Хорошо ловится рыбка-бананка

Древнейшие горы Аппалачи напоминают Урал, совсем невысокие, покрытые лесом, к дорогам спускаются ребристыми скальными уступами - коричневыми, серыми. По берегам быстрых речек и ручьев - не ива-ракита-ольха, а роскошные заросли магнолии с крупными розовыми цветами. Мелкие речки, сбежавшие с гор на равнину, запружены плотинами и обращены в живописные озера, где вылавливаются метровые карпы, а рыбки "ростом" в четверть метра выпускаются обратно в воду, потому что - "baby", законом запрещено таких ловить.

В широкой долине - симпатичный и уютный университетский городок, естественно и свободно встроенный прямо в лесопарк.

В этом благодатном краю провожу я второй осенний семестр в "должности" бабушки - в прошлом году здесь родился мой самый младший внук, Алеша, и уже восемь лет живет с родителями его старшая сестра, семиклассница Алечка.

Каждый день брожу я с коляской по красивейшим улицам города и тропам ближайшего парка, в выходные к нам с Алешей присоединяется Алечка, и тогда у нас - широкая воскресная программа - мы идем в down town: заходим в игрушечный магазин, в детскую библиотеку, в кафе, гуляем по кампусу.

Кампус Университета - это огромный прекрасный (надо ли отмечать, что ухоженный?) парк с вековыми деревьями и белками на них и под ними; это монументальные учебные корпуса из серого камня, возведенные на средства выпускников Университета разных лет, о чем непременно сообщают доски на стенах. Университет вырос из фермерского колледжа, основанного в середине XIX века, опять же на частные пожертвования. Он продолжает расти и развиваться именно потому, что частные пожертвования не прекращаются - буквально у меня на глазах возникли два новых здания, а в фойе главного корпуса появился вмонтированный в стену громадный аквариум с экзотическими рыбами самой фантастической окраски, осьминогами и прочими жителями морских глубин - дар выпускников совсем недавнего года.

Богатейшая библиотека, краеведческий, минералогический, художественный музеи, огромный стадион, теннисные корты, бассейны - открытый и закрытый, изящная церковь в центре кампуса и строящиеся новые корпуса современной архитектуры - ансамбль впечатляющий. А меня-то, москвичку, окончившую Московский Университет, просто ошеломляющий, как подумаю о том, что ведь это типичный университетский город провинциальной "малоэтажной" Америки. Время от времени удается провести несколько часов в библиотеке.... Возьмешь любые книги на полке, устроишься в мягком кресле или на диване, начитаешься всласть, и не заботясь о дальнейшей судьбе книг, оставленных на любом столе, идешь себе домой без всяких контрольных листков с печатями и проверок, как бывало в Ленинке или в ГПНТБ.

Ко всем этим радостям надо еще привыкнуть и кое-что изучить: конторка со стулом у самого окна предназначена вовсе не для того, чтобы там сидеть полдня и читать, зарабатывая радикулит, - она существует для беглого просмотра и отбора нужных книг (ненужные там, на конторке, и положено оставить, а не метаться в поисках той полки, откуда они взяты). "Параллельным мыслям" о родимых библиотечных проблемах в этой обстановке лучше не предаваться - они придут по дороге домой, совсем невеселые, просто физиологические, воспоминания: где бы глотнуть кислорода, да как бы не рухнуть на пол в очереди на ксерокс. Но мы в этих условиях все-таки читали - "у советских - собственная гордость"! Не зависть, а "непрерывно действующий" вопрос: почему же у нас невозможна нормальная жизнь?

Постоянное население города живет преимущественно в собственных домах замечательной и разнообразной архитектуры - от средневековых замков из серо-коричневого аппалачского природного камня до "тесовых домиков", впрочем, вполне комфортабельных внутри.

