Опыт, или Кто боится Лаврентия Берию

Оказывается, "опыт" - от слова "пытать"! По Далю: "Опы тка, проба, искус, изведка". Вот не думал, все-таки современный русский опыт - нечто благонамеренное, зато русская пытка, напротив, жестокое и скомпрометированное. Опыт в единственном числе (ед.ч.) - какой-нибудь Профессор или партийно-государственный Деятель. Или дед Мазай. Или Мостовой. Непременный резонер, то есть знает причины, умеет объяснить следствия. Только попробуй не поверить. Умеет потребовать свое. Прожил содержательную жизнь и заслужил пенсию. Или вот-вот заслужит.

Умеет сориентировать власть в выгодном направлении. Бывало, смотришь телевизор, а там опять осмысляют пенсионную реформу и анонсируют хитроумную надбавку к очередным Выборам. Таращишься сегодня: батюшки святы, в любое время дня и ночи льготы и компенсации, компенсации и льготы. Страна включилась, обсуждает, хочет жить хорошо. На льготных условиях. У тех, кто моложе, свой опыт: бездомность и безработица, разводы и аборты, тоска и тошнота, депопуляция и деструкция. Но это как раз от недостатка опыта, пройдет. Вместе с половой активностью. Опустились руки, погасли глаза? В обмен на немощь и маразм получ ите пакет льгот и компенсаций! Оттянитесь напоследок.

Опыт во множественном числе (мн.ч.) - конечно Монтень, но не только. Множественность "опытов" - заветная тема Карла Мангейма. Мангейм настаивал на несводимости одного опыта, одного мира - к другому. В свое время я с радостью узнавал в его схемах комментарий к собственным наблюдениям. Мангейм учил, что человек полностью и бесповоротно формируется до 18-20, самое позднее до 25 лет: ментальный каркас и, что особенно показательно, повседневный жаргон. Формирование каркаса осуществляется вне методик и "учебных часов". Знание, обеспеченное методиками, непрочно. Подлинное знание незаметно перетекает в молодого человека из Мира. Крупицы знания набираются в повседневных контактах с людьми, мифами, слухами, книгами, даже газетами. Пресловутый ментальный каркас исторически обусловлен. Смешно, если не преступно было всерьез надеяться, что либеральные лозунги перестройки воспримут и реализуют люди, сформировавшиеся в тридцатые-пятидесятые. Пускай никого никогда не обманывают добрые намерения и сопутствующая риторика. Даже добрые лица и мозолистые руки - пускай не обманывают! Важно, каким воздухом дышалось человеку в юности. Именно воздухом, а не хлебом или идеями человек жив. Когда в ответ на закономерные претензии младших расейские старшие неумно огрызаются, навешивая ярлык "поколенческий шовинизм", боги смеются, и Мангейм громче всех.

Любопытное наблюдение. Прознав, что Манцов сидит без работы, ровесники или совсем юные скорбят вместе с ним. Те, кто имеет возможность, стараются помочь. Старшие реагируют прямо противоположным образом, их восторгу нет предела: "Так значит, с тобой можно задушевно поговорить? Затусоваться и пообщаться?" Да, можно. Сегодня. А завтра я умру с голоду. Где-нибудь в чужом коридоре. Но восторженные старшие, эти ангелы во плоти, укоренившиеся еще в советские времена, не понимают, о чем идет речь. Не слышат. Попросту не верят. Тащат на заветную совковую кухню: дружить. Как им представляется, на равных.

Впрочем, проблема универсальна. В недавнем фильме Вуди Аллена Anything Else, по сути, образцовом романе воспитания, молодой человек ведет героическую борьбу с целым миром, что собственно и означает - учиться, учиться и учиться у этого мира, ровно по Мангейму. Парня одновременно угнетают неверная подружка (едва ли не лучшая роль Кристины Риччи), ее молодящаяся мама и три потасканных джентльмена, в равной степени претендующих на роль Отца: молчаливый психоаналитик, экспансивный менеджер и новоявленный соавтор, писатель-юморист по имени Дэвид Добин. Фильм донельзя гармоничен, я выделю одну существенную сюжетную линию.

Персонаж Вуди Аллена, пожилой, усталый, но не теряющий достоинства нью-йоркский еврей Добин, регулярно вываливает на юного и единокровного коллегу укорененный в подкорке ужас. Добин искренне не понимает, отчего парень не желает этому ужасу поклониться: "Твой психоаналитик хочет, чтобы ты жил без винтовки в этом мире ?!"

Аллен одновременно нежен и безжалостен к своему герою. Ополоумевший от страха Добин тащит молодого человека в армейский магазин и там покупает ему винтовку, патроны, компас, антидот против змей, таблетки для очистки воды, рыболовные крючки и плавучий фонарь на случай возможных скитаний в джунглях. "Боже, зачем?" - стонут молодой человек, его подружка и ее молодящаяся мама. "Для защиты. От грабителей, насильников и гестапо !" - парирует Добин.

