Еще раз о Западе, Востоке и России

Существует ли общий и ясный критерий различения основных типов цивилизаций в мире? Полагаю, позволительно один раз высказаться по этому поводу.

Коль скоро речь идет о цивилизациях, искомый критерий нужно искать в характере человеческой рефлексивности или, как говорили раньше, формах объективации духа. Замечу, что сами по себе эти формы проявляются в рамках универсальной структуры человеческой практики, включающей в себя три главных измерения или уровня. Последние во многом соответствуют трем видам знания, выделенным М. Шелером, а именно: знанию научному, образовательному и спасительному.

Действительный исток и вместе с тем исход, итог человеческого самопознания есть сама бытийственность бытия, опыт абсолютного Присутствия или, если говорить в терминах времени, вечнопреемственность жизни в духе. В восточной мысли этот источник и одновременно среда всякого сознания и сознавания обозначается понятиями всеобъемлющей "пустоты" (неотличимой от предельной наполненности) или "таковости" существования ( Татхагата в буддизме, цзыжань в даосизме). На Западе свидетельства этой реальности содержатся, главным образом, в наследии духовных подвижников и мистиков.

Опыт индивидуации исходных посылок сознания, который формирует человеческую личность, соответствует культурной практике в собственном смысле слова или, по Шелеру, "образовательному знанию". Формы культуры имеют принципиально двойственный статус, поскольку они обладают как внутренним, так и внешним измерением: первое относится к опыту открытости зиянию бытия, или "смыслу" вещей (который сам есть безусловная открытость); второе представлено паутиной объективных "значений" вещей. Культура заключает в себе фундаментальную драму человеческого существования; она есть летопись утрат и упований человеческой души, область творчества как возобновления всего вечносущего в человеке.

Собственно цивилизация в рамках предложенной схемы сводится к объективированным формам практики, уже утратившим связь с внутренним опытом. Это область технического знания и идеологии, ищущих не понимания и духовной полноты жизни, а власти над природой и человеком. Человек цивилизации может быть вполне равнодушен к жизненной правде и даже морали.

Типы цивилизации определяются, как уже было сказано, характером рефлексии, пронизывающей эти три уровня общественной практики. Теоретически эта рефлексия может выступать в двух видах: как мысль о том или ином предмете и как мысль о самом пределе мысли. Думаю, есть основания считать, что первая разновидность получила наибольшее развитие на Западе, тогда как вторая характерна в особенности для Востока.

Рефлексия на Западе так или иначе сводится к рассмотрению "данных" сознания, уподобляемого контейнеру с неким содержимым. Как следствие, в основе западной цивилизации лежит идея формального соответствия между субъектом и объектом и в конечном счете - поглощения первым второго. Но субъект, вместивший в себя объективный мир, не выносит сам себя и с неизбежностью впадает в патологическое самоотрицание. В этом наблюдении - вся история Запада, от амбиций классического рационализма до издерганного постмодерна.

Исходный пункт Дальневосточной традиции - рефлексия о самом пределе опыта, бесконечность ограничения ограниченного, которыми творится бесконечно богатый репертуар типов осмысленного (и, следовательно, символического) действия, типикон ритуальной практики. Сознание здесь уподоблено опрокинутому сосуду: оно непрерывно освобождается от своего содержания и предстает текучей и светоносной открытостью миру. Если западная цивилизация приписывает высшую ценность знанию и субъективному действию, то восточная мысль превыше всего ценит чистую функциональность (по сути, символическую и преобразовательную) бытия, косвенное "влияние" и виртуозное мастерство, почти упраздняющее разделенность воли и материала. Бытие в восточной мысли есть чистая, беспредметная практика, безупречно действенное и именно поэтому "вечно отсутствующее" всеединство конкретной цельности. Как сказано в даосском каноне "Чжуан-цзы", "Использование проницает все сущее. Достигнув этого, мы уже пребываем вблизи Пути". (Онтология "близости", как и у Хайдеггера, сопрягается здесь с этосом "само-оставления", пред-оставления всему быть тем, чем оно может и, следовательно, не может не быть.).

Действенность абсолютного действия - реальность само-отсутствующая. Она действует там, где не видна, - и поэтому она действует повсюду. Оттого же восточная философская традиция не знает четко выделенных жанров и тропологии, но вся пронизана иронией - фигурой по определению сокрытой, но являющейся истинным условием непосредственного общения. Если западное миропонимание утверждает дуализм доктрины и жизни, то на Востоке мысль уступает себя (и тем самым оправдывает) чистую имманентность существования. Восточная философия есть в своей основе именно философия жизни.