"Приусадебный участок" - фрагмент городского лесопарка: дубы, клены, реликтовые сосны, березы и просто зеленые лужайки. Заборов нет почти ни у кого, границей частного владения служит тротуар. Нормальный стиль и уровень жизни среднего класса провинциальной Америки - люди, сделавшие успешную карьеру, достигают его примерно к 40 годам. Достижений без потерь не бывает - только в этом возрасте, добившись экономической стабильности (постоянной работы), построив собственный дом, американская семья принимается за строительство себя самой, то есть - заводит детей. Таково правило - меня уверила в нем Алечка, сделав однажды замечательное заявление: "Все дети в школе удивляются, что у меня такие молодые бабушки, потому что их собственным бабушкам 90 и даже 100 лет".

"Молодым" Алечкиным - 66 и 63. Арифметика американских бабушек вполне очевидна: бабушка родила маму в 39-40, мама родила дочку в 39-40, прибавим к этому дочкины 12 лет - получим бабушкины 90-92. Плановая основа американской арифметики находится в некотором противоречии с законом природы: 40 лет - "бабий век", почти верхний предел биологического детородного периода. Как быть? Ограничиться единственным поздним ребенком?

У нас, как правило, так именно и поступают - хорошо известны соображения, которые входят в "домашние расчеты" сорокалетних супругов: здоровье уже - никуда, недалеко пенсия, не успеем вырастить, дать образование.

Соображения совершенно обоснованные, четко отражающие нашу безрадостную действительность - оказаться в 50-55 лет с тремя несовершеннолетними детьми на руках!.. Очень немногие у нас в России имеют шанс в таком возрасте достаточно зарабатывать, чтобы обеспечить семью. Немногие - даже из тех, чья карьера к 35-40 годам вполне состоялась.

Я не проводила статистических исследований общей картины жизни американской семьи (Алечкино яркое заявление, что "все дети удивляются", статистикой не назовешь), у меня просто вдруг оказалась возможность вести некоторые интересные наблюдения. О них я и поведу речь.

С Эмили я знакома уже больше восьми лет, но встречались мы всего несколько раз. Вполне понятно: она в США, я в Москве. Осенью 1993 моя дочка поступила к ней в аспирантуру, на этой почве возникло знакомство, позже перешедшее в дружеские отношения на почве общности научных, культурных и семейных интересов.

Эмили 51 год, она доктор философии, профессор, работает в области истории и философии науки (математики); она - поэт, публикуемый и читаемый, и мать четверых детей - двоих собственных и двоих приемных. По убеждениям - феминистка. Тех же убеждений ее муж, Роберт, профессор-филолог, доктор философии, директор Института литературы и искусства. Беглая характеристика рисует портрет семьи незаурядной. Даже в стабильной демократической стране такой "набор" успехов в одной семье встретишь нечасто.

Хочу сразу внести ясность - редкий феномен женщины-профессора с четырьмя детьми - не главная моя тема.

Во-первых, держу в уме наш, весьма впечатляющий, отечественный пример - Елену Сергеевну Вентцель, профессора-математика, писателя, мать троих детей. Хорошо понимаю, что стать Еленой Сергеевной в бывшем Советском Союзе было несравненно труднее, чем стать Эмили в США. Во-вторых, без раздумий могу перечислить (в ближайшем своем окружении) не меньше десятка женщин, имеющих и ученую степень, и двоих-троих детей, даже знакома с женщиной - доктором медицинских наук, матерью семерых детей! Так что феномены такого рода не обязательно искать за океаном.

Приемные дети - дети самой Эмили, а также довольно высокая "плотность события усыновления" в отдельно взятом городе - вот что привлекло мое внимание настолько, что захотелось об этом написать.

Первый сын Эмили и Роберта - Бенджамен появился на свет, когда родителям было 39-40, в точном соответствии с американским обычаем. Его отец и мать уже нашли постоянную работу - добились статуса полного профессора, приобрели собственный дом, потратив на это молодые годы. Конечно, про "бабий век" они прекрасно знали. Но молодые ученые в Америке действительно не могут позволить себе в 20-25 лет завести ребенка, если не хотят навсегда отказаться от карьеры. Такая семья вынуждена сознательно зарезервировать 12-15 лет жизни именно на планомерное построение карьеры. А это непростая и многокомпонентная проблема: много лет отдается работе на коротких (год, семестр) контрактах, и невероятные усилия уходят на непрерывные поиски этих контрактов (иной раз супругам приходится работать в разных штатах).

