Нужно было идти на Кремль

От редакции. Алексей Гаскаров - один из лидеров антифашистского движения, прославившийся после ареста по “Химкинскому делу”. Долгое время работал в Институте коллективного действия, изучая социальные движения. На выборах в Координационный совет стал безусловным лидером голосования по “левой курии”. Живёт в городе Жуковском. Желающие узнать о тюремном опыте Алексея могут почитать на Кольте впечатляющий текст Пети Косово. С Алексеем Гаскаровым побеседовал Всеволод Чернозуб.

Разговор с Алексеем Гаскаровым продолжает серию бесед с гражданским активистами. Ранее были опубликованы: интервью с Иваном Ниненко, Матвеем Крыловым, Олегом Козловским, Петром Верзиловым.

Этот текст не рекомендуется читать несовершеннолетним.

* * *

Всеволод Чернозуб: Во сколько лет заинтересовался политикой?

Алексей Гаскаров: В школе у нас был очень крутой учитель литературы, мотивировавший много читать. Основной сюжет большинства произведений: противостояние отдельной личности и отсталых общественных отношений. Чёткий посыл, что ты должен жить не только ради себя. Если в обществе что-то работает неправильно, надо ситуацию менять. Запало, что герой литературный - на самом деле герой гражданский и политический. Другой момент, что у нас в школе был директор - олдскульный коммунист. Пионеры, комсомол... Какой на*уй комсомол в девяностые годы, о чём речь? Это дико бесило, я всё это суперненавидел. Но когда что-то критикуешь, начинаешь постепенно разбираться, чтобы спорить на равных.

В.Ч.: От теории к делу когда перешёл?

А.Г.: Однажды мы приехали на первомайскую демонстрацию. Посмотрели - одни старики, всё плохо, но были чуваки, выглядевшие по-другому. Они свои журналы распространяли, похожие не на “Советскую Россию”, а на комиксы с крутыми картинками. Интернета ещё не было, мы впервые осознали, что есть другая позиция, она донесена в других терминах. Журнал “Автоном” ведь не столько политический, сколько контркультурный. На обложке лозунги: “Вся власть воображению!”, “Будьте реалистами - требуйте невозможного!”. Суперпафос такой, что привлекательнее...

В.Ч.: Газеты “Молния”.

А.Г.: Естественно. И получалось - вроде как они левые, но и против большевизма. Я там познакомился ещё и с очень своеобразным кругом людей, который мало где светится. Молодые активисты КПРФ, конкретно зюгановских взглядов, но при этом смотрят Годара и читают экзистенциалистов. Автономная среда, им сейчас уже далеко за тридцать, работают учителями или реально где-то на заводах. Они пригласили на марш “Антикапитализм”. Из Жуковского нас поехало несколько человек.

В.Ч.: В каком году он проходил?

А.Г.: В 2002, когда был прорыв с Триумфальной. Тогда ещё существовали тусовки типа НРА, взрывавшие памятники или Реввоенсовет, такие безумцы. Сейчас сложно представить, что в мусоров на митинге кидают кидают взрывпакеты. Я реально думал: “Сейчас война начнётся”. Нацболы сами прыгали на ментов. Мы забежали в какой-то двор... Позади ОМОН всех адски месит, а бабулька с первого этажа нас видит и набирает мусорам. Двор закрытый, мы только из него выходим и нас принимают. Посадили в ОВД с Лимоновым и Тишиным.

В.Ч.: А куда делись радикалы и террористы? Сейчас “движ” такой сервильный.

А.Г.: НБП изначально такой арт-проект, созданный на лайф-стайле и эпатаже, а не на реальной политике. В тот момент ещё не было захватов, крутых политических акций, просто помидоры, майонез и розы. Когда их начали адски давить, сажать и убивать, естественно... Какой-нибудь Смирнов в Газете.ру старается лишний раз не вспоминать, что он нацбол. Таких много чуваков, где-нибудь в Фаланстере работают, ещё где-то.

В.Ч.: Почему они об этом не говорят?

А.Г.: Может из-за политических опасений, а с другой стороны... Лимонов же осознал, что арт-проект должен в какой-то момент стать политическим. Многим стало просто скучно, и они ушли. А когда Лимонов начал говорить, что нам нужна свобода и демократия, а не Мао Цзэдун, то арт-тусовка сама собой отвалилась.

