Невинная домашняя уборка в режиме "невыключенная голова" оборачивается ревизией. Вместо того чтобы, навсегда расставаясь с проклятым прошлым, выкидывать все подряд, начинаешь тормозить, вчитываться в заведомый мусор. Дело закономерно кончается катастрофой: не все прошлое было безнадежным, не все записи устарели. На клочке, помеченном 22 декабря 1998 года, упоительная формула французского классика Жан-Пьера Мельвиля: "Из двух человек один всегда предатель". Какая, к черту, уборка! Возбужденный, вдохновленный, принимаюсь сочинять колонку. Домашние ругаются, но ладно.
Более-менее сведущий в массовой культуре человек понимает, что одной формулы такого рода более чем достаточно для качественного кино. Сильная формула, оперирующая базовыми архетипическими понятиями! За три часа квалифицированный человек превращает ее в качественную заявку, за три недели - в сценарий, за три месяца - в полнометражный фильм, за год - в блистательный сериал.
Прямо под Мельвилем с удовлетворением замечаю вкусный собственный комментарий: "На самом деле следует говорить: 'Из двух человек хотя бы один - предатель!' Мельвиль - он же не хлебнул наших специфических девяностых". Мельвиль отдыхает.
Свежий американский телесериал "Отчаянные домохозяйки" сразу удивляет количеством и качеством базовых формул. Ты еще ничего не понял, ты даже не врубился, зачем тебе вообще нужно это смотреть. Ты просто-напросто не успел выключить телевизор после очередной серии "Прекрасной няни", но тебя уже бомбардируют архетипами, властно забирают в плен. В твою не расположенную к треволнениям душу потихонечку, против твоей воли вползает сладкая-сладкая метафизическая тревога.
Через три с половиной часа неотрывного просмотра ты, как зомби, звонишь всем друзьям по очереди, чтобы сообщить: "Ближайшие полгода все мои воскресные вечера заняты. Даже не приглашайте. Давайте встречаться в другое время!" Удивительнее всего то, что некоторые не удивляются, смеются: "Отвяжись! Мы и сами никуда не собираемся в ближайшие воскресные вечера..." - "Я правильно понял?" - "Ты правильно понял". Наконец-то появился развернутый художественный текст, который нестыдно советовать и который небессмысленно обсуждать.
В одном старинном советском фильме бытовала формула: "Счастье - это когда тебя понимают". Очень подходяще! Неизвестные мне американцы - понимают. Полная гармония между их архитектоникой и моей психосоматикой. Я так дышу, как они тут понаснимали. И, выходит, не я один.
В конечном счете все определяет темперамент. Некоторые ходят вокруг да около, силятся надышать атмосферу. Потом укореняют в этой самой сомнительной дымке персонажей. Аккуратненько подпускают квазидуховной проблематики, соответствующих разговорчиков. Все это называется "европейский авторский стиль", все это осталось далеко в прошлом, в уютных временах холодной войны, последующей разрядки и злокозненной перестройки.
То были времена конца истории. В те незапамятные годы я и сам молился на Бергмана, Антониони, Вендерса, Фассбиндера, Янчо и даже Тарковского. Однако пружина истории потихонечку начала распрямляться, время снова пошло. В России это пока незаметно? Кому надо, тому заметно.
Главное событие "Отчаянных домохозяек" случается в первые же три минуты, без проволочек. Некая Мэри-Эллис, добропорядочная жена, мать, подруга и обывательница, начинает очередной день самым заурядным образом: побывала в магазине, в химчистке, где-то еще, явилась домой, достала из аккуратной коробочки револьвер, приставила к собственному виску, выстрелила.
Выстрелила, умерла, но осталась где-то рядышком, где-то неподалеку. На протяжении всего сериала мы периодически слышим ее закадровый голос, ее двусмысленные комментарии, ее полунамеки и завуалированные сарказмы. Слышим только мы, зрители. Четыре заветные подруги, муж, сын, соседи и загадочные приезжие - не слышат, живут своею жизнью. И с каждой минутой жизнь эта становится все более интересной.
Предельно сильный ход. Настолько же простой, насколько гроссмейстерский. А разве не проста формула Мельвиля? Разве француз сообщил нам что-нибудь новенькое? В некотором смысле да, сообщил. Он облек очевидную моральную сентенцию, ходульную истину - в безукоризненную художественную форму. Напряг эту истину заново, заставил ее вибрировать, вынудил провоцировать смыслы.