Все это сопряжено с бесконечными переездами из штата в штат, с дешевой распродажей-дарением-выбрасыванием домашнего имущества, с постоянной проблемой адаптации в коллективе новой кафедры, с ежегодной разработкой и освоением новых лекционных курсов. О какой организации стабильного быта может идти тут речь? А каково ребенку, если его родители не только с головой погружены в научно-педагогическую работу саму по себе, но они же должны еще 2-3 раза в год слетать на интервью ради контракта будущего года и хотя бы раз в год на научную конференцию.

Совсем неслучайно начала я с поисков работы: наблюдая вблизи эту процедуру, я осознала ее как отдельную "научную дисциплину", требующую не только массы времени и энергии, но и высокого, притом совершенно специфического, профессионализма. Не зря же за год до выпуска в университетах устраиваются для студентов и аспирантов лекции, семинары, психологические консультации по этому предмету.

Итак, отдав свои 12-15 лет вышеописанной деятельности, написав немалое количество книг и статей, что совершенно необходимо не только по соображениям научного интереса, но и по формальным соображениям конкурентоспособности (на начальном этапе конкурс - примерно 100 заявлений на одну заявленную вакансию); получив, в конце концов, постоянную работу и все, что из этого следует, супруги могут, наконец, "свободно вздохнуть" - родить ребенка.

Эмили и Боб так и поступили. Бен рос на радость родителям, а родители размышляли, что мальчику, конечно, нужен был бы брат...

А почему обязательно рожать? Можно же усыновить. Они выбрали себе сына, Робби, в многодетной и очень бедной семье в Пуэрто-Рико. В любом акте усыновлении заложена главная и очевидная идея - создать обездоленному ребенку возможности для полноценной счастливой жизни. У Эмили и Боба такая идея, несомненно, была, но вот другой идеи, которая всегда сопутствует усыновлению (по крайней мере, в России) - идеи тайны усыновления - у них, несомненно, не было и не могло быть.

Создать тайну из усыновления Робби было бы невозможно в принципе: мальчик - "лицо коренной пуэрториканской национальности" - темнокожий, курчавый, креол или мулат. Но родной брат белокурому англосаксу Бену, родной сын Эмили и Бобу. Все они радовались своему новому ребенку, а Эмили писала ему стихи. Теперь Бен и Робби - добрые, дружные, веселые мальчишки, футболисты и пловцы, нормально учатся, развлекаются, возможно - дерутся (при мне не дрались, не видела).

Я с ними впервые познакомилась в 1995 году. Бену было 6 лет, Робби, кажется, - 2.

Незадолго до этого Эмили и Боб решили, что пора бы эту "суровую мужскую компанию" дополнить и украсить женской мягкостью и нежностью, это означало - взять в семью новорожденную девочку, тоже, конечно из беднейшей многодетной семьи. Проблема, естественно, требовала какого-то времени. И тут, назло и наперекор тупому закону "бабьего века", выяснилось, что 44-летняя Эмили ждет ребенка.

Однако это событие нисколько не изменило их планов относительно девочки: мальчика (как показал ультразвук) спокойно ждали, девочку искали. И нашли. Маленькую негритяночку в Филадельфии, точно к моменту рождения Вильяма. Девочку назвали Мэри-Френсис. Этих двух малышей окружающие так и считают близнецами. Эмили умудрилась кормить обоих чуть ли не до двух лет грудью, не прерывая работы. Дети-то появились в октябре (или в ноябре, не помню) - в разгар семестра. Декретных отпусков и отпусков по уходу в США не существует - жизнь родителей была весьма напряженной, но строго организованной: Боб отвозил старших ребят в школу и детский сад, потом шел на работу; Эмили летела на лекции в сопровождении няни с коляской, чтобы в перерыве кормить детей прямо в офисе (у нее свой кабинет).

Дома Эмили и Боб честно делили бытовые заботы, а их немало, даже при наличии няни. (Кстати - и няня, и детский сад стоят очень дорого, для молодой семьи - расход просто непосильный.)