В.Ч.: Ну да, стало скучно. А у левых же были всякие фрики, которые ФСБ взрывали, с бомбами катались.

А.Г.: Это всё люди из девяностых годов, вообще непонятно откуда они черпали идеи, почему они такие были. Если про дело НРА почитать - чуваки идут взрывать приёмную ФСБ, а с собой у них килограммы травы. В политических терминах не объясняется их существование, и куда они потом делись.

В.Ч.: Исчезло пространство для них? Нулевые ведь намного более скучные времена, чем девяностые.

А.Г.: Да, я думаю, пространство исчезло, так же как и класс людей, выросших в перестройку. Внешние условия создают образ действий. Знаешь, на Кавказе много мест типа Утриша, где всякие просвещённые люди собираются. Вот некоторые «террористы 90-х» сейчас там живут: какие-то коммуны с полурелигиозными идеями.

В.Ч.: После того прорывного “Антикапа” ты куда-то вступил? Чем-то стал заниматься?

А.Г.: Постепенно вышел на антифашистскую тусовку, тогда она только начиналась. Всё понятно и близко. Я ходил на футбол, видел там кучу насилия. Едет толпа дебилов на матч, ходит по электричке и избивает иностранцев, выкидывает их на платформы. Ты непосредственно видишь страдания человеческие, которые просто невозможно объяснить. Естественно, в то время мы много ходили на антивоенные акции. Тогда было гораздо больше причин режим ненавидеть, чем сейчас. Помню, как на полунелегальном митинге менты нас окружили, мы с кем-то сцепились наручниками и тупо в лужу сели. Сидим вдвоём, и я понимаю, что это больше никого не… не волнует вообще. Публичная политика очень демотивировала. Интересно было заниматься другими вещами, может непубличными, но более понятными.

В.Ч.: В чём состояла идея антифы?

А.Г.: В те временя бонизм был какой-то доминирующей идеей в активной части молодежного сообщества. Это создавало много разных проблем, при этом большая часть их актива состояла из абсолютно случайных людей, которые, один раз получив по башке, и сильно, теряли интерес к расовомотивированному насилию. Не на митинг же идти против них. В тот момент мне казалось, что это единственный способ в России нормально выразить гражданскую позицию.

В.Ч.: Тема с антифой всплыла после фильма Лошака и убийства Тимура Качаравы. И внезапно для всех вскрылось, что много лет шла война на улице, и никто не понимает, как она шла, где она шла, что такое антифа движение.

А.Г.: Смотри, это часть сознательной стратегии. Их взгляды позволяли мобилизовать значительно больше людей. Очень понятная демагогия: “Россия для русских”, “Посмотри, что хачи делают” и т.д. Поэтому мы изначально решили развивать такую пацанскую тему. Они в течении трёх лет вообще не понимали что происходит. Им казалось, что на них просто гопники с района нападают. Такие же русские парни, как они. Мы часто кричали “Русские, вперёд!”, а они отвечали “Парни, мы свои!”. А фильм Лошака скорее больше проблем создал, чем пользы.

В.Ч.: Почему?

А.Г.: Потому что реально антифашистская идентификация - она ни о чём. И журналистам проще было развивать гражданскую тему. Типа вот есть люди, которым не нравится, что в России убивают за другую национальность. А наши политические убеждения никто не стал бы раскручивать. Хорошие ребята, против фашистов. Иногда используют насилие. В тот момент в закрытую тусовку из ста человек пришла куча людей, часто желающих тупо подраться. И чем больше всё обрастало чёткой идентификацией, чем больше бонам стало понятно про нас, тем акции становились менее успешными и менее актуальными. В какой-то момент начались убийства.

В.Ч.: И как вы отреагировали?

А.Г.: У нас была четкая позиция, что мы никогда не будем становиться на их уровень. Проблема возникла, когда убили Тимура. Стало понятно, что это уже не игры. Постепенно драки прекратились в принципе. Никто не рисковал. Мы не могли прыгнуть на какой-нибудь фашистский концерт, знали, что нас просто расстреляют. То же самое и они. Естественно, ушёл интерес, потому что движуха развивалась по другой модели. Представь, нас сорок человек, и мы прыгаем на огромный фашисткий фестиваль , где присутствуют сотни людей. Они в дикой панике разбегаются, и это очень круто. Типа мушкетёры против гвардейцев кардинала. А драка на ножах или драка с травматами никому не интересна.

