Я не любитель лазать по духовным помойкам, скрывающимся за вывесками онлайновых форумов. Но недавно обнаружил, что мои заметки об Америке ("Дао неведения") в Русском Журнале вызвали возмущенные отклики кое-кого из русских американцев, разглядевших в них патологическую ненависть к США. Этот вывод будет большим открытием для дюжины "стопроцентных" американцев, с которыми меня связывают дружеские и даже духовные узы. Дружить мы можем по-настоящему, ибо мои друзья в Штатах знают, что я на их американское просперити не заглядываюсь и вообще не живу по расхожей мудрости римских легионеров: ubi bene ibi patria (где хорошо, там и родина). А вот вопрос о том, что такое Америка и в чем ее назначение, как вижу, далеко не закрыт и даже как никогда актуален и болезненно остр.
Отвечать на вздор виртуальных анонимов бессмысленно, да и не нужно. Какой мерой они меряют, такой и им отмерено будет. Их единственное доступное уму возражение касается источника угрозы для американской демократии, причем знатоками этой проблемы для них выступают некие служащие "бостонской software компании", которые, как о них сказано в оригинале, "не из-под сохи вышли". Один из таких не из-под сохи вышедших на вопрос о врагах американской демократии ответил бессмысленным словосочетанием: "левые либералы", для убедительности добавив грязное ругательство. Узнаю американских парубков. Таких и в окрестностях Чикаго хоть отбавляй. Невежество их легендарно - отсюда, собственно, и гонор. Но даже если фундаментальное образование и воспитание бостонским софтварщикам ни к чему, здравый смысл им в любом случае не помешал бы. Ан нет и его. Более интеллектуально продвинутые программисты, коих в Бостоне, конечно, подавляющее большинство, заявляют, что американская демократия может больше всего пострадать от открытой южной границы. В этом суждении есть сразу три грубые ошибки. Во-первых - ошибка логическая: сказать, что демократии угрожает какое бы то ни было состояние границы - значит измерять длину в килограммах. Во-вторых - ошибка теоретическая. Вводить понятие "нелегальной иммиграции" в политику, каковы бы ни были практические мотивы такого шага, - значит убивать на корню идею демократии. В-третьих - ошибка историческая. Америка с ее демократией поднялась благодаря иммиграции, и прекращение последней повлечет за собой кардинальные перемены в американской экономике и менталитете американцев, и притом, думаю, не в лучшую сторону.
Я не удержался и задал все тот же сакраментальный вопрос некоторым американским коллегам в университете и получил такие ответы: один профессор (китаец по происхождению, всю жизнь живший в США) видит угрозу американской демократии в "корпоратизме"; другой (агнлосакс, католик) считает таковой "тиранию большинства"; третий (англосакс, последователь Христианской науки и буддизма) более всего обеспокоен "пассивностью общества". Как видим, ответы этих людей, в отличие от инженеров, не много искушенных в общественных науках, близки мнению моих американских респондентов, озабоченных усилением фундаментализма, или, по крайней мере, не противоречат ему. О границе никто из моих собеседников не заикнулся.
Но проблема, как говорили в советские времена, шире и глубже. Она восходит к какому-то фундаментальному непониманию и невозможности диалога между Америкой и прочими мировыми цивилизациями, даже Европой. Апологеты Америки считают самоочевидным наличие в ней подлинной свободы и демократии и доказывают этот тезис с прямотой более чем большевицкой, ведя, к примеру, происхождение своей свободолюбивой нации от древних греков времен битвы при Фермопилах, забывая, что после Александра Македонского те же греки обнаружили способность к плодотворному сотрудничеству с персами, вроде бы от рождения склонными к рабству. Но вообще-то американский миф, как мне уже доводилось писать, метаисторичен и собран из идеалов бесплотно-отвлеченных. Чего стоит хотя бы утверждение Рейгана о том, что все жители Америки - иммигранты, просто одни прибыли туда немного раньше других, так что европейские колонисты имели на эту землю не меньшие права, чем истребленные ими индейцы. Американская историография вообще крайне нечувствительна к историзму. Последний слишком часто подменяется в ней либо социологическими "началами" или "моделями", либо резонерствующей беллетристикой. Так вот, прежде чем предлагать другим опровергать их ходульные постулаты, апологеты бесшабашного, или, как говорят в Штатах, America bashing (похоже, между этими словами есть родство) патриотизма, должны были бы сначала сами ответить на уничтожающую критику модерна вообще и его либеральной версии в частности, данной в немецкой (Хайдеггер) или французской (постмодернизм) мысли, не прячась за уловки интеллектуальных шакалов, периодически разоблачающих того же Хайдеггера как "нераскаявшегося нациста".