Теперь, когда дети подросли - младшие уже учатся в школе, - родителям стало полегче: Эмили везет всю компанию в бассейн или в библиотеку, Боб дома работает. Или: старшие отправляются с отцом на стадион играть в футбол, младшие играют в саду, в детской, Эмили работает, или разговаривает с учениками, с гостями, или пишет стихи. Она подарила мне свою новую книгу. В ней стихи о математике и философии, Швейцарских Альпах и парижских кафе, Букингемском дворце и Древней Греции, о ветре, лунном свете, музыке... А рядом - стихи, адресованные каждому из детей, Бобу, бабушке (матери Боба, сама Эмили выросла без матери) - "в ее стихах замечательно реализованы обе роли - ученого и матери" - так написано в рецензии на обложке.

Стихи детям немало сказали моей душе и о системе воспитания, принятой в семье: ребята воспитываются не только по неким педагогическим принципам и по собственному разумению родителей, но и с учетом национальных традиций среды, откуда приемные дети происходят. Пример забавный и умилительный - раз в неделю Эмили возит дочку к модному парикмахеру ради создания высокохудожественной замысловатой прически, "национальной по форме". По-моему, никто из них - ни родители, ни дети - даже не подозревает о существовании столь популярных у нас проблем: кого больше любят (в смысле - кому дали лишнюю конфету, купили игрушку), зовут ли приемных родителей мамой-папой (зовут, ибо изначально не сомневались), что скажут и кто скажет? Окружающие не видят, о чем тут собственно говорить - это я вижу, о чем писать, раз у нас все по-другому.

Не очень удивлюсь, если в скором времени узнаю об увеличении семьи - Эмили раз или два заговаривала о том, что Мэри-Френсис чувствует себя порой одиноко и неуютно в ковбойском, "футбольном" обществе мальчишек. Очень может быть - вспоминаю, как они приехали к нам в гости, мальчишки немедленно затеяли бурную игру с моими внуками, а Мэри-Френсис кинулась ко мне, уткнулась головкой и стала ласкаться как котенок.

"Ну и что?" - быть может, скажет читатель.

А вот что: внешний мир, куда дети рано или поздно попадают из теплой атмосферы семьи, не обрушивается на них горным камнепадом - не возникает никаких "особых моментов" при взаимодействии нетрадиционной семьи с социумом. Окружающая среда: друзья, родственники, сослуживцы, соседи, школьные учителя и школьники считают нормой совместную жизнь собственных и приемных детей и ничуть не удивляются, когда в одной семье соединены "дети разных (даже разноцветных) народов".

Подобное "неудивление" - просто компонента массового общественного сознания. Право личности - строить свою частную жизнь по собственному вкусу и плану - подтверждается и обеспечивается этическими нормами социума, законом и обычаями.

Рассмотрим школу - среду с традиционно высоким потенциалом агрессии. Последняя может исходить от одноклассников, от учителей, от родителей одноклассников - не только в форме открытого "боя", но и в форме пересудов, замечаний, сделанных мимоходом. Можно ли минимизировать агрессию, усилить обороноспособность ребенка, повысить защищенность?

Оказывается, можно. И не минимизировать, а попросту ликвидировать саму возможность пересудов. С первого класса с детьми проводятся специальные беседы о самоценности индивидуальности - твоей и не твоей тоже. Одними беседами, конечно, многого не достигнешь - постоянно действуют и другие факторы: оценки за классные и домашние работы, например, видит только сам ребенок и его родители, которые регулярно в тетрадях расписываются; родительских собраний, где при всем честном народе обсуждаются поведение, характер, успехи и неуспехи каждого ребенка, не существует вовсе. Вместо них, примерно раз в два месяца, проводятся родительские дни: на три дня отменяются занятия, учитель сидит в классе и ведет индивидуальный прием родителей - беседует с родителями о проблемах именно их ребенка.

