Ценностный фундаменталист в Кремле

После второго медведевского Послания не остается сомнений в том, что Россия имеет дело с президентом, работающим прежде всего с политикой ценностей. Кто-то скажет, что его заявки на 90% верны и на 100 - бесполезны, кто-то будет пытаться сыграть на дисбалансах президентского текста: «наиболее пострадавшая» в кризисе страна, стройными фалангами рвущаяся к «обеспечению лидерских позиций», полуразрушенная инфраструктура, позволяющая создавать боеспособную армию, проводить в жизнь «системные решения» модернизации, не преуменьшив неповоротливость «тяжелой машины государственной бюрократии», «стабилизация» и «модернизация» одновременно. В конце 1980-х западные наблюдатели уже изумлялись конструктивистскому замаху русских: как это «перестраивать и ускорять» одновременно (К.Гернер, С. Хедлюнд)? Тем не менее, именно это Послание смягчает противоречивость подхода – оно создает ценностный фундамент модернизации. Не будем пророчить так прямолинейно предложенную Посланием «победу» или поражение Медведева, посмотрим на его ценностную подоплеку. На вершине власти - фундаменталист и аутичный, доходящий во всем до конца фундаменталист. В его политической судьбе сомкнуты два момента:

а. Ряд непредвиденных кризисов сделал его более новаторски-гибким, чем он предполагал быть, и в этом он склонен играть на опережение, идя во всем до конца.

б. Он способен создавать властный статус не на реактивности, хитроумной сметке, пресловутом «здравом смысле» своего предшественника, а на недооценке реалий. В каком отношении? Прежде всего, в том, что его собственная выстраданная, измеренная и реализованная правота для него - чуть не закон.

Одно из базовых его словосочетаний «это недопустимо», причем даже в том, что прежде всего для западной аудитории – не правоприменение, а нарушение буквы закона. Как формируется это его «персональное законодательство»? Медведев отталкивается от приписывания реальности высшего идеалистического смысла, т.е. от обозначения существующего порядка вещей как «идеалоемкого» в самом буквальном, буквалистском, а иногда и букварном значении. Лидер ли он, ориентирующийся на ценности? Скорее, нет. Он лидер, ценности создающий. Здесь различие между ним и его предтечей - в том, что второй «доверял» или «не доверял», а первый «верит», причем верит в устойчивый комплекс ценностей, которые прагматически считает общеполезными, а значит, общеразделяемыми (для него в данном случае нет тонких различий). И может оказаться, что ему не слишком-то важна реакция мировой и российской общественности на его инициативы, т. к. он глубоко убежден, что и у него, и у них – общие интересы и ценности, и это их недоработка - что они этого еще не поняли. Иначе, его политическая перспектива - перспектива неутомимого постоянства в отстаивании фундаментальных ценностей всеобщего характера, им признанных в качестве таковых.

В ряде ситуаций его фундаментализм глубоко проигрышен. В частности, когда он не позволяет «новаторству» стать его личным новаторством, для него «ценность» - это коллективное начало, а импровизация, как никак, никогда им полностью не легитимирована! Отчасти потому в отличие от Ельцина и Путина, он по-горбачевски бессодержателен в личном обращении к избирателю - мыслит кодексами, классами, таблицами, трендами, классификациями. «Сантехник Иван» в его речи никак не просматривается, не случайно одно из любимейших его определений – коллективистское, в меру смягченное «люди»… Но в эпоху кризиса президентский фундаментализм может сработать. Хотя бы потому, что его исток - не отсутствие политического видения, а желание придать ценности характер новаторства, а не наоборот. Это особенно показало 12 ноября. Предлагать людям, мучительно-сложно, с личностными и ценностными потерями прошедшим «Околоноля», Россию, сплошь состоящую из «ученых, инженеров, конструкторов, программистов», Россию как неведомый никому, кроме заявляющего его, «инновационный мир»? Что ж, почему бы нет? Говорить о России в терминах national building как о «молодой нации» и в тех же терминах – о нации «демократической»? Пожалуйста. Но гораздо более, неожиданно беспроигрышнее было говорить перед властной корпорацией, эти личностные и ценностные потери блестяще прочувствовавшей, на языке FDR – рузвельтовском (всем повезло, что не кромвелевском!) наречии «общего блага». «Что страшнее страха – сам страх», что сильнее России – сама Россия: говорить на языке президента-цивилиста, гражданские, национальные ценности которого – всеобщи. И тут как-то уже не обращалось внимание на хозяйственную распорядительность предложений «не разбазаривать деньги граждан», на совсем схлынувшее было вместе с советским укладом, это его просветленно-пионерское «родной край», на торопливую горячность его «мы с ними разберемся». О Дмитрии Мережковском когда-то писалось, что его можно видеть по-разному, агрессивно не принимать, но есть в этом творчестве «потусторонний звук из ниоткуда», природное, пантеистическое слово заставляющее буквально всех, каждого прислушиваться к нему. Что-то сродни этому происходило – не сразу, первоначально царила затаенная снисходительность, томящаяся насмешка – в зале Федерального Собрания. В начале – удивление, затем – снова удивление, но по другому поводу: когда президент так забыто-серьезно и неожиданно пространно заговорил о «детях-сиротах», «инвалидах», «недостойных сотрудниках милиции», о поощрении тех, кто «бескорыстно» посвящает свой труд уходу за детьми, когда звучала реплика аффектированной благодарности ветеранам, суммарно это создало эффект возвращения максималистского, открытого, интеллигентского этического слова, замешкавшегося где-то позади, за порогом реформ. И его «униженные» прочлось как «оскорбленные», и его Россия – как занедужившая, когда-то опрощенная «родственность» далеко не по отношению «к ветеранам», его политика – как покоряющее действие простеца, на которого «довольно сложности». Извечное русское военное «мы победили – и враг бежит, бежит, бежит» в президентском Послании выглядело совсем уж архетипически…

В этом сегменте то и дело будет срабатывать двойственность его новаторства. Готовность к новаторству, инициация решения этически понятых им проблем, готовность ратовать за них "до последней капли крови" (что свойственно ему - в одном и том же, планово-заданном виде) и неготовность уходить от роли великолепного
реагента номинально всеобщих ценностей в статусеглавы государства (возвращусь назад: «номинальность» – отражение специфики его отношения к своему-всеобщему).

Тем не менее, «потусторонний звук» в дискурсе Медведева есть: он интуитивно задевает струны «русского самосознания» в его романтически-наивных импликациях. Впрочем, в политике это иногда срабатывает. Кстати, и так, что дискуссии о модернизационном «меньшинстве» и «большинстве» вырабатывают стандарт ценностной коалиции.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67