В европейской мысли есть некое качество, которое американцы органически неспособны воспринимать. Попытки европейцев составить взвешенное представление об американском укладе чаще всего заканчиваются тем, что за океаном их клеймят "врагами Америки" (вполне политкорректный там вердикт) и вовсе отказываются читать. Подозрение внушает любое неординарное суждение, даже хвалебное. Один из последних примеров - книга Ж.Бодрийяра "Америка", которая была отвергнута издательствами США как "антиамериканская", хотя автор из неких высокоидейных соображений назвал Америку "осуществившейся утопией" (и вправду сомнительная похвала). Лишь после того, как книга была издана в Англии, и английские критики растолковали, что ничего антиамериканского в ней нет, она смогла выйти в Новом Свете. Такая нечувствительность к иному мировосприятию, быть может, простительна в области художественной литературы, но весьма прискорбна там, где требуется усилие понимания.
У Европы, особенно во Франции и в Германии, есть свои идиосинкразии в отношении Америки. Вот недавно попавшиеся мне на глаза строки, писаные в золотое время американо-европейской дружбы, в 1993 г.: кумир французских интеллектуалов А.Бадью хвалит другого кумира французских интеллектуалов, Ж.Лакана, за то, что тот "считал своим долгом борьбу против нормативной ориентации американского психоанализа и подчинения мысли американскому образу жизни". В наши дни антиамериканские настроения в Европе достигли прямо-таки скандальных размеров. Америку сегодняшние европейцы просто боятся, как какую-нибудь беззаконную комету, которая того и гляди превратит Землю в космическую пыль.
Что же вызывает раздражение американцев в европейских суждениях об Америке? Не негативные оценки сами по себе, подобно тому, как лестные отзывы о ней - и мы постоянно наблюдаем это в международных отношениях - не гарантируют поклонникам Америки благосклонность ее правительства. Американцы сами не прочь подтрунить над своими шоуменами и губернаторами, а часом и пугнуть обывателя грядущим крахом американской цивилизации. Но все это, как правило, не выходит за рамки риторических упражнений, подчиненных больше логике дополнительности: до сих пор все хвалили, дай-ка я ругну. Суть дела в самом характере мышления. Мне кажется, американцы мыслят чисто аналитически и признают только размежевание в рамках взаимной дополнительности. Для них жизнь устроена наподобие потребительского рынка с его "нишами" и конкуренцией между его "игроками". Чего они не способны понять и принять, так это европейский вкус к синтезу и диалектике, способность видеть предмет с разных сторон и, следовательно, держать по отношению к нему критическую дистанцию. Диалектическая "работа понятия" кажется им пустой абстракцией или уловкой. Они предпочитают ей интуитивное знание реальности в рамках своего всеспасающего прагматизма и преклоняются перед силой публичного образа, т.е. искусно выделанной или, точнее, искусно поданной индивидуальности, ставшей предметом обмена и потребления. Превыше всего они ценят красоту функционального, слияние среды и субстанции. Оттого же американский пейзаж являет механическое наложение природы и техники при отсутствии собственно гуманитарного начала. И сам американский уклад не имеет своего синтеза, будучи представлен в двух несовместимых видах: каменными джунглями даунтаунов и океаном одноэтажных пригородов (и то, и другое есть, в сущности, способ растворения гуманитарных форм жизни).
