Мистериальная антропология Данте

Die Engel, die nennen es Himmelsfreud,

die Teufel, die nennen es Höllenleid,

die Menschen, die nennen es - Liebe!

H. H.

Все великие произведения предполагают множество прочтений. Возможно, в этом и состоит величие – порождать наибольшее количество интерпретаций. Мы рассмотрим «Божественную комедию» примерно в том же ракурсе, в котором рассматривали в своё время роман Апулея «Золотой осёл»[1], то есть с точки зрения практически непрерывного существования, на всём протяжении европейской культуры, мистериальной традиции, к которой обращались многие великие умы. В случае с Данте совершенно очевидная эзотеричность – связанная с путешествием в загробный мир, которое может быть понято, прежде всего, как акт инициации, обращение к фигуре посредника Вергилия, считавшегося в древности магом, сочетаются с совершенно особой антропологией, которую мы не можем сразу адекватно считать. У нас для этого нет правильной оптики, воспитанной античным отношением к телу, воспринятым в эпоху раннего Возрождения через призму идеи о единстве микро- и макрокосма. Где в качестве микрокосма понимался сам человек, растерзанный этим миром.

Путешествие героя Данте по загробному пространству можно сравнить со многими вещами. Нам же оно представляется алхимическим трактатом, в котором три части книги соответствуют трём стадиям Великого Делания, или превращения материи в Философский камень. Очевидно, что Ад, Чистилище и Рай типологически напоминают стадии Нигредо, Альбедо и Рубедо. Первая из них соответствует погружению в самую бездну безнадёжности. Когда ты там, то кажется, что хуже уже не будет, эта стадия соответствует депрессии и похожа на медленное и мучительное умирание. Тем не менее, в ней всегда находится выход, в рамках этой триады. Когда дно достигнуто, субъект депрессии отталкивается от него и всплывает наверх, попадая в новую стадию очищения, обеления, Альбедо. В древнегреческой алхимии была и четвёртая стадия, которая оказалась забытой и отпала в ходе веков. Эта стадия называлась Цитринитас, желтение, и следы её можно увидеть в упомянутом выше романе «Золотой осёл» Апулея. Стадия Цитринитас, о которой забыли на долгие годы, постепенно проступает в произведениях современных писателей и поэтов, то в имени Ады Цитрины, героини романа Юрия Андруховича «Перверзия», посвящённого разнообразным превращениям, происходящим на эзотерической конференции, то в поэтической книге крымского автора Андрея Полякова «Китайский десант», где обыгрывается миф об Амуре и Психее, дошедший до нас как вставная новелла из «Золотого осла».

Эти три стадии, и даже постепенное исчезновение четвёртой, можно наглядно проследить в финальной песне Inferno, где Люцифер предстаёт в образе трикефала:

И я от изумленья стал безгласен,

Когда увидел три лица на нём;

Одно – над грудью; цвет его был красен;

А над одним и над другим плечом

Два смежных с этим в стороны грозило,

Смыкаясь на затылке под хохлом.

Лицо направо – бело-жёлтым было;

Окраска же у левого была,

Как у пришедших с водопадов Нила[2].

Очевидно, что красное и чёрное лица вместе с бело-жёлтым – это ничто иное, как указание на три алхимические стадии. Особенно, если учесть контекст этого высказывания Данте, в чьей «Комедии» перед нами предстаёт мистериальная антропология. То есть лирический герой путешествует одновременно по загробному миру, по закоулкам и лабиринтам собственной души, по потаённым пейзажам, оказывающимся частями тела средневековой культуры.

Алхимическая тема трёх стадий: Делания в Чёрном, в Белом и в Красном, отчётливо звучит и в Чистилище,

Из этих трёх уступов первый был

Столь гладкий и блестящий мрамор белый,

Что он моё подобье отразил;

Второй – шершавый камень обгорелый,

Растресканный и вдоль и поперёк,

И цветом словно пурпур почернелый;

И третий, тот, который сверху лёг, -

Кусок порфира, огранённый строго,

Огнисто-алый, как кровавый ток[3].

