Когда один великий лжец еще жил среди нас, казалось, что еще чуть-чуть - и он будет разоблачен. Но для своей смерти этот здравомыслящий безумец выбрал самый подходящий момент, закрыв своим тщедушным телом точку возврата. Само его появление на свет уже грех и величайшее преступление. Поначалу над ним смеялись, но потом увидели в нем нечеловеческую силу и пали ниц. Окончательно свихнувшись, его хоронили как гражданского героя.
Этот вождь цирюльников, возглавивший поход за правами человека, наверное, лопнул бы от смеха, наблюдая за тем, как его имя будет канонизировано. Андрей Дмитриевич - воплощение суетного тщеславия - одержал умопомрачительную победу, отобрав у двухсотпятидесятимиллионного народа право быть гражданской нацией. Он поставил знак равенства между русской и вражеской системами, вознеся себя до положения верховного судьи. Он стремился доказать, что нет ничего выше морали, что она и есть мерило социальности. Сентиментальные цирюльники ему поверили.
Однако именно нравственное измерение политики делает возможным торжество морального снобизма. Ханжеский дух без страха переступает всякие границы, ибо житейское омерзение он воспринимает как нечто вторичное и малозначимое перед лицом отвлеченного морализма. Главное - не остаться в дураках. А в дураках цирюльник не останется, коль скоро он имеет право судить. Но политика - эта царственная наука, как говорили о ней древние греки, - все же дело безнравственное, в том смысле, что она за пределами пространства морали. Поэтому ханжеский морализм противен политическому чувству, а нравственным содержанием политика наполняется только постольку, поскольку ей удается вырваться за свои пределы.
Свидетельство тому - событие, произошедшее спустя четыре года после смерти нашего моралиста. События, которого, согласно его замыслу, никогда не должно было случиться на нашей земле, на которое не может претендовать пусть даже до предела нравственная, но неполитическая нация. Ибо никакая политическая целесообразность, согласно его нравственной логике, не может требовать искупительной жертвы - человеческой жизни.
Между тем современная российская политика никогда не достигала такой полноты нравственного содержания, с каким связаны дни окончательного демонтажа советского общественно-политического строя в 1993 году. Злодей поставил тогда на карту коллективное, социальное, гражданское - во имя индивидуального, личного, а то и семейного. Поэтому ситуация 12-летней давности не поддается только нравственной оценке. Гражданская лирика не вмещает в себя содержание поистине абсурдного, недосягаемого для рациональной объективации трагедийного действа. Ухватить его смысловую идентичность в логике политической рациональности принципиально невозможно.
Это значит, что осуждения лиц, совершивших государственный переворот, недостаточно. Ревизии должна быть подвергнута вся ценностная система новой России, в основании которой лежит нравственное учение Андрея Дмитриевича.
Даже в момент своего упадка или содержательного истощения политика стремится к ценностному оформлению. Может быть, это и делает ее столь жизненным видом человеческой деятельности, связанным с живой практикой удержания постоянно ускользающей реальности общего. В силу этого день 4 октября имеет для нашей истории принципиальное значение. Этот день - свидетельство торжества так и не состоявшейся гражданской нации. Уничтожению подлежала сама претензия на таковой статус, и уничтожалось то, что лишь могло состояться. Оказалось, что открытие в себе политического свидетельствует о его недостаточности. Политически безупречное было распознано тогда как безумное.
Народ не устоял перед насмешкой. Дрогнул в тот момент, когда политика законности была выставлена в комическом свете. Разве не комично, что супротив мнимых ценностей выставляется законность? Разве можно без иронии относится к попытке утвердить верховенство буквы закона над той сентиментальной педантичностью, которая смеется над ним, которая заражена пошлой лирикой гражданственности "живого кольца"? Спасибо тебе, Андрей Дмитриевич, вот чему ты нас научил.
Политика не то место, где возможно такое объединение нации, когда все сливаются друг с другом в экстатическом чувстве единства. Хоронить Деникиных можно где угодно, но глубина гражданского раскола от этого не уменьшается. Мне не понять тех, кто считает, что последовавшая за 1993 годом ценностная нивелировка российской политики снимает напряжение 4 октября. Правда не палка о двух концах именно в силу своей неизмеримости нравственным аршином. "Се человек" - только это и можно сказать о тех, кто после поражения явил свое подлинное лицо. Но это-то и должно меньше всего смущать. Ведь даже такие люди в трагическом положении оказывались тождественны сами себе. Что бы из них сделала победа - нам неведомо. Победили бы не персоналии, а гражданская нация, осознавшая себя в таковом качестве. Но этого не произошло и, может быть, не могло произойти, потому что тогда было бы все слишком просто.
1993 год оплодотворил политику девяностых. Но девяностые не изжили октябрь, да и не могли этого сделать. Нынешнее забвение ситуации того беспрецедентного политического напряжения говорит лишь о том, что возврат должен состояться. А состоится он в полном объеме только тогда, когда преступившие человеческий закон понесут наказание не как частные лица, а как, если хотите, выразители идеи. В этом смысл Нюрнберга. Такая возможность откроется, если политическая реальность вновь обретет границы, которые будут остерегать политику от проникновения в ее пределы нравственного сознания. До тех пор, пока этого не произойдет, актуальная политика не будет иметь нравственного смысла. Последний так и будет задаваться шарлатанами, выдающими частное за всеобщее.
И паки: нравственное содержание политики лежит за ее пределами. В этом смысле политика инструментальна. Она может быть продолжением нравственного сознания, но даже в этом случае не исчерпывается и не описывается им. Аналогично этому не исчерпываются нравственным содержанием и события 1993 года. Ведь, как ни парадоксально, власть узурпатора держалась после акта циничного насилия не на штыках, а на эксплуатации развитого советского гражданского самосознания. Его альфой и омегой было представление о том, что есть вещи, более важные, чем власть и облик власти, - та истина, благодаря которой только и смогли некогда объединиться для того, чтобы победить Гитлера. То, что 4 октября 1993 года страна замерла в шаге от гражданской войны, настрого запретив себе этот последний шаг, "что бы ни случилось", - свидетельство того, что общество неизмеримо мудрее своих властителей. Хотя в том-то и ирония, что именно эта мудрость и сохранила им их власть.
И тем не менее герои 3 и 4 октября принесли себя в жертву не только во имя прошлого и настоящего, но и во имя того, чтобы узурпатору не удалось довести свое дело до конца. Благодаря им открыт путь для нашего восстановления в политических и гражданских правах. Мимолетное торжество ельцинизма - жалкое утешение для разрушителей. Дело Сахарова уже потерпело историческое поражение.