Легко видеть, что подобному миросозерцанию соответствуют (говорю, конечно, об идеалах) свободный рынок в экономике, плюрализм в политике, мультикультурализм в обществе, промышленный дизайн в искусстве, причем этот порядок универсального обмена столь же жестко детерминирован изнутри, сколь и эффективен. Его эффективность проистекает, надо думать, из принципа саморазличения, созидающего общественные системы (тема Н.Лумана), а в области психики - из простейшего факта человеческой индивидуальности. Очевидно, что формирование социума как саморазличающейся реальности задано всеми моментами человеческого общения, встречи отдельных жизненных миров. Гораздо труднее определить, как происходит отбор и фиксация этих моментов в общественном сознании. Почему на полке супермаркета представлен именно такой, а не иной ассортимент товаров, причем он может как будто бесконечно расширяться? Почему - если говорить о личностном аспекте той же реальности - в данной художественной или духовной школе принят именно такой, а не иной, репертуар дидактических приемов, притом что эти приемы видоизменяются с каждым поколением и число их тоже потенциально неограниченно? В отношении традиционного общества некоторые предварительные ответы содержатся в моей книге "Сумерки дао". Для капитализма ответ прост, но загадочен: потому что таков результат спонтанного уравновешивания желания и возможности (величин вообще-то несоизмеримых и крайне растяжимых). В современном обществе такое равновесие воплощается в том, что мы теперь называем брендом. Тип как бренд - это сцепление единичности и всеобщности и, стало быть, реальность столь же самоценная, сколь и самоотрицательная, что стало очевидным в нынешних условиях "виртуального капитализма" с его превосходством инновации над производством, желания над возможностью. Соответственно, реклама прививает потребителю чувство собственной исключительности в приобщении к массовидному бытию. Она требует от каждого стать самим собой в ощущении своей причастности не то к уникальной знаменитости, не то к стихии обыденности. Задание заведомо парадоксальное, как сама природа коммуникации - акта самоустранения в чистом виде (продолжая тему Лумана). Поэтому рождение жизнеспособного бренда даже для специалистов остается тайной отдельных гениев брендотворчества.
Подтверждения этой догадке о природе брендов и их системообразующей роли в американской жизни я нашел в недавно изданной книге Дугласа Нолта "Как бренды становятся иконами". Холт показывает, во-первых, что бренды являются средой и средством массовой коммуникации (что делает их фокусом американского уклада), и, во-вторых, что успешные общенациональные бренды (автор называет их иконическими) всегда являются результатом нелегкого и неустойчивого компромисса между протестным ("популистским" в терминологии Холта) настроением и официальной идеологией, между аномалией и нормой. Они представляют собой, так сказать, "аномалию в рамках нормы" или, строго говоря, артикулированную негативность. В России это всегда ощущали. Вспомним частые в русской литературе тирады о присущем Западу "совершенстве частных форм при отсутствии живой цельности" или о противостоянии восточного Логоса и западного Ratio.
Россия, как никакая другая страна, чувствительна к парадоксам коммуникации и без-идейному всеединству бесшабашного духа. В ней, как и в Америке, любят рубаху-парня, мудрого своей наивностью и с легкостью добивающегося успеха там, где бессильны эксперты и бюрократы. Но в русской жизни парадоксальность национального символа обнажена и даже нарочито выставлена напоказ, концентрируясь в фигуре юродивого, Ивана-Дурака, неудельного чудака, знающего, тем не менее, секрет счастья (именно: со-участия с другими). Русский человек любит "валять Ваньку" перед Европой. Европейцам смешно и немного неудобно. Но кто над кем здесь больше смеется и, следовательно, кто больше владеет общением: зрители или актер? И каким искусством обладает этот непревзойденный актер-зритель? Искусством быть не-в-себе, быть не-уместным, говорить и делать невпопад...
Русская цивилизация, как я уже писал, предъявляет саму проблему предела коммуникации, тайну рождения типа, проблематизирующую нормативность и самое общение. Да, осуществляемая техникой типизация сознания и опыта - великая сила. Но могущество упраздняет технику, а школьная дидактика снимается духовным просветлением. В искусстве, говорили китайцы, " по сути, нет правил"; учиться нечему. Выявляя преобразовательную энергию типа, правда русской всемирности увлекает по ту сторону коммуникации, в метакоммуникативную глубину опыта, сокровенное место "сердечной встречи", где все со-бытийствует и друг друга высвобождает, все гибнет и все рождается, пусть даже, как заметил О.Генисаретский, ситуация, когда люди живут "душа в душу" (душа в душу въехала?), смахивает на серьезное ДТП.