Таким образом, идея охраны индивидуального личностного пространства внедряется в сознание ребенка с малых лет, а потом уже он реализует ее "на автопилоте" и в социальной, и в семейной жизни. Отсутствие тайны усыновления весьма показательно в этом отношении - право ребенка знать правду о своем происхождении и его желание познакомиться со своей кровной семьей сомнению не подвергаются. Для подкрепления моих рассуждений у меня есть в запасе еще парочка любопытных примеров - мы с Алешей "нагуляли" их в парке, в пространстве случайных знакомств.

Мы приходили туда ежедневно, и едва появлялись на детской площадке, на качелях, на аттракционах (типа "горки-закорючки"), к нам немедленно подходили знакомиться мамы с детьми или няни. Никогда - бабушки, ведь им уже 90-100 лет, и им не под силу катать внуков на всяких "горках-закорючках" или играть с ними в баскетбол.

Обычный диалог "паркового знакомства":

- Ах, какой прелестный ребенок! Мальчик или девочка?

- Мальчик.

- Как его зовут?

- Алеша.

Пробуют на язык труднопроизносимое (почему-то) имя:

- Алуша, Алоша.... Что же это за имя?

- Русское имя, полное - Алексей, мы русские.

- Русские! О! Сейчас много русских в Америке. Вам нравится у нас? Вы здесь надолго? А где вы живете в России?

- В Москве.

- А кем вам приходится этот мальчик?

- Внук.

- О! It's wonderful!

Им все wonderful: и то, что бабушке явно не 100, и то, что она гуляет с внуком, да вдобавок приехала ради внука из Москвы в Америку. У них в стране бабушки и внуки, как правило, живут в разных штатах и хорошо если видятся в День Благодарения - один раз в год. Но в большинстве случаев и вовсе не встречаются.

Конечно, я спрашиваю об их детях - как зовут, сколько лет, говорю, какие они милые, но светская беседа концентрируется все-таки на нас с Алешей:

- Это ваш первый внук?

- Нет, пятый. Старший уже студент, ему 19 лет.

- Оh! Оh! It's wonderful!

После непродолжительной немой сцены разговор возобновляется: расспрашивают о семье, о профессии, о детях и других внуках (реакция на все ответы - wonderful), всегда сочувственно говорят о том, как трудно теперь жить в России (они же смотрят ТВ), и, конечно, не обходится без горьких упоминаний об их собственной сентябрьской трагедии.

Однажды разговор повернул в неожиданное русло:

- Алеша? Это в честь Алеши Карамазова, да? Достоевский, да?

Совсем юная мама оказалась студенткой филфака.

Не успела я удивиться (про себя) отступлению от американской традиции - рожать детей в 40 лет - как выяснилось, что моя собеседница - немка, живет здесь с мамой-папой уже очень давно, родители помогают растить ребенка. Родная картина.

А вот мой главный "парковый" сюжет: женщина, услыхав, что мы русские, обрадовалась как-то по-особому и воскликнула:

- О, вы русские, а у меня двое русских детей, приемные. Видите, вон они! Виктор, Раиса, бегите скорее сюда!

Пока Виктор и Раиса прибежали и пока вокруг нас бегали, я узнала от их мамы, что она привезла их три года тому назад из Перми, где они жили в Доме ребенка после гибели родителей, они родные брат и сестра. Моя собеседница в течение двух лет искала по переписке именно двоих детей - брата и сестру - ей хотелось, чтобы хоть какое-то кровное родство все-таки связывало детей, раз уж они оказались круглыми сиротами. Виктору в момент усыновления было всего полтора года, Раисе - три. Вероятно, скрыть от таких маленьких, детей, по крайней мере, страну, где они родились, вполне удалось бы, но родителям такое и в голову не пришло - ведь это нарушение прав детей.

Знакомство со мной мама немедленно захотела использовать, чтобы напомнить детям родной язык, который Раиса прочно забыла, а Виктор и узнать не успел. Конечно, из этой затеи ничего не вышло - дети говорят только по-английски, в русском не нуждаются совсем, а вот мама жалеет, что не может их научить родному языку, раз сама его не знает. Частные уроки-то взять можно, но нужно постоянное общение. (Горько сознавать, но наши российские дети, с которыми родители всеми правдами и неправдами стараются говорить по-русски, язык не то что совсем забывают - он у них как-то линяет, обесцвечивается, беднеет и, в конце концов - увы - становится иностранным.)