В.Ч.: Как это всё выглядело, боны, антифа? Как вы общались? Люди же практически ничего не знают. Всё закрытые истории.

А.Г.: Изначально всё развивалось через личные связи. Затем большую роль играла контркультура и музыка. Была своя сцена антифашистская, например. Хардкормузыка всегда имела левый по сути контекст. Люди слушали, о чём поют политизированные группы в Европе, знакомились здесь на концертах, чувствовали атмосферу.

В.Ч.: Как это происходило? Как вы договаривались? Типа: “Давай в субботу пойдём и побьём нацистов”. Почему вы вообще считали, что драка - хорошо?

А.Г.: Были ключевые мероприятия, например, какие-то концерты с откровенно нацистскими группами, “Коловрат” там. Либо политические события, где знаешь, что будет концентрация бонов. Обычно под события реализуются какие-то ответные действия. Часто бывали конфликты на общей сцене, на концерте “Destemper”, например. Насчёт насилия. Первый момент: боны в молодёжной среде - это просто привлекательный символ силы. Многие случайно там находятся. Как только появляется угроза, что за свои взгляды и кельтские кресты можешь получить по башке - отсеиваются случайные люди. Сейчас нашего актива поровну с бонами. Они не могут с нами ничего сделать, мы не можем с ними. Второй момент - общество и СМИ реагируют на насилие больше, чем на любые публичные акции. В основном подобные практики рождались из суженного политического пространства, где невозможно действовать по-другому. Плюс более простые темы. Вот есть футбольные фанаты, им нравится экстрим, связанный с околофутболом, так время проводить. Тут тоже экстрим, и ты при этом типа добрые дела делаешь.

В.Ч.: В Химках насилие тоже было использовано как инструмент? После того жеста казалось, что власти вашу тусовку разгромили.

А.Г.: Во-первых, у нас чёткая позиция, что в Химках насилия не было. Насилие в отношении собственности мы насилием не считаем. Политическая логика: они покалечили Бекетова, вырубают лес, нанимают бонов для погрома лагеря. В ответ что надо было сделать? Пикет или митинг? Нет. В ответ идёт действие с элементами угрозы и какого-то радикализма. Химкинской администрации, после всего, что они сделали, разбили два окна и написали что-то на стене. Государство восприняло это как прямой вызов и угрозу. Меня на следующий день выдёргивали на общение с какими-то мусорскими начальники. Людьми чуть ли не последней стадии иерархии, которые в каком-то своём мире живут. И я уверен, что меня посадили просто по тупости. Верхняя часть иерархии вообще ничего не понимает, что происходит. Вот есть чувак - сажайте его. Поэтому для них всё так позорно закончилось.

В.Ч.: Ты говорил про оружие. Ты за легализацию?

А.Г.: В целом - да. Легализация оружия приводит к повышению уровня безопасности. Никто ни на кого не нападает. Активные действия прекращаются. Если мы сейчас пересечёмся с бонами, реально будет несколько трупов с каждой стороны. Изначально ведь было не важно, сколько у нас людей - важен настрой. Если раньше все занимались спортом и физически из себя что-то представляли, то сейчас можно купить травмат и бухать круглые сутки, чувствуя себя безопасно. Это все очень печально, конечно.

В.Ч.: Как антифашистская история перетекала в политическую жизнь?

А.Г.: Среди бонов в какой-то момент возобладали реальные убийцы и террористы, которым мы не могли ничего противопоставить. Политическая задача была в том, чтобы заставить мусоров реально сажать по 105-й и 213-й. Понятно, что такими способами проблему не решить, но если раньше убивали на расовой почве сто человек в год, то сейчас не больше десяти. Уровень насилия резко снизился. К 2011 году около двух тысяч нацистов сидели, многие на пожизненном. Есть, конечно, тема, что появился Центр Э, нас прессуют. Понятно, что и боны выросли в определённых условиях социальных, но реально не существовало вариантов борьбы с убийцами, кроме апеллирования к репрессивной машине государства.

В.Ч.: Т.е. без репрессивного аппарата власти нацистов не удержать?