Подобно Микеланджело, ночами изучавшему анатомию человека в мрачных прозекторских, а затем превращавшему полученные знания в светлые скульптуры, где каждая мраморная жилка оказывалась на правильном месте, Данте совмещает анатомические сведения с мистическим откровением, превращая тело в пространство, заставляя своих героев стать частями огромного организма.

Всё произведение может быть истолковано как описание антропоморфного корпуса (у Данте подобные фигуры неоднократно встречаются в первой части), рассказчик же и его проводники, Вергилий и Беатриче, подобно Гулливеру в стране великанов, передвигаются по этому корпусу, как по древу Сефирот в виде Адама Кадмона. Это довольно трудно представить, поскольку мы привыкли к определённому ракурсу и, вырастая, смотрим на всё сверху вниз, но искусство художника иногда в том и состоит, чтобы показать малое большим, а большое малым. На этом основаны и различные иллюзии в современной фотографии, например макросъёмка бактерий или растений. Но современному человеку очень трудно почувствовать себя небольшим по сравнению с пугающим миром природы, который представлен у Данте в виде расположенного в пространстве гигантского тела.

И вход в это тело находится на уровне паха, мрачного леса (вспомним, как чувствовали себя герои «Приключений Карика и Вали» на газоне – как в настоящих джунглях). Здесь путнику встречается рысь – символ сладострастия. И это условная середина тела человека, с которой и начинается его земной путь:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины[4].

В каком-то смысле эта поэма является переживанием травмы, возможным через возвращение в перинатальное состояние, причём вход в потусторонний мир расположен в символическом смысле там же, где и выход в реальность. Герой возвращается назад через исходное отверстие, попадая в мистериальное пространство инициации, где нет времени.

Принято считать, что «Божественная комедия» вдохновлена разлукой с Беатриче, которую Данте видел раза три в жизни. Но понятно, что история с платонической влюблённостью прикрывает раннюю разлуку с матерью, которая умерла, когда поэт был ещё ребёнком.

Объят смятеньем, я направил взоры

К моей вожатой, как малыш спешит

Всегда туда, где верной ждет опоры;

Она как мать, чей голос так звучит,

Что мальчик, побледневший от волненья,

Опять веселый обретает вид[5]

В этом произведении всё построено на фигуре умолчания, автор прикрывается одним типологически близким сюжетом, чтобы скрыть другой. Вместо истории Орфея и Эвридики, которая проглядывает за этим спуском в ад (катабасисом) и подъёмом в рай (анабасисом) к мёртвой возлюбленной, нам дается аналогия в виде путешествия Энея к своему мёртвому отцу. Но Данте волновал не отец, и даже не Беатриче, а мать, с которой он был разлучён в детстве и чьё тело он уподобил пространству. Итак, опустим те сиюминутные политические вопросы, в основном связанные с предательством, которые поднимает Данте в сатирическом пласте своей «Комедии», и обратимся к геопоэтической стороне его шедевра.

Мы видим лирического героя Данте, который находится в состоянии ужаса, «к холмному приблизившись подножью[6]». Испуг его вполне объясним, он находится примерно там, где расположен «венерин холмик» и выход одновременно обозначает вход, как у дверей метрополитена – современного аналога ада. Здесь, как нам кажется, уместно будет вспомнить о мужском комплексе кастрации, который выражается в известном обороте «п***да с зубами» и, конечно же, был более свойственен средневековым людям, чья сексуальность подавлялась на протяжении столетий. Эта тема – ужасного входа – позднее обыгрывается Данте в названии одного из адских кругов: «Злые щели», совершенно прозрачно указывающем на генитальную область.