Кто это говорит: "Из двух человек один всегда предатель"? Бог? А может, дьявол? Резонер, моралист? Обманутая жертва или едва решившийся на предательство Иуда? Участник событий или наблюдатель? Из предсмертной клетки или после чудесного спасения? Непонятно. Вот из этой самой зоны неопределенности как раз и выделяется художественная энергия. В зависимости от того, какими обертонами формула окрашена, меняется картина мира.
Самое загадочное, самое важное обстоятельство "Отчаянных домохозяек" - плохо мотивированная, но непрерывающаяся речь застрелившейся Мэри-Эллис. К концу второго воскресного вечера это обстоятельство начинает тревожить по-настоящему. Наконец удается сформулировать свое полубессознательное недоумение: совершенно непонятно, откуда этот голос доносится!
Из рая, из ада, из чистилища, а может, из нового, неконвенционального измерения? Где она теперь? Почему обращается только к нам и не обращается к местным - к родственникам и подружкам? Почему комментирует не все события, почему неоткровенна? Почему голос ровный, а временами насмешливый? Она от кого-то зависит? Кто-то с нею рядом? Она - голос, и только, или же нечто большее? Почему заинтересованно следит за событиями в поселке? Видит ли участников событий насквозь? Знает ли все причины и следствия, то есть находится в конце времен, или же все-таки соинтонирует живым участникам сериала в режиме реального времени, вместе с нами? Она все еще Мэри-Эллис или нечто новое, иное? Наконец, как этот проклятый - и внешне элементарный - подлунный мир устроен? Сколько там отсеков, измерений, сколько агрегатных состояний?!
Все это непраздные закономерные вопросы, которые неустанно продуцирует голова внимательного зрителя, будто бы занятая исключительно повседневными приключениями поселковых обывателей. Вот именно, мы подсажены на быструю простоту, на интересную повседневную текучку с участием живых симпатичных женщин и загадочных мужиков. А подсознание встревожено размеренным голосом той, которая, оказавшись в недавнем прошлом самой быстрой (р-раз - голова вдребезги!), теперь превратилась в самую медленную (вечная душа?!). Вот на этом гениально организованном темпоритмическом противоречии между суетным видимым измерением и неопознанным невидимым все и держится!
Конечно, этот сериал аккумулирует американскую социальную мифологию последних лет. Он располагается где-то посредине между "Твин Пиксом", которого я не видел вовсе, о котором поэтому пришлось расспрашивать, и "Сексом в большом городе", который смотрел частично и, по правде говоря, безо всякого удовольствия. От "Твин Пикса" здесь маленький городок и большая загадка. От "Секса" - четыре предприимчивые подружки среднего возраста, как будто худо-бедно устроившие личную жизнь, словно бы переехавшие из Нью-Йорка в некий пригород.
Словечко пригород постепенно становится ключевым. Звучит все чаще, маркируя здешнюю жизнь все более негативным образом. "Пригороды - это поле брани!" - комментирует Мэри-Эллис. Ситуация окончательно проясняется после эпизода "Клуб читательниц". Оказывается, героини издавна участвуют в деятельности некоего кружка, призванного приобщать к чтению с последующим обсуждением прочитанного. На этот раз руководительница предложила обсудить "Госпожу Бовари". Загруженные личной жизнью и внезапными приключениями, подружки романа так и не осилили. Кажется, лишь одна с грехом пополам пролистала первые пятьдесят страниц.
Весьма недвусмысленное авторское указание! Как известно (надо бы, впрочем, перечитать), героиня Флобера разрывалась между безрадостным прозябанием в провинциальной дыре и романтическими иллюзиями, навеянными собственной пылкой натурой, и покупной клишированной литературой. Госпоже Бовари мечталось о Париже, о сопутствующих роковых страстях, об интересненьком, поэтому она принимала за подарки судьбы разного рода корыстных проходимцев, с позволения сказать, козлов, вроде Родольфа и Леона. Кажется, Флобер дает парафраз классической ситуации нового времени, впервые осмысленной Сервантесом в "Дон Кихоте" - романе, который Гейне остроумно поименовал "величайшей сатирой на человеческую восторженность".
Вот оно что! "Отчаянные домохозяйки" по всем статьям, по всем измерениям - грандиозное метафизическое исследование, социокультурный эпос, а не легкомысленная "женская" комедия положений, как покажется иным любителям (равно и нелюбителям) Хмелевской, Донцовой и Сары Джессики Паркер. Впрочем, женская проблематика сериала достойна специального осмысления.
