий в обход Конституции означает введение диктатуры, то есть режима "исключительного положения", когда действующее право девальвируется до уровня ненужной формальности. Как о необходимости об этом можно было говорить и в 1991, и в 1993, и в 1996 году, а возможно, и в 1999-м, и даже и в 2005-м, когда приход к власти в Москве "оранжевых" казался вопросом времени. Но зачем нужно было говорить об этом в 2007 году, когда понятие "оранжевый" и "маргинальный" уже стали тождественными? В нежелании идти на третий срок Владимир Путин превзошел самого себя, ибо тем самым напомнил нам о том, что "исключительное положение" не вечно и что нормальная жизнь в нормальном государстве - возможна. Справедливости ради нужно сказать, что и сам Ельцин по-своему участвовал в воспитании наших граждан, когда до последнего дня позволял оппозиции на полную катушку критиковать свой режим, отказался от каких-либо репрессий, да еще и сдал свою власть раньше срока. О персональном значении Ельцина и Путина в воспитании гражданского общества в России еще будут говорить в будущем, если, конечно, мы сумеем сохранить это общество хотя бы в его нынешнем виде.

Мы еще не совсем поняли, что произошло в стране. Ибо то, что произошло, было тихо, спокойно, ненавязчиво и по-своему неинтересно. Мы привыкли к политике как к интриге, к скандалу, к истерике, в то время как реальная, "профессиональная" политика часто бывает скучна, обыденна и предсказуема. Как искусство управления государством, тем более таким большим и сложным, как Россия, политика требует трезвости, терпения и расчетливости, то есть всего того, что совершенно не хватает большинству политиков "переходных эпох". С выбором Дмитрия Медведева "переходная эпоха" закончилась. Мы живем в современном европейском государстве, имперском по природе и республиканском по форме. Мы избежали крайности либерального распада и тоталитарной революции, и все те, кто живет еще этими сценариями, выводятся за пределы политического мейнстрима вообще. Манихейская оппозиция "либералов" и "патриотов" преодолена в режиме Путина-Медведева, и другой перспективы для идеологического тренда власти не предвидится. Во главе государства - молодой, современный, образованный, православный, рассудительный человек с приятной внешностью. Он не пришел к власти в результате войны, революции, перестройки, кризиса, он не "упал с неба" и не "вырос из-под земли", его предложил народу как преемника своего курса другой современный, образованный, православный, рассудительный человек. И того и другого народ - выбрал. Выбрал серьезным большинством голосов пришедших на выборы граждан страны. Выбрал своевременно, потому что срок подошел. Вам еще что нужно?

Основные претензии к сложившемуся в стране политическому режиму исходят из двух крайних лагерей, сторонников тех самых сценариев либерального распада и тоталитарной революции. На первый взгляд, легко отделаться отговоркой: "Зачем спорить с маргиналами?" - и успокоиться. Действительно, в споре с маргиналами есть одна опасность: спорить с ними значит переходить на их уровень, то есть в состояние маргинала, что для политика может закончиться катастрофой. Но чего не может себе позволить политик, может интеллектуал, и наоборот. В отличие от политика, интеллектуал не может врать, подстраиваться, обещать, угрожать, говорить общие слова. Но, в отличие от интеллектуала, политик не может позволить себе терять время, серьезно отвлекаться на неактуальные вопросы, погружаться в ирреальные контексты, совершать рискованные поступки без очевидной выгоды. В "переходные эпохи", когда все смешивается со всем, обе роли часто совмещаются в одном лице и в ущерб каждой из них. Но когда наступает малейшая нормализация, все политики, строившие из себя интеллектуалов, и все интеллектуалы, строившие из себя политиков, проигрывают. Обе стороны не могут друг без друга, но их совмещение практически невозможно - удачное только в "переходные эпохи", это совмещение и есть признак маргинальности. Претензии, предъявляемые крайними лагерями к "норме", - всегда маргинальны, но одна из политических функций интеллектуала состоит в том, чтобы давать на эти претензии внятные ответы, освобождая от этой неприятной обязанности политиков. Например, на вопрос о том, почему от действующего президента не исходит нетварный свет, действующий президент не обязан отвечать, но у него всегда должен быть кто-то, кто возьмет на себя эту тяжелую миссию. Собственно, большинство вопросов к новому президенту как раз и сводится к этому вопросу: почему от Дмитрия Медведева не исходит нетварный свет? Ответ, в частности, может быть таким: потому что президент не Господь Бог и его онтологические возможности существенно ограничены.

Конец власти "либералов": всем спасибо, все свободны

Если суммировать основные претензии либерального лагеря к режиму Путина-Медведева, то они заключаются в тезисе о том, что процесс либеральных реформ, начатый еще в 1991 году, основательно свернут и страна вернулась к тоталитарному прошлому без политических свобод. Тот факт, что в действительно тоталитарном прошлом за какие-либо претензии к власти люди получали довольно определенные ответы в виде как минимум лишения последних остатков свободной жизни, а то и самой жизни, а сейчас эти претензии можно спокойно высказывать на уровне федеральных телеканалов, наших либералов не смущает. Так же, как "демократы" эпохи 90-х годов понимали "демократию" как власть самих "демократов", так и либералы нашего времени понимают "свободу" как свободу для либералов - только при осознании сугубо партикулярной природы их идеологической позиции можно увидеть логику в политических действиях. Впрочем, эволюция либерального лагеря за последние двадцать лет проходила в неприятном для него, но вынужденном осознании собственной сугубой партикулярности, а в конечном счете сугубой маргинальности своих позиций, когда от претензий выражать мнение народа, то есть большинства, они постепенно перешли к стратегии партийной борьбы, то есть меньшинства. Впервые это произошло во второй половине 90-х годов, как раз в период первичной нормализации режима, когда, смирившись с объективной реальностью, они сменили стихийное самоназвание "демократы" на более точное "либералы" и менторский тон их беспредельной власти уступил высоким ноткам криков о помощи.