Мне было немного странно, что мама зовет детей полными именами: Виктор, Раиса; в момент разговора я ей об этом почему-то не сказала, а, расставшись, подумала, что, может, это и правильно, что не сказала, - она как мать наверняка придумала какие-то ласковые сокращения по законам английского языка, пусть уж так и остается

Мы ни разу больше не встречали эту семью, видимо, просто потому, что не совпадали часы прогулок.

Спустя какое-то время, тоже на прогулке, во дворе начальной школы, разговорились с мамой, поджидавшей троих мальчиков - школьников одного возраста. После первых слов: "Как зовут вашего малыша и сколько ему лет?" - мне сразу было сказано, что из ее мальчиков - один собственный, двое приемных.

А потом как-то раз моя дочка, совершенно вскользь, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщила, что у них на кафедре одна очень приятная сотрудница, которую я пару раз видела, воспитывает двоих приемных детей.

В наших домашних разговорах (в американской части семьи) эта тема возникала постоянно - она интересна во многих аспектах. Прежде всего, как реальный выход для людей, которые по каким-либо причинам (медицинским, домашним, творческим) не смогли создать семью естественного типа: мама, папа, двое-трое родных детей. Я с удивлением и восхищением вспоминаю семьи моих парковых знакомых, созданные по собственным моделям: одна мама хочет воспитывать родных брата и сестру, другая решила воспитать троих мальчиков (условных близнецов) в мушкетерских правилах мужской дружбы. Почему нет? Если условия жизни позволяют, среда не препятствует, а вполне приветствует.

Ох уж эта среда, эта народная молва!..

Ведь это она, молва, делает почти невозможным такой способ создания семьи для наших людей. Я вовсе не предлагаю механически перенести американское явление на российскую почву - не так я наивна, чтобы пытаться сравнивать быт и материальный уровень семьи, живущей в доме с садом в благополучной стабильной стране, с бытом и уровнем жизни замотанной до смерти семьи, живущей в малогабаритной "хрущевке". И я очень хорошо понимаю, что в наших условиях усыновление - акт великого благородства, мужества и самоотверженности. И, тем не менее - "акты" случаются.

...Я провела "социологический" опрос в узком кругу - поговорила с ближайшими подругами-ровесницами, и что же выяснилось: во всех рассказанных мне случаях судьба приемного ребенка и его родителей строилась по сходной схеме. В основе процесса - всегда тайна, не ради романтики, а ради защиты ребенка: ведь старушки на лавочке у подъезда, счастливые мамы во дворе и в песочнице, похоже, так и ждут момента пожалеть "сироту", ткнуть пальцем в его "приемность". Зачем? Неизвестно! Вот поэтому семья усыновителей хватается за соломинку - тайну, пусть ребенок хотя бы в самом розовом детстве будет огражден от непрошеного сочувствия, которое, по сути, - бестактность и жестокость. Не приходится удивляться, что с годами тайна превращается в бомбу. При моем опросе, выявилось, что бомба эта неизменно взрывалась в подростковом возрасте и с ужасными последствиями - уходом ребенка из дома, уничтожением доверия в семье, а то и кое-чем пострашнее.

Значит, из двух зол: тайны или гласности - "оба хуже"... Выходит, что семья, героически преодолевающая трудности моральные, педагогические, материальные, жилищные, оказывается беззащитной перед лавочкой и песочницей!