А.Г.: Нет, мы говорим про существующий контекст. Если происходят какие-то радикальные общественные перемены и меняются социальные условия, то нет почвы для роста национальной напряжённости, она находится в рамках. Националисты получили на Украине на выборах чуть больше 10%. В реальном политическом пространстве конкурентном, где есть возможности для дебатов, их ниша сужается до 10-15%, как везде в Европе.

В.Ч.: В Венгрии фашистское правительство, например. Ультраправая коалиция.

А.Г.: “Йоббик” всё-таки достаточно умеренные. Мы видим, что в демократической Европе, где серьёзные проблемы с мигрантами, националисты занимают свою нишу. Они не могут взять больше, потому что это квазиидеология. Невозможно говорить о националистической экономической или социальной политике. Всё равно возникают противоречия, не укладывающиеся в их дискурс.

В.Ч.: Но если брать, скажем, национализм голландский, они говорят, что мигранты угрожают ценностям свободы. Не ценностям православия и самодержавия, а правам человека, свободе совести и свободе слова.

А.Г.: Я просто считаю, что это несколько разные проблемы. Безусловно, когда из одной страны в другую приезжает куча людей это ненормально. Глобальные диспропорции, переток капитала и другие экономические стимулы заставляют людей резко перемещаться. Проблема есть, и есть пути её разрешения. Но они сложнее, чем предложения нацистов. Вот тема “Хватит кормить Кавказ”. Реально люди едут в центр, потому что нет работы. У нас в фирме были проекты в Дагестане. Выделяются миллиарды, и я понимаю, часть где-то оседает, но это общая проблема коррупции. Она есть везде. В итоге там строят завод, создают рабочие места. У местных появляется возможность работать у себя в регионе. Не понимаю, что в этом плохого.

В.Ч.: Как мы можем повлиять на рабочие места в Таджикистане?

А.Г.: Должны быть экономические барьеры. Равная оплата за равный труд. Вот, например, в Европе есть развитые профсоюзы, отраслевые соглашения, минимальные ставки зарплат, не позволяющие уменьшать стоимость труда в России за счёт мигрантов. Это приводит к тому, что они действительно занимают ниши, непривлекательные для местного населения.

В.Ч.: Вот в Европе выходят такие же люди, как вы, громят банки, магазины. Помню, где-то с год назад в Италии чуть не сожгли в тачке двух чуваков из полиции. У нас сейчас все кажутся очень милыми, и националисты тоже говорят, что очень хорошие.

А.Г.: Смотри, в Европе глобально другой контекст. В Европе последние беспорядки делали школьники. Я смотрю на них и понимаю, что это сто уголовных дел в России. Разбитые окна и файеры скорее дискредитируют протесты. Они приходят на площадь и сами нападают на полицию. При этом это иллюзия, что там нет проблем с демократией, и у социальных групп есть возможность влиять на принятие решений. Люди бунтуют, когда не могут использовать политические механизмы влияния на ситуацию.

В.Ч.: Ты побывал на социальном форуме во Флоренции. Что там обсуждали?

А.Г.: Десять лет назад во Флоренции состоялся первый социальный форум. Оттуда началось европейское антиглобалистское движение, предложившее альтернативную точку зрения на политику G8. Форум стал пространством, где собираются представители профсоюзов, социальных и правозащитных движений, левых и социал-демократических партий для разработки стратегии противостояния неолиберальным реформам. Все это, конечно, сопровождалось миллионными протестами и попытками срыва заседаний мировой элиты. Со временем эта тема стала уходить.

В.Ч.: А из-за чего уходит?

А.Г.: Полиция в итоге всегда побеждала, и реальных изменений в глобальной политике не произошло. При этом появились новые практики типа оккупаев, часть активистов пошла по пути стандартной партийной политики. В Греции, например, леворадикальная “Сириза” заняла третье место на выборах. Сейчас на форуме обсуждали долговой кризис в Европе, политику строгой экономии, экономический кризис, ситуацию на рынке труда и т.д. Они анализировали, откуда взялись долги, кто ответственный, какие кампании проводить, какие темы поднимать Так в итоге формируется европейская левая политическая повестка.

В.Ч.: Расскажи о ней подробнее. Как говорят, во время кризиса все ждали краха либеральной модели, а умерло социальное государство.