Героический старик Добин полагает, что его страх объективен, потому что его опыт универсален. Но это не так! "Я не буду жить в одной квартире с заряженной винтовкой!" - визжит подружка героя, и герой вполне с нею солидарен. Герой не боится "гестапо", зато опасается, что подружка изменит ему со своим однокурсником Рэем Полито, а в результате смоется с преподавателем Роном Келлером. Так, кстати, и происходит.

Финал гениален. Добин все время подбивает парня оставить Нью-Йорк и отправиться в край больших возможностей, в Голливуд. Но когда брошенный Кристиной Риччи парень наконец соглашается и пакует чемоданы, Добин идет на попятную. Как же он мотивирует свой отказ? По словам Добина, антисемит полицейский походя оскорбил его историческую память. Добин застрелил полицейского и теперь вынужден скрываться. Конечно, вся эта кровавая драма - фантазм, а не реальность. Сюжет Добина есть его воплощенный ужас, его драматургически оформленный поколенческий опыт. И этот опыт блокирует активность: Добин уже никогда никуда не поедет, не соберется, разве что в царство мертвых, в подземный Аид.

Зато страхи его соавтора еще не набрали критической массы, и проигравший свою личную жизнь молодой человек все же отправляется в Лос-Анджелес. Добину не удалось навязать парню свой опыт. В конце концов молодой человек слышит от таксиста ту самую фразу, которую раньше слышал в такси Добин и которая вынесена в название картины: Anything else! Эта обиходная реплика - то немногое, то необязательное, что совпадает в опыте юноши и в опыте старика.

Россия, телевизор, ток-шоу, проблемы сегодняшнего дня. Как вдруг слово берет пожилая писательница и принимается стращать собравшихся Сталиным, Берией и ВЧК. Отменяет опыт моего поколения, навязывает доисторический свой. Вспоминал Вуди Аллена и Мангейма, которым не жалко вручить Звезду Героя и Орден Почетного Легиона! В отличие от писательницы средних достоинств, великий Вуди Ален знает, что новым, едва родившимся, евреям и русским, в Нью-Йорке или Москве - бессмысленно предъявлять старые кошмары. Хватает новых своих. Кто сегодня боится Лаврентия Берию или гестапо? Только психопаты и провокаторы.

Наконец, прокатное кино Roger Dodger режиссера-дебютанта Дилана Кидда, которое у нас отвратительно переименовали в "Любимца женщин". В общих чертах фильм воспроизводит центральную коллизию "Бабника" (1990), настолько же вульгарного, насколько проницательного фильма Анатолия Эйрамджана. Роджер Свенсон по прозвищу Доджер (отличный актер Кемпбелл Скотт!) работает в газете. Доджером его звала старшая сестра. "Доджер" - это и "увертливый человек", и "бутерброд", и даже "защитный экран". Роджер ловок, Роджер по-своему обаятелен. Без умолку тарахтит на любые, но чаще сексуальные темы. Бойко пишет. Спит со стремительно стареющей дамой, главным редактором. По ее желанию, по первому требованию, когда пригласят. Ситуация унизительная, хуже не придумаешь. Но однажды начальница дает Роджеру полную отставку. Скоро выясняется: нашла себе нового "сотрудника". В этот самый момент Роджера посещает племянник, пытливый старшеклассник. Мать, та самая старшая сестра Роджера, охарактеризовала братца как гиперсамца. Сообразительный юноша прибыл, чтобы научиться у дядюшки премудростям любви. Дядюшка соглашается помочь.

Фильм неровный, но посмотреть его определенно стоит: Дилану Кидду удается главное. Дядюшка таскает парня по ночным клубам и знакомит с модными женщинами. Однако у того не получается присвоить чужой опыт. Скромные достижения юноши обусловлены собственными возрастом, непосредственностью, обаянием. Дядя дрессирует парня, будто профессор эротических наук, словно опытный методист-сексопатолог. Однако теория не прививается к живому чужому телу, нет. Собственную жизнь приходится проживать самостоятельно, игнорируя бесполезный опыт искушенных предков.

Забавно, но в финале Дилан Кидд вроде бы повторяет ход Вуди Аллена. Флиртуя с одноклассницей, паренек воспроизводит кусочек дядиного опыта: интонацию, ужимку, повадку. Остановив кадр, Кидд предлагает вглядеться и сравнить. Ничего общего: разные люди, случайное совпадение.

"Я не знаю цены царству, - говорит Вильгельм Мейстер в финале одноименного романа воспитания. - Я обрел такое счастье, которого не заслуживаю и которое не променяю ни на что в мире". В конечном счете, "счастье" Вильгельма - его опыт. Променять нипочем не получится, с минимальными потерями донести до читающей публики - может быть.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67