А попробуем представить себе вариант Эмили: что если голубоглазые и светловолосые русские красавцы-супруги привезли бы себе ребенка из Пуэрто-Рико (да не надо Пуэрто-Рико, у нас есть Чечня)? "Общественность" не упустила бы возможности вымазать дегтем дверь квартиры! Кому на радость? Чему на пользу? Между прочим - в гражданском кодексе о семье и браке имеется статья, предусматривающая ответственность за разглашение тайны усыновления! Однако мне не приходилось слышать о наказании кого-либо по этой статье, более того - не приходилось слышать о подаче иска пострадавшими усыновителями. Интересно, почему? А вот почему: во-первых, в момент "взрыва" любая мать в первую очередь бросится спасать ребенка, а не подавать в суд на обидчика, а во-вторых, виновными, как правило, бывают родственники или соседи. "Глас народа" в этом случае прозвучит так: "ты страдаешь - страдай, мы тебе посочувствуем, но в суд на своих из-за такой ерунды..?". Тот же "глас" проявит полнейшее понимание, даже подтолкнет на тяжбу с самыми близкими людьми по имущественным вопросам, а вот тут какая-то особая этика! Ну и главное - ведь никакие наказания не вернут ребенка, убежавшего из дома в порыве отчаяния, не восстановят разрушенного доверия...

Ситуация абсолютно тупиковая. И только потому лишь, что в массовой психологии начисто отсутствует запрет на вторжение в частное пространство личности, и никем не установлены границы этого пространства. Процесс преобразования психологии общества - задача, аналогичная выращиванию английского газона: "подстригать каждый день - и так триста лет"!

Может быть, пора начать, взглянув на "буржуйский опыт", и не свысока, разумеется. Есть смысл - посмотреть с пяти шагов и без дуэльных пистолетов.

В "буржуйском опыте" есть еще один интересный момент - планирование семьи. По некому общечеловеческому уговору (а может быть - заговору), основанному на религиозном сознании, дети должны рождаться по любви, а не по плану. Приветствую как идеальный вариант, по мере сил старалась именно так и поступать, да и не я одна.

Гляжу вокруг, читаю книги, разговариваю с людьми, смотрю ТВ - ни плана, ни религиозного уговора! Кто не знает о рождении детей по легкомыслию, по случаю, по пьянке, по продуманному желанию связать-привязать-охомутать, да и просто ради выгоды (ради получения квартиры, например)? Легкомыслие и пьянка планированию, конечно же, не поддаются, но в семье, созданной по любви, предполагаемой до гроба, планирование могло бы быть полезным.

Ну, к примеру: молодые супруги решили 3-5 лет пожить без детей, пожили - любовь оказалась не до гроба, разошлись - нет невинно пострадавшего ребенка, что плохого? Что плохого, если, например семья выпускников университета отложит рождения ребенка на 5-7 лет, а тем временем сделает научную карьеру? На первый взгляд - ничего. А на второй, медицинский, все может оказаться не просто плохо, а трагично. Как известно, десятилетиями у нас главным инструментом планирования семьи был инструмент хирургический. Пока не войдут в обиход российской семьи иные, цивилизованные методы, нечего о нем и рассуждать.

Планирование с учетом квартирного вопроса не имело смысла никогда - достаточно было 23-летней семье взглянуть на собственных 48-50-летних родителей, живущих вместе со своими взрослыми детьми в комнате (реже - в двух) коммунальной квартиры, что в 60-е было сплошь и рядом. Нетрудно было сообразить, насколько велика вероятность остаться бездетными до конца жизни, если не решиться на рождение ребенка немедленно.

Здорово это напоминает русского богатыря на распутье: направо пойдешь - коня потеряешь, налево пойдешь - голову сложишь, прямо пойдешь - к коммунизму придешь, там-то все и сложишь и все потеряешь. И посмотришь на буржуев свысока...

Такова наша российская арифметика, где от нас ровно ничего не зависело, но зато в 22-23 у нас были дети, а в 45-47 - внуки, чему в американской школе "все дети удивляются".

В американском университете профессора тоже диву даются, когда приезжают к ним в аспирантуру 25-27-летние семьи выпускников Московского Университета или Физтеха с 3-4-летними детьми. Дарят мешками игрушки, даже иногда - мебель (Эмили, например, дарила), но каменно не понимают просьбы молодой матери освободить ее от каких-либо занятий по причине высокой температуры у ребенка - "ваш ребенок - это ваши проблемы"!

И с вечным припевом: "Ну, уж если вы позволили себе иметь детей в таком возрасте!.."