А.Г.: Социал-демократические модели больше работают во Франции и Швеции, где они не рухнули. Скорее, полностью рухнула неолиберальная идея о глобальной специализации стран, основанная на теории Рикардо. Идея заключалось в том, что одна страна может заниматься туризмом (Греция), другая сельским хозяйством (Испания), а кто-то специализируется на промышленном производстве (Германия). В результате получается, что у стран, сосредоточившихся на отраслях с возрастающей отдачей, типа производства промышленного оборудования или софта, всё хорошо. С точки зрения внутреннего спроса ты больше получаешь, делая поезд, чем строя гостиницу. А те, кто сосредоточен на убывающей отдаче и при этом сохраняют европейский уровень потребления, попадают в долги.

В.Ч.: Я недавно смотрел выступления немецких зелёных - такой совок. Бубнят мантры про неолиберализм, права животных и меньшинств. Чего левые реально предлагают?

А.Г.: Первая тема - нельзя допустить снижения стоимости труда и введения антипрофсоюзных мер. Одна из ключевых причин кризиса – падение платежеспособного спроса населения вследствие глобальной конкуренции и возможностей переноса производства в другие страны. Вторая тема с налогами. Для экономики нужна развитая инфраструктура, финансируемая из бюджета, заполняемого налогами, Но никто, конечно, не хочет их платить, особенно крупный бизнес. Есть конкретные предложения по ставкам и объектам налогобложения. Меньше нагрузка на людей, больше на сырьевой бизнес. Большая тема про финансы. Они видят огромную проблему в отсутствии регулирования на этом рынке.

В.Ч.: Идеи с налогом Тобина и прочее?

А.Г.: Да, сейчас решения в реальном секторе ориентируются на ожидания фондового рынка, который определяется спекуляциями, а не реальными экономическими процессами. Из-за этого происходит множество искажений, и формируется деструктивное экономическое поведение, которое провоцирует кризисные процессы. Суть налога Тобина - сделать спекуляции невыгодными и сохранить ликвидность для реального рынка.

В.Ч.: Для России очень профессиональная повестка.

А.Г.: В Европе есть, например, НПО, специализирующиеся на налогах. Как наш “Мемориал” на правах человека. Они выпускают целые исследования. Но я бы не сказал, что такой уж высокий уровень дискуссии. Много базовых вещей.

В.Ч.: Вернёмся к нам. Ты в Жуковском занимаешься движухой?

А.Г.: Вообще этим занимаются местные люди, я стараюсь помогать по мере возможности.

В.Ч.: Разговор не столько про ваш знаменитый Цаговский лес, сколько про локальные инициативы. Ты каждый день приезжаешь туда домой. Как тебе там живётся?

А.Г.: У меня есть определённая дилемма: на каком уровне развивать свою активность - на федеральном или на муниципальном? Я, например, в КС пошёл потому, что в левой среде есть кадровый кризис. Хотя уровень моей компетенции и возможностей больше подходит для муниципального уровня. Мне интересно городское планирование, я много читал ситуационистов, разные книжки про городское планирование. В Жуковском мы старались развивать локальное сообщество, автономное от московского. У нас были свои киноклубы, свои места, даже кофейня своя. Изначально идея не столько кофейни, сколько самоокупаемого культурного пространства. Чтобы делать лекции-дискуссии-показы, ты должен на чём-то зарабатывать.

В.Ч.: Можно ли из Жуковского сделать город, удобный для жизни?

А.Г.: Проблема заключается в политике администрации: есть в городе свободное место - надо построить дом или торговый центр, чтобы наполнить бюджет. Людям из новостроек плевать, что в городе происходит, они там ночуют и ездят в Москву на работу или в “Мегу” на выходных. Если говорить про наукоград, то сейчас в Жуковском, кроме названия улиц и одного самолёта в центре, нет ничего, что говорит о связи с авиацией. Есть абсолютно коммерческий Генплан, без стратегии и понимания места города в России.

В.Ч.: У тебя есть идея, как это изменить?

А.Г.: Пока в России ещё не было никаких движух, в Жуковском четыре тысячи человек выходили на митинг, штурмовали мэрию после нечестных выборов. Мы давно конфликтуем с администрацией и сейчас планируем создать Гражданский совет, используя площадку Демократия-2. В феврале будут выборы. Идея - создать из местных активистов команду, которая в 2014 году сможет выйти единым блоком и получить большинство. Сейчас мы формируем программу.

