Год двадцатилетия конца Советского Союза будет постоянно омываться слезами по советской утопии. Как правило, слезы будут лицемерные, разбавленные сильно, жидковатые. Потому что большинство плачущих знают эту советскую утопию понаслышке и не очень ею болеют.
На самом деле Россия последних 20 лет перегружена утопиями, это утопическая страна. Она возникла как якобы возвращающаяся к прерванному в 1917 году движению по пути цивилизованных наций. При этом еще тогда же присутствовала такая причмокивающая мечта о барских усадьбах, о чае со свежей малиной... булочки, гимназистки. И мечта, чтобы что-то прибавилось к стандарту, который сохранится. Стандарт рухнул, ничто не вернулось. А все, кто хотел хрустящих булочек и гимназисток, получили, что хотели, не так уж дорого, но за «баксы». А страна сформировалась вокруг утопии, которая провалилась достаточно быстро – антиреволюционная, антикоммунистическая утопия провалилась в первые же три–пять лет. Но, как ни странно, не исчезла, а продолжилась и даже обновилась в конце 90-х годов с приходом Путина, который дал более простую, ясную, рациональную концепцию этой утопии. Не будет ни революции, ни контрреволюции. Не будем разыскивать ни чекистских палачей, ни собирать полки белых витязей.
Мы пресытились прошлым. Хватит, мы не хотим в нем копаться. Прошлого нет. Его нет, а мы здесь, мы живы. Жертвы похоронены, желающие могут их оплакивать. Эта линия антисоветской утопии воплотилась в формы нового режима Владимира Путина и сохраняется по сей день. Попытки осложнить ее, объявив Сталина великим управленцем, или объявить новый этап борьбы со сталинизмом – еще большая глупость, потому что антисталинизм уже присутствует в высокой степени во всех слоях народа. Тех, кто читает русскую литературу XX века. Антисталинизм как запрет государства вмешиваться в дела – это низовой антисталинизм. Антисталинизм правящего класса как запрет сажать бюрократов – это мощная сила. Но зачем пристраивать к ней еще один вагончик. Существует эта линия.
Существует и тревожная историческая утопия – мы ведь самые несчастные. Мы самая великая страна, потому что мы самые несчастные и пострадали больше всех. Больше Китая, больше всех американских стран, мы самая страдающая страна. Это очень популярная, очень массовая утопия. Как только вы попытаетесь это оспорить в Сети, например, вы это почувствуете. «Мы не самые несчастные». – «Ах, мы не самые несчастные!»
В нашей исторической утопии строго заложена идея компенсации. Причем не в тех жалких формах, в которых компенсировали в Польше, например, жертвам тоталитаризма их обиды, в злотых, нет, мы хотим чего-то большего, чего-то невыразимого, что одновременно и возвысит нас, и избавит нас от ответственности, ну и приплатит.
Ну и есть утопия невмешательства, которая говорит, что свобода там, где в наши дела не лезут, но при этом наши дела защищены. Утопия сильно пьющего игрока в казино, который все играет и играет, все остальные отвалились, ушли, вышли из игры, а он все играет. Это самая массовая утопия.
Россия – страна, перегруженная утопиями, каждую из которых охраняют полчища охранников. На весь тоталитарный Советский Союз, где в лучшие времена сидели шесть–семь миллионов человек, было 300 тысяч охраны. У нас в 10 раз больше. Это о чем-то говорит. Значит, у нас значительно больше колючки, запретов, чем было в сталинское, военное время. Где эти колючки? Вокруг утопий.
Источник: Russia.ru