В общем, всю «Комедию» можно назвать попыткой преодоления страха перед злой матерью («плохой грудью»), так чётко описанного в трудах Мелани Кляйн[7]. Смерть Беатриче заставила Данте вновь пережить утрату первичного объекта, погрузиться в ад депрессии (по воспоминаниям современников, он плакал днём и ночью, а глаза его превратились в два водопада), оказавшейся спасительным алхимическим Nigredo, приведшим к созданию «Комедии» как Философского камня.

В начале пути герою Данте встречаются ничтожные, те, «что прожили, не зная / Ни славы, ни позора смертных дел[8]». Их слишком много, они терзаемы слепнями, кровь течёт с них ручьями, но дальше в ад их не пускают. С анатомической точки зрения – это эпителий, верхний слой кожи, который постепенно отмирает, незаметно для людей. Это внешняя оболочка.

Проникая вглубь, герой Данте встречает Миноса, который обвивает свой хвост вокруг грешников, отмеривая им количество кругов (чем больше, тем страшнее). Хвост – это известный фаллический символ. Странно, что ведущие психоаналитики практически не упоминали «Божественную комедию» в своих трудах. И только недавно вышла книга, в которой это произведение рассматривается с психоаналитической точки зрения[9].

Но нас интересует мистериальный аспект путешествия по подземному миру. Кого из героев древности Данте упоминает, и как это соотносится с типичными для поэта фигурами умолчания? Тут необходимо небольшое лирическое отступление. Люди старшего возраста помнят, как в обход советской цензуры в разнообразных книгах по философии, социологии или истории культуры упоминались необходимые авторам зарубежные концепции, которые приходилось при этом снабжать негативными эпитетами типа «мракобесный» или «реакционный». Осуждавшиеся напоказ, они были нужны для общей логики текста, сами авторы зачастую относились к ним всерьёз, но вынуждены были дистанцироваться на словах. Можно представить, что Данте находился в точно такой же ситуации, что и советские авторы. И он начинает XIX Песнь первой части с обращения к одной из ключевых фигур мистериальной традиции:

О Симон-волхв, о присных сонм злосчастный,

Вы, что святыню божию, добра

Невесту чистую, в алчбе ужасной

Растлили ради злата и сребра,

Теперь о вас, казнимых в третьей щели,

Звенеть трубе назначена пора[10]!

Упоминанием Симона Мага Данте отдаёт дань той традиции, к которой, по-видимому, принадлежит, однако эту принадлежность он вынужден скрывать, опасаясь церковной расплаты. И, вероятно, правильно. Дальше, в XXIX песне, перед поэтом предстаёт образ его школьного друга-алхимика, заживо сожжённого в 26 лет. Тот хочет, чтобы Данте узнал его, и просит обратить на себя внимание:

И убедись, что этот дух скорбящий –

Капоккьо, тот, что в мире суеты

Алхимией подделывал металлы[11]

То есть из этой песни и примечаний к ней Михаила Лозинского мы узнаём, что у Данте был школьный товарищ, занимавшийся алхимией; а теперь поставьте себя на место поэта и представьте, что вашего одноклассника, например, расстреляли. Насколько вы станете осторожней в своих высказываниях? Но это не помешало Данте упомянуть и Симона Мага – одного из отцов-основателей мистериальной традиции, и Елену Прекрасную, воплощением которой Симон считал свою спутницу Елену, вызволенную им из борделя. Елена Прекрасная, кстати, появляется и в Фаусте «Гёте», где Фауст вспоминает о своём отце-алхимике:

Там звали "лилиею" серебро,

"Львом" – золото, а смесь их – связью в браке.

Полученное на огне добро,

"Царицу", мыли в холодильном баке.

В нём осаждался радужный налёт.

Людей лечили этой амальгамой,

Не проверяя, вылечился ль тот,

Кто обращался к нашему бальзаму.

Едва ли кто при этом выживал[12].