В.Ч.: А что вы предлагаете?

А.Г.: Есть глобальные темы: мы должны создать стратегию вокруг идеи наукограда, сохранить исторический центр, зелёные зоны, разобраться с застройкой. Есть более мелкие вопросы. Например, движение транспорта выстроено под коммерческие интересы перевозчиков. Мне из одного конца города в другой нужно ехать 40 минут, потому что чуваку, владеющему маршрутками, выгоднее ехать очень своеобразно.

В.Ч.: Почему ты считаешь, что современные левые в кризисе?

А.Г.: В обществе есть определённый запрос на левую идею. Левые ориентируются на стремление к равенству. Националисты и либералы, правые, так или иначе обосновывают необходимость неравенства. Правильно говорю?

В.Ч.: Нет.

А.Г.: Ну ладно. То же и в понимании демократии, у вас обществом должны управлять более способные, элита. Вопрос непосредственного участия человека рассматривается как неэффективный. Правильно?

В.Ч.: Нет.

А.Г.: Ладно, долгий разговор. В обществе очевиден запрос на левые идеи.

В.Ч.: В чём он? Сколько слышу, всё не могу понять его. Выборы в КС показали, что левые и националисты с треском пролетели.

А.Г.: В этом и заключается кризис. Демократическая повестка для левых должна быть более важной, чем социальная. У нас представлены радикальные левые, суперидеологизированные, марксисты там, анархисты. Риторика безумная, непонятная людям. Они не жаждут мировой революции, марксизма и не горят за классовую борьбу. А если говорить про социал-демократическую повестку, все, кто прошёл в КС, чётко либеральную идею не отстаивали.

В.Ч.: Илларионов, например, ярко либеральную линию вёл.

А.Г.: Ок, большинство старались избежать идеологии и говорили, вот есть жулики и воры, а главное - не воровать и не врать. А потом появляется: “Выборы показали, что либералы победили”. Если быть честными, объясняйте до конца, в чём заключается либерализм. Я на дебатах старался их вывести на конкретные темы, про налогообложение, про итоги приватизации, концентрацию власти и собственности.

В.Ч.: А как ты можешь себя определить по взглядам?

А.Г.: Я левый. При этом у меня нет четко выраженной идеологической позиции. Я поддерживаю любые инициативы, приближающие к ценностям свободы, равенства и самоуправления. Даже на своей работе, связанной с вполне себе капиталистическим мейнстримом, я стараюсь отстаивать идеи невступления в ВТО, необходимости вмешательства государства в экономику, регулирования рынка, увеличения размера социальных гарантий и т.д.

В.Ч.: У тебя нет специфически левых взглядов на бытие?

А.Г.: Нет

В.Ч.: Как ты к Навальному относишься?

А.Г.: Нормально. Мне плевать, что он ходит на Русский марш, и неинтересно копаться в его биографии. Я вижу, что он зарабатывает репутацию реальными делами, и мне всё равно, где он берёт на это деньги.

В.Ч.: Как левые смотрят на политическое лидерство?

А.Г.: Я когда учился в Финансовой академии, подрабатывал в ИКД, мы исследовали и поддерживали социальные движения. У себя в районе все собирали по триста человек против точечной застройки, а на общий митинг в центре Москвы народу приходило меньше, чем во двор. Люди очень прагматично настроены, они разучились мечтать о будущем. Как правило, социальные движения - инициатива одного или нескольких человек. Они тратят до х*ра свободного времени и сил, а получают одни проблемы. Стало понятно, что эффективнее выделять конкретных лидеров и поддерживать их. Самоорганизация подразумевает горизонтальную сеть, но с ключевыми людьми. Например, Чирикова очень крутая и много сделала для Химкинского леса, хотя само химкинское движение - десять человек.

В.Ч.: У неё есть политические перспективы?

А.Г.: Женя как минимум искренний человек с понятным мышлением. В рамках своего зелёного движения она вполне хорошо себя чувствует.

В.Ч.: Партия экологическая будет создана?