Вот где нужно искать всемирную значимость России. Последняя принадлежит миру в той степени, в какой превосходит не только свою национальную "икону", но и саму типизацию типа, техническое совершенство коммуникации, составляющее суть американизма. Размах русской всемирности, широта русской натуры поразительны, в их свете-мареве немудрено и не узнать друг друга. Россия изменяет себе: Святая Русь вдруг оборачивается Русью кабацкой, подвиг юродства - юродствующим хамством. Пылкая любовь к родной земле закономерно сочетается в русских с любовью к "земле на горизонте" (Ф.Степун) и "всеотзывчивостью". За одно столетие без всяких дорог колонизовали Сибирь и устремились в Америку. В Париже насобачатся по-французски лучше французов. В Америке среднестатистический русский иммигрант преуспевает больше англосакса. Даже староверческие общины отлично себя в Америке чувствуют и на историческую родину не хотят.
Как относиться в таком случае к русской эмиграции? Вопрос, конечно, личный, и я могу сказать только про себя. В молодости, когда я бывал на стажировках в Сингапуре и в Японии, мне не раз предлагали - и даже из добрых побуждений - переехать на Запад. Я этого не сделал. Причин, как водится в жизни, было сразу несколько. Не хотелось подставлять других. Не хотелось со своим востоковедным образованием становиться штатным советологом (а скорее всего, пришлось бы). Не хотелось чувствовать себя беглецом. Но было и более глубокое и глухое сопротивление: что-то во мне противилось соблазну отказаться от своей доли ради комфортного устроения в жизни. И как я сам-то после этого буду верить в собственную искренность при моей-то склонности к морализированию? Как ни жестоки, ни несправедливы, ни бессмысленны, наконец, сталинские понятия "отщепенца" и "предателя родины", в них есть своя, пусть трижды извращенная и проституированная, правда.
Нынешние русские эмигранты разительно отличаются от их предшественников и в Европе, и в Америке. Раньше из России бежали вынужденно, смиряясь с судьбой. В последние десятилетия из нее стали бежать добровольно, рассчитывая стать "хозяином своей судьбы", что, сдается мне, есть большой соблазн. Позднесоветское поколение эмигрантов разменяло - может быть, и бессознательно - драматизм русской всеотзывчивости на легкость общения, а в результате уготовило себе участь двойных маргиналов: американских и русских. Отсюда какая-то безысходная закомплексованность нынешней эмигрантской среды, ее болезненное честолюбие, желание быть б ольшими роялистами, чем сам король, ревнивое заглядывание в чужую душу и в чужой карман, бессмысленная и смешная в американских условиях претензия на "крутизну", одурелость быта. Говорю об этом не понаслышке. В городке Гленвью под Чикаго по воскресеньям наблюдал соотечественников en masse в польско-русском супермаркете Sunview (русские и поляки там тусуются мирно и даже до странности похожи): все те же расплывшиеся, заспанные лица, которые нагоняли тоску еще на Розанова и Блока, мятые треники, шлепанцы на босу ногу... На черном джипе BMW прилеплен стикер с жалко-претенциозной расшифровкой этой марки авто: "Братве Можно Все".
Ничего особенного: все то же русское юродство, пародия на юродство, пародия на пародию... Неизбежные издержки величия. Но в России тут видится знак смирения, а в Америке - просто распущенность.
Эмигрантов можно понять. Но и Россия в мире одна, и у нее свое призвание. Так что вместо выцветших лозунгов партии, которая призывала советских людей сравняться с Америкой, но запрещала им туда ездить, не худо бы написать на родных стенах:
ВЫ СВОБОДНЫ! РОССИИ НЕ НУЖНО БЫТЬ АМЕРИКОЙ!