Перемена в правильную сторону

От редакции. Сегодня, 19 января, в Москве в Центре дизайна ARTPLAY открывается выставка живописи Вики Шумской и Влада Юрашко «Memory Art / Искусство памяти 19/91». Куратор выставки и автор проекта - Валерий Анашвили. Выставка обещает стать важным и во многом ключевым событием художественной жизни. Тема памяти давно исследуется социальной теорией, но в России эти исследования часто лишены главного элемента – образа коллективной памяти, который позволяет ощутить вину и искупление, судьбу прошлого и возможности настоящего. Того самого образа, который предшествует аналитической и критической работе, пользующейся готовыми блоками мыслей и переживаний, или же оттачивающей свой аппарат в споре с искусством, со свидетельствами художников – но не вне этих свидетельств. Искусство и создает то «первое видение», в котором сам факт становится проблемой; и размышление выходит из готовой канвы «интересов» и «локальных привязок», встречаясь с самым глубинным освобождающим действием художественной правды. Мы публикуем интервью с одним из участников выставки, художником Владом Юрашко.

* * *

Русский журнал: Насколько важную роль вы отводите прошлому и применяете ли особую технику в живописи при работе с фотографией?

Влад Юрашко: Я лично, как художник, на снимок смотрю как на образ. Я вижу в этих фотографиях особую реальность. Какой-то особый, отличный от обычной реальности складывается образ. Конечно, от тех событий остались сотни тысяч образов, бесконечное количество материалов. Конечно, меня интересует на фотоснимке особый образ – важный для меня контекст. Какой-то социальный контекст, политический. Все это очень связано, и вот этот момент какой-то памяти, или ощущение, что этот образ начинает работать на какой-то обмен в плане памяти, работа с прошлым, осознание этого прошлого, его сопереживания или обдумывания - именно это существенно.

РЖ: 1991 год – стал ли он для вас переломным? считаете ли вы его переломным для истории страны?

В.Ю.: 1991 год не стал переломным для меня лично. Для меня переломным стал 1989 год, когда я ушел в армию. И вот в армии – там отдельная история. 1989 год – он для меня определяющий – как жизнь «до» армии и жизнь «после». В 1991 году я вырвался в нормальную жизнь. У меня была встреча с Геннадием Бурбулисом, который в это время принял определенное участие в политических событиях. Это знаковая фигура. Остальные изображенные мной политики были выбраны точечно, в зависимости от того, кто из них внес какой вклад в исторические события. Из семи изображенных политиков четверых уже нет в живых, включая Б. Ельцина и М. Горбачева.

Сейчас мне, конечно, интересно бы было понять, что же со страной произошло в этот момент. Я знал, что произошла какая-то реформа, деньги изменились в цене, стали дешевле. Для меня это было как-то неважно. Было понятно, что все к тому шло. Я искал какие-то фото М. Горбачева (его портрет написан в этом проекте), изображения, и как-то случайно сложился его хороший образ на портрете. На портрете кажется, что он стоит с поднятой рукой. Но на самом деле эта рука – другого члена КПСС. Получается, что он, действительно, был, с одной стороны, руководителем коммунистической партии и предложил все эти изменения, новшества, культивировать эти переделки, эту перестройку. И в то же время сила преобразований была настолько ожидаема народом, и имела настолько мощный импульс, что, в конце концов, усидеть на двух стульях и ввести эти новшества все-таки было невозможно.

РЖ: Повлияли ли какие-либо другие факторы на выбор лиц для работ?

В.Ю.: Я начал говорить о Г. Бурбулисе. Он – удивительная личность. Он был заведующим кафедрой философии практически всю жизнь, как и на момент прихода в политику. Т.е. этот человек – философ. Работая с обществом, с социальной структурой, он подходил к ней как философ. Это какое-то неожиданное попадание человека в историю. Г. Бурбулис интересен и тем, что он в политике не задержался надолго. Он пришел, выполнил свою миссию – лишить коммунистическую партию возможности управлять безоговорочно всеми процессами – и потом последовало это Беловежское соглашение.

Для нас в этом и состояла идея проекта – показать, что неожиданно в истории вдруг появились личности, которые для страны сыграли важную роль. Не знаю, помнится ли Вам это – ощущение было такое, что власть или генеральный секретарь умирал, следом сразу передавали другого, пятилетка похорон и т.д. Было ощущение, что власть как таковая живет отдельно. А тут вдруг объявились люди, непонятно откуда пришедшие, и сыграли важную роль. Поэтому, может быть, для выставки выбрано всего пять человек. Хотелось изобразить каких-то противоречивых политиков. Е. Гайдара, например. Конечно, это все люди, которые обрекли страну на какие-то страдания долгосрочные. Но возможно, иначе и не было возможности. Мне бы хотелось, чтобы это не было так кроваво и так долгосрочно, чтобы все было как-то более цивилизованно. 1990е годы – кто вспоминает, как они были пережиты людьми, для всех это было ужасное время.

РЖ: Воспринимаете ли вы искусство как терапию от кризиса 1990-х?

В.Ю.: Прошло двадцать лет с тех пор, как я служил. Но я до сих пор не могу понять, почему в той ситуации меня глодало то, что когда человек приходит в армию, все время идет процесс его насильного воспитания. Из него начинают активно делать кого-то другого. Когда солдаты находятся в армии, они говорят: «Нет, вот дослужу до второго года, никогда не буду над молодыми издеваться». И вот проходит первый год службы. Человек не может ничего изменить, он не может отказаться, превратиться в ненавистного всему коллективу человека. Он берет на себя, или его награждают функцией воспитателя и т.д. Это очень сильно его меняет. Я понял, что нужно ввести эту тему в искусство, и начал ее писать в живописи. Я надеялся саму эту тему увидеть под какими-то другими углами. Если задаешь себе вопросы и не можешь на них себе ответить, тогда эту тему стоит ввести в искусство.