Упоминая алхимиков и их действия в произведении, построенном по принципу алхимического Великого Делания, где ад Нигредо сменяется чистилищем Альбедо и раем Рубедо, Данте отсылает нас к идее фрактальности. Эта же идея, согласно которой часть – уменьшенная копия целого, и отсылает к целому своей формой, приходит нам на ум, когда мы видим изображения тел в Аду, например вот эти:

Один совсем как лютня был устроен;

Ему бы лишь в паху отсечь долой

Весь низ, который у людей раздвоен[13].

Или

Уже я различал у одного

Лицо и грудь, живот до бёдер тучных

И руки книзу вдоль боков его[14].

То есть нам предлагается взглянуть на уменьшенную копию текста-корпуса. Но что же находится у него внутри? Адские реки, которые текут в подземном мире – это вены и артерии, по которым перемещаются ничтожные грешники-лимфоциты и эритроциты. Поглощающий грешников Цербер – это желудок, жадно пожирающий пищу. Самоубийцы, превращённые в деревья, скорее всего, моделируют кости и позвоночник. Если мы поднимемся дальше – то Чистилище будет представлять из себя шею, которая видится поэтом в качестве неприступной, практически отвесной горы, а Рай с его планетами – это уже голова[15]. В чём-то это похоже на картины из овощей, натюрморты в виде портретов, которые делал Джузеппе Арчимбольдо. Здесь различные существа являются одновременно и сами собой, и частями большого организма, который в свою очередь воспринимается как пространство. Минотавр – сердце, а весь Ад – это лабиринт, который он охраняет.

Обращение к образу Минотавра неслучайно. Погружение в Античность, если воспринимать культуру органически, на наш взгляд, символизирует возврат к перинатальному состоянию. Но почему детская травма лечится Античностью? Наверное, потому, что она снимает средневековую репрессированность телесного, разрешает многие вопросы тела.

И ещё один момент, на который следует обратить внимание, связанный со временем. Дело в том, что путешествие в загробный мир происходит во время весеннего равноденствия, а этот период считался наиболее удачным для начала Великого Делания. О том, что речь идёт всё-таки о нём, откровенно говорят некоторые фрагменты «Комедии», например, вот этот, в котором рассказывается о слиянии человека и змея:

И оба слиплись, точно воск горячий,

И смешиваться начал цвет их тел,

Окрашенных теперь уже иначе,

Как если бы бумажный лист горел

И бурый цвет распространялся в зное,

Ещё не чёрен и уже не бел.

Далее Данте рассказывает о том, как тело человека смешалось с телом змея, и это выглядит как описание одной из стадий Великого Делания. Вообще, все эти картины у Данте можно понимать по-разному: и в рамках христианской культуры, и в рамках мистериальной традиции (не забудем ещё и о том, что в юности Данте находился под влиянием поэзии трубадуров, тесно связанной с катарским гностическим движением). В этом смысле, например, строку «где души обретают очищенье», относящуюся к Чистилищу, можно трактовать и как указание на одну из алхимических операций.

Также характерным представляется нам и акцент на том, что Вергилий помогает своему спутнику выбрать дорогу. Это не только указание на лабиринт как на инициатическое пространство, но и отсылка к алхимическим сомнениям по поводу верности избранного пути, становящимся одним из сюжетных ходов в «Химической свадьбе Христиана Розенкрейца» – произведении, которое сближает с «Божественной комедией» описание взвешивания грехов различных правителей и монархов, оценка исторических персонажей с точки зрения того, насколько они достойны постигнуть загробные тайны.

Наиболее значительной во всей «Божественной комедии» является фигура Беатриче, которая разделяется на несколько ипостасей. Именно она, как путеводная звезда, проводит Данте сквозь все трудности загробного пути и предстаёт в конце Чистилища в образе строгой матери, ругающей его, как напроказившего ребёнка. Но и прекрасная дева, встречающаяся Данте почти одновременно с Беатриче – это тоже одна из её аватар. Интересно, что Мательда (так звали эту деву) предстаёт перед лирическим героем в образе Прозерпины, собирающей цветы, за несколько мгновений до похищения её во владения Аида. Так Беатриче может быть понята не только как утраченный первичный объект любви, совмещённый с образом матери, но и шире – как Персефона, в честь которой проводились Элевсинские мистерии. Похищенная у реального Данте, Беатриче становится знающей древние тайны катабасиса и анабасиса, как та, что наблюдает за поэтом из загробного мира и пытается влиять на него через сны.