В 2000-е годы либералы оказались там, где только и могут быть настоящие либералы, - в оппозиции, со всей специфической логикой пребывания в этом состоянии. Уже в 2003 году (дело ЮКОСа, выборы в Госдуму и т.д.) либералы начали нехотя искать себе союзников среди коммунистов, а уже в 2005 году, когда вызревало "оранжевое" движение, они прямо и открыто объединялись с радикальными националистами, получив второе дыхание на сквозном западном ветру серо-буро-малиновых митингов "объединенной оппозиции". Имело ли смысл тогда серьезно опасаться их неминуемой победы?

История не знает сослагательного наклонения, но "бизнес березовой революции" был налажен хорошо, а бесплатная поддержка власти воспринималась как юродство. Во всяком случае, к 2006 году в этой среде сложилось абсолютное ощущение, что сегодня-завтра недолгожданная бархатная революция произойдет и при всенародной поддержке ее лидеры на оранжевых шариках влетят в Кремль, который потом они собирались превратить в музей для должной десакрализации власти.

Однако либерального реванша, а точнее говоря, реванша либералов не произошло. Следящие за событиями знают, в какой панике пребывает это некогда сплоченное сообщество, в котором нынче все мечутся в поисках новой идеологической самоидентификации, слезая с шершавой и неудобной спины оставшегося не у дел автохтонного "крокодила", коего они умудрились выловить в просторных реках нашей обширной родины в качестве национального символа. "Крокодилизм" стал для либералов проверкой на серьезность намерений, но, спутав карнавал и революцию, они утратили чутье к реальной политике - явлению скучному, обыденному и предсказуемому. Нужно ли говорить о том, что в стихийном союзе с коммунистами и радикальными националистами наши русские либералы не смогли скрыть свой главный и фатальный порок - с трудом скрываемую русофобию, которая всякий раз выдает главный мотив всех их политических переживаний. Этот либерализм - искусственный, надуманный, сектантский, беспочвенный, он служит лишь ближайшим маркером для выражения иных, более основательных желаний и ограничивает возможности самих "либералов".

Невозможно взывать к нации с призывом к свободе и при этом не скрывать своего к ней презрения. Этот номер не проходит нигде и никогда. Реальный, исторический либерализм мог возникнуть только как национальный либерализм, как стремление к свободной жизни нации изнутри, а не извне, и поэтому формирование свободного гражданского общества в России было и будет только результатом национальных чаяний самих русских, тем более что русские - это европейский христианский народ и в импорте ценностей свободы и самоуправления не нуждается.

Некоторые думающие и системные либералы вовремя осознали это обстоятельство - и стали нормальными, умеренными либерал-государственниками, понимая, что Россия уже сложилось как современное государство и что большего либерализма в России уже не будет и не нужно. Давайте говорить честно: Россия сегодня - одна из самых свободных стран мира. Почему? Очень просто: начиная с 1991 года (а на самом деле и с более раннего периода) в России можно жить, заниматься своим делом, исповедовать любые идеи и вообще не знать, как зовут президента. "Свобода - это когда забываешь отчество тирана" (Бродский).

Это государство сказало: всем спасибо, все свободны. Это государство никаких идеологических требований к нам не предъявляет, и только в том случае между нами и этим государством встает идеология, когда мы сами пытаемся этому государству навязать эту идеологию, что свойственно каждому политически активному человеку. Поэтому политически активным гражданам свободы всегда не хватает в сравнении с обычными гражданами, которых идеология давно уже не интересует за ее отсутствием. Поэтому радикальные либералы (а в России либералы, как правило, радикальные) всегда будут требовать от государства больше свободы, чем есть, совершенно не понимая, что свобода - это только условие для здорового развития и ее не может больше, чем того требует само здоровье, иначе она превращается в болезнь. Однако наши либералы не хотят признать этого очевидного факта. Они не понимают, что аутентичный либерализм ушел на периферию российской политики не потому, что кто-то в этом виноват, а потому, что он был неадекватен самому обществу, задачам общественного выздоровления, в то время как национально-либеральная и либерал-консервативная идеология как раз имеет в России широкие перспективы. Более того, можно прямо сказать: именно либерал-консерватизм - это рамочная идеология современной России на долгие годы. И только тектонические эксцессы извне или изнутри страны смогут сместить эту рамку как "вправо", так и "влево".

Либеральный консерватизм - это и есть идеология Путина и Медведева, она слишком либеральна для классического консерватизма и слишком консервативна для классического либерализма.

Продолжение следует.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67