Итак, Сервантес первым актуализировал феномен воображаемого. В "эпоху технической воспроизводимости", начало которой ознаменовалось развитием книгопечатания, воображаемое начинает конкурировать с реальностью, вытеснять ее и замещать, причем это именно мужское воображаемое. Дон Кихот ощущает себя в этом мужском мире как рыба в воде, он столь же комичен, сколь и велик! Зато мадам Бовари теряется, путается, гибнет.
Социальное воображаемое воспроизводится в столицах. Отсюда страстное стремление Эммы Бовари в Париж, а наследующих ей трех чеховских сестер - "в Москву, в Москву!". В контексте Флобера, Чехова и авторов сериала "Отчаянные домохозяйки" пригород, провинция - это некая метафизическая территория, где воображаемое вступает в жесточайшую схватку с так называемой реальностью. Именно в этом смысле, а не в смысле тривиальных бытовых склок следует понимать реплику Мэри-Эллис: "Пригороды - это поле брани". И, повторюсь, закономерной жертвой мужского по происхождению воображаемого становится женщина.
Что сразу же поражает в самоубийстве Мэри-Эллис? Оголтелая, неженская решительность, усугубленная еще и пластическим решением эпизода. Итак, не тяжелое мучительное отравление, как у Эммы, а внезапное, почти веселое переключение регистров: сразу после химчистки и супермаркета - сияющий револьвер, совершенно по-мужски приставленный на фронтальном крупном плане к виску.
Таким образом, самоубийство Мэри-Эллис подается как окультуренная трагедия. До этого мгновения, до начала сериала, героини жили в неинтересной реальности. Но Мэри-Эллис примерила на себя самоубийство, словно социокультурный феномен. В уютный пригород ворвался ветер перемен - начался стремительный перебор клишированных ситуаций. Теперь воображаемое полностью подавляет реальность. Четыре подружки начинают поиск причин самоубийства Мэри-Эллис. Мир моментально перекодировался. Теперь ключевым словом становится словечко "секрет". Четыре обаятельные земные женщины пытаются интерпретировать проблематику жизни и смерти, вины, греха и воздаяния, прибегая к неадекватной терминологии.
"Рекс, когда Мэри-Эллис покончила с собой, я поняла - у всех секреты! И я хочу, чтобы ты рассказал свой".
"Доверить вам секрет?"
"Видимо, этот секрет очень тебя греет!"
"Будьте уверены, ваших секретов никто не узнает".
Или даже так:
"Ты невероятно скрытный". - "Я - обычный".
Словно по моему заказу, канал "Культура" начинает показ качественной экранизации "Госпожи Бовари" с очень хорошей актрисой в заглавной роли.
Эмма: "Но у меня нет тайн, мадам!"
Маркиза: "Пока нет!"
Или вот такой, воистину блестящий, диалог Эммы с прискучившим ей мужем:
"Мне нужна страсть, Шарль!" - "Ты называешь страстью ссору в саду посреди ночи?!"
Так вот, четыре живые героини пытаются интерпретировать метафизическую драму (грех самоубийства), равно как и воспоследовавшие новые драмы, в привычной для них терминологии повседневной возни. В сущности, их цель - ее реабилитация. Подружки уверены, что существует некий фабульный секретик, который целиком и полностью оправдает Мэри-Эллис. Однако сама виновница, впустившая в их мирок воображаемое и обладающая теперь качественно иным знанием, саркастически комментирует: "Есть очень популярная книга, утверждающая, что каждый грешен..."
...Мои сумбурные промежуточные наблюдения имеют целью, конечно, не окончательный анализ с диагнозом. Они не претендуют даже на точность со строгостью. Растерявшаяся от бесконечных революций и реставраций Россия зачастую назначает на почетную роль "настоящего искусства" выспреннюю лабуду второй и даже третьей свежести. Зато по-настоящему высокую и по-настоящему современную культуру здесь с легкостью записывают в разряд "третьесортных западных сериалов", поделок. Это досадная и весьма опасная для духовного здоровья нации аберрация зрения. Таким вот образом у нас воспроизводится и канонизируется напыщенное провинциальное сознание.
Скорее всего, я еще вернусь к отчаянным домохозяйкам. Уверен, они способны на большее.