Любовь становится, тем самым, верификацией существования иного мира, где отрицается телесность.

Характерно, что цвет глаз Беатриче называется «изумрудным», что, возможно, отсылает нас к «изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста – краткому и схематичному описанию Opus Magnum, где говорится о том, что некая «сущность восходит от земли к небу и вновь нисходит на землю, воспринимая силу высших и низших (областей мира). Так ты обретаешь славу всего мира. Поэтому от тебя отойдёт всякая тьма[16]», что в общем-то соответствует и процессу и итогу загробного путешествия поэта. Наиболее известная максима «Изумрудной скрижали» гласит: «что вверху, то и внизу». Данте творчески следует этому принципу, преобразуя адские «Злые Щели» в райскую Розу финала Комедии.

Неоднократные полёты лирического героя «Комедии» в сопровождении Вергилия и Беатриче также отсылают нас к мистериальной традиции, для которой полёт – одна из форм протеста против христианского космоса. Вспомним об истории Симона Мага и апостолов Петра и Павла, молившихся об его падении[17]. Полёт – это, с одной стороны, признак магической квалификации, уподобляющей смертного ангелам, с другой – физиологически точная метафора ощущения райского парения, которое испытывают влюблённые.

В чём секрет популярности «Божественной комедии» Данте? В том, что этот мастер сумел преодолеть свои личные комплексы и страхи, претворяя образы знакомых ему людей в абстрактные принципы и сущности. Беатриче становится в произведении Данте больше, чем Прекрасной Дамой. Она превращается в саму любовь, первопринцип, что движет солнца и светила, в основывающую этот мир гностическую Софию, чью мудрость нам всем ещё предстоит разгадать.

Примечания:

[1]Дайс Е. Алхимия Апулея. // Топос. 06.05.2011 URL: http://www.topos.ru/article/ontologicheskie-progulki/alkhimiya-apuleya

[2] Данте Алигьери. Божественная комедия. Пер. с ит. М. Лозинского М.: 1998. С. 165.

[3] Там же. С. 209.

[4] Там же. С. 21.

[5] Там же. С. 418.

[6] Там же. С.21.

[7] См., например Кляйн М. Некоторые теоретические выводы, касающиеся эмоциональной жизни младенца. URL: http://psychoanalysis.pro/lib.html

[8] Там же. С.30.

[9] Зубарев С.М. Отчёт Вергилия. М.: Аграф, 2008.

[10] Данте Алигьери. Божественная комедия. Пер. с ит. М. Лозинского М.: 1998. С. 98.

[11] Там же. С. 145.

[12] Гете. И.Ф. Фауст. Пер. с нем. Б. Пастернака. URL: http://www.lib.ru/POEZIQ/GETE/faust.txt

[13] Данте Алигьери. Божественная комедия. Пер. с ит. М. Лозинского М.: 1998. С. 147.

[14] Там же. С. 152.

[15] Здесь, как нам кажется, уместно будет вспомнить об аллегорическом изображении вольного каменщика масонов, голова которого представляет из себя изображение Солнца.

[16] Изумрудная скрижаль. Текст, перевод и комментарии К. Богуцкого// Гермес Трисмегист и герметическая традиция Запада. URL: http://svitk.ru/004_book_book/5b/1257_bogutskiy-germes.php

[17] Страсти Петра и Павла. Пер. с лат. А.П. Скогорева.URL: http://khazarzar.skeptik.net/books/m_petr_p.htm

Иллюстрации:

1. Henry Holiday, Dante meets Beatrice at Ponte Santa Trinita

2. Sandro Botticelli. Portrait of Dante

3. Amos Casioli. Paola and Francesca

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67