Позволили. Потому что ни через 10 лет, ни через 20 никаких улучшений, никакой стабильности и собственного дома с садом не предвидится. А в молодости хотя бы есть физические силы, ноги еще держат. Пожалуй, это единственное российское соображение, отдаленно похожее на "планирование семьи", - пока есть силы, надо торопиться.

Внедрение американского стиля жизни в России - абсурд. Это не нуждается в комментариях.

Но когда живешь в другом мире достаточно долго и каждый день видишь разумно организованную жизнь, поневоле все время ломаешь голову в поисках конструктивных идей, для нас пригодных. Поиски неизменно упираются в стену черного юмора: каждый будет рад поймать метрового карпа в Царицынском пруду, но кто согласится выпустить в воду рыбку-бэби в четверть метра? Есть о чем задуматься? Вот именно!

Долгие пешие походы с коляской - хорошее время для неспешных размышлений. И место отличное - улицы бесконечной длины (номера домов: 946, 1024) и невообразимой красоты. Город садов и парков в окружении гор великолепен в любое время года, но осень - время особое (это признают и местные жители). На октябрьских тропах - подарки на каждом шагу: невероятное количество видов и сортов дубов и кленов поражает богатейшим спектром осенних красок - от нежно-желтых до темно-красных и даже фиолетовых - и фантастическим разнообразием форм листьев и очертаний кроны. Никогда не предполагала, что существует в природе пирамидальный дуб и стелющийся кленовый куст (!). Этот куст... "Что нужно кусту от меня?" Мне от куста был нужен просто лист. Поначалу я и представить себе не могла, что это клен - он рос на частной территории, а мы с Алешей смотрели на него с нескольких шагов, и его темно-красные листья с такого расстояния больше всего напоминали веточки туи. И облетали эти листья каждый день, но не долетали до тротуара, а оставались на частной лужайке, ничем не огороженной, кроме моего внутреннего этического запрета - посягнуть на чужое. Дня три я морально готовилась позвонить в колокольчик на двери и попросить несколько листьев, чтобы рассмотреть, пока они не ссохлись и не съежились. Неожиданно повезло - ветер выгнал листья на тротуар, тут-то мы и выяснили, что это клен.

Немного странно, но очень приятно встречать на каждой улице символ русской ностальгии - березу. Здесь они почему-то любят расти втроем-вчетвером из единого корня. И кажутся "награжденными каким-то вечным детством" - даже очень толстые, явно в возрасте, стволы - атласной белизны и гладкости.

А дерево - багульник. ...Сбросив в октябре листву, зацвело в начале декабря мелкими розовыми цветочками. На любимых маршрутах мы с Алешей встретили всего три таких дерева. Наверно, большая редкость...

Бесчисленные вездесущие белки бросаются чуть ли не под колеса коляски; собаки, вежливые и воспитанные (с хозяевами), редкие важные кошки, тучи грачей, единичные экземпляры очень красивых экзотических птиц голубого и красного цвета - вот наша обычная уличная компания.

Прохожих почти нет, только - "проезжие": чаще - на машинах, реже - на велосипедах, дорогу спросить, в случае чего, не у кого. Дети выпархивают на улицу из школьного автобуса и моментально скрываются в своих домах. Малышей возят в парк на машинах, даже из домов, расположенных в ста метрах от парка. Иной раз видишь - кто-нибудь сгребает листья у своего дома, подрезает ветки - этот встречный, как правило, выходит к нам, здоровается, говорит Алеше душевные слова: "Beautiful baby! Blue eyes! What's your name? " Алеша ослепительно сияет в ответ - в его лексиконе слов пока немного, но, определенно, есть у него чутье, что дома и на улице с ним говорят на разных языках. Поэтому он отвечает: " Bye-bye!" - и немедленно переводит: "Пока-пока!" Ко всеобщей радости и умилению. Мы едем дальше. Вокруг - несказанная красота осени. В душе, глубоко внутри - "любовь к родному пепелищу", в голове - навязчивая идея - вырастить на нем английский газон.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67