Внутри этих двух основных типов цивилизаций можно различить два подтипа, два подхода к предметности практики: одни культурные традиции основываются на опредмечивании действительности, другие, напротив, на ее "распредмечивании". К примеру, в Восточной Азии к первому типу относится Япония, ко второму - Китай. Японцам, как мне уже доводилось писать, свойственно наглядное, физическое разделение модернизированного и традиционного укладов жизни. Напротив, китайцы остаются верны беспредметности пустоты, отводя историческим формам культуры статус мимолетных, пустых "теней". Нечто подобное можно наблюдать при сопоставлении Европы и Америки на Западе. Европейская цивилизация имеет устойчивые предметные образы (культурные стили, выросшие из истории), и европейский разум всегда стремится разными способами - посредством категоризации опыта, диалектики, феноменологии и проч. - оправдать культурно-историческое единство общества, рациональный "синтез" мышления и бытия, фактов и ценностей. Америка с ее "прагматизмом" упраздняет диалектику предметности, заменяя ее совпадением (принципиально неопределенным) функции и чувства, технической эффективности и жизненного удовольствия. Проблемы Америки начинаются там, где она пытается мерить себя европейской меркой и придать пустоте своего прагматизма предметное содержание. (К слову сказать, так же поступили японцы со своим китайским наследством.) Тогда выясняется, что европейский либерализм, по природе своей провинциальный, в глобальном измерении оборачивается идеологическим диктатом.

И западная, и восточная традиции отличаются цельностью и внутренней последовательностью. Что же касается России, то она, кажется, не вписывается ни в один из перечисленных здесь цивилизационных укладов. Или, точнее сказать, представляет в какой-то радикально-обостренной форме каждый из них. Если держаться за предметность быта, то до последней ее детали и с неистовой страстностью, как принято в русском православии. Если затевать виртуальные игры с культурой, то с беспримерной дерзостью и цинизмом (притом вполне серьезным) прежних "нигилистов" и сегодняшних наших "постмодернистов". Может быть, России еще предстоит выбрать свой путь. Несомненно одно: Россия должна прийти к себе по ту сторону всех социальных "форм" через опознание и высвобождение творческого начала культуры. Это начало хранит в себе открытость человеческих сердец, знаменитую русскую "за-душевность". Безмолвно-патетическое переживание человеческого единения "здесь и теперь" - вот подлинный исток морали.

Русское миросознание в своих зрелых формах - пусть даже неожиданно, вследствие заблуждений и неудач интеллигенции - поставлено перед необходимостью размышлять о самих пределах понимания и условности всякого культурного стиля. Русской мысли свойственно особенно острое чувство обманчивости всех данных сознания и лицемерия всех цивилизованных форм жизни. Россия есть вызов и Западу, и Востоку. Но это означает также, что она есть вызов самой себе, что она обречена на поиски себя в "вечно ином". Таков истинный смысл странной и вызывающей идеи "Святой Руси". Впрочем, полнота человечности, по Хайдеггеру, только и раскрывается в бездне не-человеческого. Здесь следует искать тот "великий урок", который Россия, по слову Чаадаева, призвана преподнести миру.

Русская идея должна стать размышлением о самом пределе мысли, который делает возможным человеческую социальность. Этот вывод подтверждает интуитивные прозрения многих о том, что Россия и мир должны встретиться в акте взаимного преображения: Россия должна впустить мир в свое культурное пространство и сама выйти в мир. Таков единственный путь преодоления всех ложных идентичностей России.

Что требуется для подобного переворота в российском и мировом сознании? С феноменологической точки зрения это будет означать новое открытие символической глубины опыта, которая предваряет или, лучше сказать, предвосхищает формы культуры. Эта новая онтика культуры сделает возможным посредование между рефлективной дистанцией (западный элемент) и непосредственным осознанием (восточный элемент) в рамках действенной само-рефлексии. В терминах религии речь идет об опознании Небесной глубины человеческого сердца и схождении божественного откровения и человеческого (точнее, всечеловеческого, соборного) опыта. Свидетельства такого богочеловеческого состояния присутствуют и в видениях великих мистиков христианства, и в смелом утверждении П. Флоренского о том, что образы икон суть действительные образы небесной жизни, и в установках "глубинной психологии", ищущей в бессознательных проявлениях психики проявления высших духовных состояний.

Быть может, подлинное призвание России - дать миру новое видение.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67