Советский писатель Григорий Бакланов в своих мемуарах (изданных в середине девяностых годов, когда Бакланов, конечно, уже не был советским писателем, а, напротив, был большим антикоммунистом) описывал, в частности, период, когда ему, Бакланову, пришлось несколько лет подряд жить на одной лестничной площадке с Всеволодом Анисимовичем Кочетовым - главным редактором журнала "Октябрь" (бывшего в те годы таким "Новым миром" наоборот - кажется, по всем вопросам журнал Кочетова занимал позицию, прямо противоположную позиции журнала Твардовского), членом Центральной ревизионной комиссии КПСС, депутатом Верховного Совета СССР. Кочетов всю жизнь (по крайней мере, с момента публикации в 1954 году романа "Братья Ершовы" о династии донецких металлургов, в свободное от производства время борющихся с безыдейностью донецких же художников и театральных деятелей) имел репутацию едва ли не главного сталиниста-охранителя в советской литературе. Естественно, в мемуарах Бакланова Кочетов был отрицательным персонажем, Бакланов писал о нем с нескрываемым омерзением и, помимо прочего, описывал, как каждое утро ему приходилось сталкиваться с Кочетовым у лифта. Вначале из квартиры, если верить Бакланову, выходил взрослый сын Кочетова, который тщательно осматривал лестничную площадку - не стоит ли кто на лестнице, за ним выходила, как называл ее мемуарист, "мадам Кочетова", которая вызывала лифт, и только после этого к лифту шел сам Кочетов - шел быстро, словно боялся чего-то, и даже с Баклановым не здоровался.
Насчет того, что не здоровался, - тут вопросов нет. Судя по тем же мемуарам, Бакланов не был тем человеком, с которым приятно здороваться. Тут интересно другое. Вот этот страх писателя-охранителя Всеволода Кочетова - это просто следствие какого-то психического заболевания вроде паранойи или что-то более сложное? Потому что странно получается: советский писатель-номенклатурщик, депутат и почти член ЦК - ему же, по идее, нечего и некого было бояться. Это же, в конце концов, не знакомый нам по популярному телесериалу Сергей Есенин, который предчувствовал смерть от рук кровавых еврейских чекистов. Чекистов Кочетов точно не боялся. Что же это было?
Когда мне было лет семнадцать-восемнадцать, я, наверное, подспудно желая быть безумно оригинальным, очень любил читать советскую охранительную литературу, к тому времени напрочь забытую даже специалистами. Читал Кочетова, читал Ивана Шевцова, выпускное сочинение в школе писал по "Все впереди" Василия Белова и так далее. Симпатии мои были на стороне авторов этих книг и на стороне тех героев, которых авторы считали положительными. Но даже при этой симпатии я не мог сдержать иронической улыбки, сталкиваясь с описываемыми советскими охранителями проявлениями человеческого коварства. У Кочетова в "Чего же ты хочешь?", например, машинистка-антисоветчица Шурочка фабриковала письма читателей, осуждающие положительных героев, а затем с помощью ездящих по стране подельников рассылала эти письма по редакциям газет и журналов из разных городов СССР. У Ивана Шевцова в каком-то романе (опубликованных романов у Шевцова было много, что, впрочем, не стало поводом для его принятия в Союз писателей) поэт по имени Артур Воздвиженский спровоцировал ресторанную драку, в которой у положительного героя хулиганы отобрали партбилет, что вызвало обязательные по тем временам неприятности у положительного героя. Тогда, семь-восемь лет назад, подобные сценки не могли вызывать у меня иной реакции, кроме иронии, потому что, конечно, очень бредово это все выглядит - машинистка, фабрикующая письма, поэт, ворующий партбилеты, и так далее.
Сегодня, читая те романы, я бы уже не улыбался. По "Живому журналу" недавно прокатился скандал - неизвестные доброжелатели с помощью известных пользователей "ЖЖ" озаботились судьбой грудной дочери одного патриотически настроенного публициста; их письмо о том, что девочка пропадает без свежего воздуха и родительской ласки, пока отец занимается своей патриотической публицистикой, уже несколько раз появилось в "ЖЖ", всякий раз его оперативно удаляют, но, кажется, все, кто должен был прочитать этот текст, его уже прочитали.
С тем отцом-публицистом личные отношения у меня не сложились давным-давно, но даже мне, человеку, не питающему к этому отцу никаких теплых чувств, делается не по себе, когда я наблюдаю за тем, как неизвестные доброжелатели его травят, используя, прямо скажем, самые омерзительные методы из всех, какие только могут быть. Насколько известно, этому человеку уже сейчас приходится тратить большую часть своего времени не на профессиональную деятельность, а на то, чтобы объяснить своим начальникам (он на радио работает), что с дочкой все нормально. Неизвестные доброжелатели торжествуют победу - объект их травли уже фактически выпал из того пространства, в котором его присутствие по каким-то причинам мешает им.
Подобные примеры все чаще в последнее время встречаются в интернет-тусовке (которая в сегодняшней России играет ту же роль, какую во времена Кочетова и Шевцова играли ЦДЛ и ресторан ВТО. Нравы шестидесятых-семидесятых, когда одна группа располагала властью, как сейчас принято выражаться, административного ресурса, а другая - властью угроз и анонимок, стремительно возвращаются в нашу повседневность. Они именно возвращаются, был период, когда их не было - представить, как один "социокультурный мыслитель" травит другого "социокультурного мыслителя" анонимками в восемьдесят девятом или, скажем, девяносто шестом году, невозможно - устройство общества просто не предусматривало возможности таких методов полемики. Сейчас - предусматривает. Фактически однопартийная страна с единственным центром власти всегда обречена на появление власти альтернативной, неформальной. Тогда же, сорок лет назад, эту ситуацию (причем вполне восторженно) нагляднее всего описал поэт Евтушенко в стихотворении "Наследники Сталина": " Наследников Сталина, видно, сегодня не зря хватают инфаркты". Когда одна сторона конфликта максимум что может сделать - это исключить оппонента из партии, а другая доводит оппонента до инфаркта, - кто в такой ситуации сильнее? Собственно, поэтому книги советских охранителей так мрачны и депрессивны по сравнению с книгами диссидентствующих современников. Противостоять власти гораздо проще, чем противостоять тусовке.
Единственным плюсом нынешнего возвращения в шестидесятые можно считать то, что теперь понятно, чего боялся Кочетов. Хотя лучше бы, конечно, по-прежнему не было понятно. Какая, в конце концов, разница, чего он там боялся.