А.Г.: Сейчас у меня такое ощущение, что всё партийное строительство - трата лишнего времени. Играть в их игры - трата ресурсов. Если взять ту же Солидарность, у неё есть программа “Триста шагов к свободе”, а всё равно говорят, что у либералов её нет. Потому что есть у тебя программа или нет, есть партия или нет, Путину наплевать.

В.Ч.: А что нужно делать? Что и как? Все примерно понимают, что хотят, а как это сделать - все молчат.

А.Г.: Никто не знает. Оранжисты говорили, что власть держится на столпах. Давайте сначала церковь раскачаем с Pussy Riot. Давайте раскачаем ЛДПР - они поддерживают Единую России, в партии состоят педофилы, при этом за них голосуют гопники, хотя явно не по понятиям... Или другая идея: сейчас на улицу выходит народ с деньгами. Давайте бойкотировать бренд “Русское молоко” Василия Бойко, супертрешчувака, турбодебила, водившего людей на митинги за Путина. Его товары продаются в "Азбуке вкуса". Понятно, что неэффективно бойкотировать Газпром или Роснефть, но много вполне себе потребительского бизнеса, который можно давить.

В.Ч.: КС ты видишь как партию, движение или парламент?

А.Г.: В первую очередь именно как координирующий орган. Надо понимать, что современное протестное движение носит горизонтальный характер, и ему не нужны новые вожди. Понятно, что не все идеи можно реализовать в рамках горизонтальной сети. Тот же оргкомитет делал много важной работы по организации больших митингов. Сейчас важно не терять связь с активистами и развивать идеи, вырабатывать общую, приемлемую для всех стратегию.

В.Ч.: Десятого декабря нужно было идти на Болотную? Или оставаться?

А.Г.: Нужно было идти на Кремль, прорываться, нет ничего криминального в выходе на Красную площадь. Надо понимать специфику власти. К любому затяжному конфликту они готовы больше, чем мы. Ключевое отличие России от Западной Европы - там есть профессиональные активисты. У нас важен быстрый протест. Власти к этому меньше всего готовы, что было видно по тем же Химкам. Нельзя дать им опомниться. Есть ощущение, что может быть радикально всё и не изменилось, но власть стала бы сговорчивей.

В.Ч.: Думаешь, в России нужны профессиональные активисты?

А.Г.: Конечно. Профессиональные партии, организации, с точки зрения общественной значимости, полезнее бесконечных банков и коммерческих фирм. Проблема, что в России нет культуры и прозрачности НПО, понимания, что они делают.

В.Ч.: Как обеспечить возможность профессионального активизма?

А.Г.: Уже есть работающие модели. Вот пример Навального. Большинство НПО берут гранты, что-то делают, но никто не понимает, что. Однажды боны открыли чей-то ящик и выяснили, что МПД получало бабки на антифашистскую деятельность, печатали стикеры и брошюры, потом валявшиеся у них в офисе. Кто будет им деньги давать? Никто, всегда будут сидеть на грантах. Мало используются современные инструменты. Те же карты, например, в Европе очень популярны. Навальный пытался сделать карту, и мне не впадлу такую иметь. Или если бы Гринпис такую штуку выпустил.

В.Ч.: Есть ощущение, что мы из-за активизма ничего не добились в обычной жизни?

А.Г.: Это очень интересная жизнь, не упущенное время, а огромный опыт. Заниматься общественными делами намного сложнее, чем обычной работой в какой-нибудь корпорации. Одно дело, ты сидел в тюрьме, тебя прессовали менты, ты добирался домой так, чтоб тебя не убили боны, а другое - открыть магазин. Ну и сравни риски.

В.Ч.: Что бы ты посоветовал молодому человеку, ставшему активистом?

А.Г.: Это первый шаг к жизни, прожитой так, чтобы ни о чём не жалеть. Чтобы однажды, обернувшись, ты смог сказать, что тебе есть, что вспомнить, и твоя жизнь действительно была наполнена смыслом. Важно получать новый опыт, но и учиться, работать, чтобы не отрываться от реальности. Реализовывать свои проекты. К вопросу о необходимости профессиональной политики. Я за профессиональную общественную деятельность, но не понимаю, что такое профессиональная политика, Принимать за других решения, уметь профессионально обманывать, манипулировать - вещи малоинтересные. Такие профессионалы не нужны. Или в чём заключается их профессионализм? Красиво говорить?

Беседовал Всеволод Чернозуб

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67