От редакции. На прошлой неделе, 10 ноября, прошел круглый стол «Ситуация с философией в России». В ходе него были обсуждены вопрос востребованности философии современным российским обществом, обсуждены те трудности, с которыми сталкивается философия в России, в том числе была затронута и тема выселения ИФ РАНа из здания на Волхонке, 14, которая подробно рассматривалась «Русским журналом». По итогам круглого стола «Русский журнал» проводит «День философии», в ходе которого столь тонкая материя как философия будет проанализирована сквозь призму разных информационных поводов. Своим взглядом на единственно возможное будущее публичной философии делится российский философ Александр Михайловский.
* * *
Название круглого стола «Ситуация с философией в России», который состоялся 10 ноября, в здании «Александр-Хаус», звучит тревожно. В сформулированной подобным образом проблеме можно услышать двойной вопрос: «Что не так с философией в России?» и «Что не так со страной, в которой положение философии нельзя назвать благополучным?». Собравшиеся за столом участники касались, как правило, первого вопроса. Всегда начинать с себя – это вообще-то неестественный, но правильный философский жест.
Тот факт, что философия – не только, впрочем, в России, но и во всем мире – находится в трудной ситуации, очень хорошо известен. Философии свойственно время от времени обнаруживать себя в тяжелом и, можно сказать, критическом положении. Такова ее судьба со времен суда над Сократом. Однако трудности, которые призвана решать философия, да и сама философия всегда разные.
Я хорошо помню сборник статей московских интеллектуалов, который вышел в 2000 году и назывался «Наше положение». Положение философа на излете ельцинской эпохи было гениально представлено в художественном оформлении книжки – репродукцией знаменитого «Лаокоона». Таким Лаокооном видели себя Бибихин, Седакова, Ахутин. Представим себе теперь, что в конференц-зале «Александр-хауса» повесили бы постер или – еще лучше – поставили копию этой скульптуры. Думаю, эффект вышел бы скорее комичным. За прошедшие 10 лет трагизм и потрясающий пафос фигуры Лаокоона исчез. Сейчас философы едва ли захотели бы отождествлять себя с троянским жрецом. Да и богов-мстителей они не увидели бы в облике могучих змей. Наверное, это должно вселять надежду. Тревожное настроение чувствовалось, однако нынешнее собрание философов скорее напоминало собрание прагматиков. В хорошем смысле слова, потому что философу приходится отвечать за свое дело (to pragma).
Здесь я предпочту не касаться академической философии, а ограничусь лишь вопросом о философии в публичном пространстве (хотя первый момент методически полезно держать в поле зрения).
В выступлении Бориса Межуева прозвучали слова о том, что в последнее время «возник спрос на философию в обществе», а философия никак «не удовлетворяет этому спросу». В действительности верифицировать этот тезис не так-то просто, если, конечно, не отождествлять общество с блогосферой. Однако допустим, что приведены убедительные примеры. В обществе есть спрос на интеллектуальный продукт, у (институциональной) философии нет предложения. Но есть опасность истолковать эту ситуацию в смысле финализации философского образования и философской деятельности вообще. Тогда мы волей-неволей рассматриваем философию внешним образом, подчиняя ее принципу экономической рациональности. А если завтра мы не сможем констатировать интерес общества к философии или произведенный продукт почему-то окажется «неэффективным»? Современная философия связана тесными узами с университетским пространством, а университет принципиально отличается от сферы услуг тем, что формирует знание общества о самом себе. Сам запрос общества или неких общественных групп на философию (под которой понимаются различные языки философии и, соответственно, интеллектуальные группы) осуществляется ведь не на языке рынка, а уже предполагает некий тип дискурсивности. Стало быть, запрос общества подспудно формируется самим состоянием философии здесь и сейчас, для которой как раз характерна дискурсивная слабость.
Иную – не менее опасную – финализацию предполагает вопрос: «Зачем философия нужна государству?». Отвечая на него, Александр Морозов назвал философию «резервуаром аргументативных практик» и «основой для понимания политики и права». Я вполне согласился бы с этим, если бы не одно «но». Достаточно ли строго мы различаем здесь между государством и обществом? «Рефлексивная способность общества» – вещь хорошая, но она все-таки существенно отличается от способности неких brain trusts снабжать власти инструментальными (псевдо-)понятиями вроде «суверенной демократии» или «политического кантианства».
Возможность и необходимость выхода философии в публичное пространство, о чем, в частности, говорилось в выступлении Алексея Козырева, кажется мне принципиально важным моментом. Философ выступает с одной стороны как университетский преподаватель или сотрудник Института философии, с другой – как интеллектуал. Ответить на вопрос о философии в обществе нельзя, не учитывая эту возможность – возможность выступления в качестве интеллектуала, чья идеальная роль заключается в публичном говорении, в публичном обсуждении социально значимых вопросов, в трансляции смыслов и опосредовании ценностных представлений. Инструменты хорошо известны: публичные выступления, интеллектуальные сети, периодические издания философского или широкого интеллектуального профиля.
Иными словами, выход философии в публичное пространство связан с задачами политической философии. Под ней я понимаю круг тех вопросов, которые впервые возникают и получают значение в политической сфере (ta politika). Это вопросы об условиях возможности правильной жизни, о наилучшем политическом и общественном порядке, о свободе человеческого духа. Именно эти вопросы, начиная с софистов и Сократа, относились к сфере политического, а средством их решения выступал logos, публичная речь. В обществе могут господствовать самые разные представления о возвышенном, прекрасном и справедливом, вплоть до естественного предпочтения жизни «по понятиям» жизни «по праву», но все, что кажется само собой разумеющимся, а также все, что навязывается властями или логикой рынка, требует от философии критического осмысления. Одной из форм критики является, в частности, различение «законнорожденных» и «незаконнорожденных» концептов, которые инструментализируются разными властями или общественными группами. Нет нужды говорить, что в ситуации, когда описание реальности практически неотличимо от конструирования или переформатирования этой самой реальности, пренебрежение критической функцией чревато самыми печальными последствиями.
Здесь неизбежно возникает известный риск для философии и философов. Поэтому, в частности, политическая философия предполагает еще и политическую защиту философской жизни в публичном пространстве. Есть одна отличительная черта философии – глубокое чувство собственного достоинства и превосходства, хотя стороннему взгляду они могут показаться надменностью. Вслед за Сократом философ вправе требовать дарового обеда в Пританее, даже мало надеясь на то, что его не поднимут на смех.