РЖ: К реформам 1990-х годов двойственное отношение. Как вы расцениваете свою выставку по отношению к потенциальному зрителю, который придет ее смотреть? Кто ваш адресат?

В.Ю.: Я на стороне пострадавших. Хоть мне эти политики и кажутся какими-то необычными, попавшими в историю людьми и что-то изменившими, но я все-таки сожалею, что стране, а точнее, людям, пришлось пережить такие тяжелые времена. Почему мы делаем эту выставку – мне кажется, до конца люди не оправились. В течение этого времени люди приобрели моральные травмы. У всех какие-то травматические последствия. Это, мне кажется, ужасная ситуация. Наверное, можно было найти путь попроще и полегче. Вот в этой выставке мне бы и хотелось увидеть какой-то путь, который мы не прошли. Другой, более цивилизованный. Мне кажется, страны советской Европы – Чехия, Словакия, страны Балтии – они прошли более цивилизованный путь. Мне обидно, что у нас вышло как-то по-восточному. Это меня очень расстраивает. До сих пор власть это так и воспринимает – «ну, ничего, напряглись, терпят и еще потерпят». И вот в этой выставке мы хотели оглянуться назад. Есть ли в этом царстве тьмы какой-то луч? Или все-таки его не существует? Или мы были обречены жить так, и обречены в любом случае любых сценариев?

РЖ: Почему вы называете 1991 год годом «великого слеша»?

В.Ю.: Мне кажется, что все стало по-другому. Не стало подпольной литературы, подпольной музыки. Второе дело, что теперь мы все вдруг стали зависеть от рынка. Иногда люди говорят, что все изменилось, в принципе, до наоборот. Что те, кто были где-то на задворках, стали теперь на месте чуть ли не членов ЦК КПСС, и стали всем объяснять, как жить правильно. А все, кто не попадают в эту систему, оказались в таком андеграунде, где раньше были первые. Свобода, которую мы сейчас имеем в плане культурной деятельности, она, наверное, неоценима.

РЖ: «Несвобода» / «свобода», такое разделение?

В.Ю.: Да, мне бы хотелось видеть, что страна поменялась в правильную сторону. Коммунистический проект многие рассматривали как нечеловеческий. Было такое ощущение, что коммунистический проект рассчитан на машин. Футуризм, конструктивизм – эти стили были выстроены, придуманы человеком в начале века; в нашей стране реализация этих образов произошла через коммунистический проект. Когда я был в армии, у меня было ощущение, что я побывал на зоне, а не занимался благородным делом – защитой своей родины. У меня было ощущение, что я побывал в месте, где меняют личность. Человека берут одним, а выкидывают совсем другим. Армия, тюрьма, милиция хранят в себе античеловеческую систему. Внутри они не за человека, они против человека. Они за то, чтобы подавить человека и подчинить его себе.

РЖ: Намереваетесь ли вы развивать тему памяти в своих дальнейших работах?

В.Ю.: В рамках Memory Art у меня был завершен проект о насилии в армии – выставка в Берлине. Ее особенно оценили иностранцы. Нынешний проект – второй по счету. Проекты в жанре «искусство памяти», как ни странно, рассчитаны на иностранного зрителя. То ли мы не готовы воспринимать, то ли это травматическое искусство, напоминание о плохом. Когда я начал работать с темой армии, было очевидно, что я получил ранее какую-то травму и попробовал избавиться от этой травмы самостоятельно. Не посещать сеансы психологов, которые, не ведая травмы, тебе не смогут помочь, – но самостоятельно выяснить что-то, объяснить себе и избавиться от этого. Когда какое-то сложное явление рассматриваешь с позиции искусства, оно несет в себе терапию. Армия имеет характер общего прошлого для многих людей нашей страны.

Искусство памяти – интересная и разнообразная вещь. Для наших и для иностранных зрителей ситуация государственного переворота очень важна. Когда эти события происходили, по телевизору включили на три дня балет «Лебединое озеро». Иностранцы хорошо представляют себе, что такое «Лебединое озеро». У них от осознания этого факта ужас в глазах. Просто на тот момент у нас в стране было два канала, и оба канала показывали это «Озеро». Остальные можно было параллельно отключить от эфира. Эта ситуация очень показательна. Поэтому нынешняя серия работ для иностранцев даже более интересна.

Еще один важный момент в выставке. Там есть передовые страницы иностранных газет, их первая полоса. Я попал в архив, где были изображены передовицы иностранных газет 1990-х годов. Они сильно отличаются от наших. Власть не может написать: «Мы ввели военную технику в Москву для того, чтобы вы не сделали революцию». Поэтому она запустила в эфир «Лебединое озеро», которое должно было отвлекать людей от тех событий, которые происходят. Образ принцессы в «Лебедином озере» – это Россия. На нее претендует и принц, который ее любит, и какой-то черный колдун, который ее заколдовал. Такая странная судьба – она находится между белым и черным. В итоге она остается с принцем, но оба они в этом озере тонут. Хотелось бы для России и для бывших стран СССР более правильной судьбы.

Беседовала Анна Григорьева

Изображение - Влад Юрашко, из серии «Очередь в будущее», 2011

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67