Иные российские пропагандисты неподдельно, точно малые ребяты, обижаются: "Кое-кто пересматривает итоги второй мировой!" Типичная реакция перекормленных ленивцев. Война - сшибка интересов. Закономерно, что активные политические субъекты работают на себя даже через много лет после подписания мира: передергивают, ищут, кого бы уязвить, где бы оторвать кусок посытнее. Короче, осуществляют борьбу за смысл, перетолковывают. Наша непотопляемая элита, еще с советских времен существующая в режиме "конец Истории", удивилась тому, что поле битвы по-прежнему существует и что активные боевые действия не прекращались на этом поле ни на минуту. Едва скинули тапочки, забрались на диван, отчитали неповоротливых крепостных, бросили хозяйский взгляд на имущество, едва принялись культивировать свою непременную обломовщину, как улыбчивый сосед предъявил очередное вероломство, в сущности обыкновенный эгоизм! В ответ наши обижаются, пыхтят и морализируют. У них дряблость, пролежни, несварение, им приготовлена утка и приготовлена клизма, они надеются потреблять и грезить, грезить и потреблять... На самом деле раз и навсегда случается только смерть, а все живое склонно к переменчивости. По-русски фильм режиссера Сиднея Поллака называется "Переводчица", а по английски много лучше: The Interpreter, истолкователь. На нашей глянцевой рекламной открыточке самопальный тоталитарный комментарий к картине: "Правда не нуждается в переводе". Но фильм-то как раз про обратное: правду всякий раз приходится добывать заново.
В конце октября в Тулу приезжал возобновленный ансамбль Георгия Гараняна "Мелодия". 70 лет Гараняну, 30 лет "Мелодии", и я, памятуя о том, что ансамбль был лучшим инструментальным составом на достаточно сильной советской эстраде 70-х, конечно, отправился в зал местной филармонии. В зале я испытал легкий шок. В первых рядах, там и сям, расположились все памятные мне по годам учебы в Тульском политехе комсомольские секретари разных степеней посвящения: факультетские, институтские, горкомовские. То есть я даже удивился тому, что без труда припомнил лица с именами, ведь сам общественной деятельности сторонился, да и лет прошло немало. Но выходит, их специфическая, предписанная партией активность была столь велика, что секретарские харизмы отпечатались на сетчатке!
Гаранян выглядел лет на 50, сумасшедшие духовые были безупречны, а ритм-секция выдавала ровно то же самое здоровое варварство, что и в годы моего детства на бесчисленных пластинках одноименной фирмы грамзаписи, однако я исподволь разглядывал этих. Скорее всего, их было не так уж много, в пределах дюжины, но испуганному мне показалось, что вот уже весь зал, все восемьсот человек - сплошь секретари с секретаршами, сплошь комсомольцы беспокойные сердца, которые собрались, чтобы уличить меня в страстной любви к легкому жанру. Вот сейчас поднимутся, хором запретят Эллингтона с Зацепиным, заставят музыкантов импровизировать "Интернационал" и вынудят беззащитного меня петь. А пою я, надо сказать, фальшиво, не по уставу...
Кстати, почему они не здороваются друг с дружкой в антракте, делают вид, что не знакомы, и даже незаметно пихаются в толпе возле раздевалки, вредничают? Ясное дело: раньше у них был один, общий бизнес, зато теперь у каждого свой! Поплыли перед мысленным взором абсурдные собрания, внос-вынос знамени, приветственные слова съезду, политинформации и непременный госэкзамен по марксизму-ленинизму. Это в Москве с легкой руки прекраснодушного Горбачева уже как бы дружили с Америкой, но в заштатной Туле еще долго сопрягали прекраснодушие с агонией, по инерции, на всякий случай осторожничали, то бишь запугивали и клеймили. Привязалась дурацкая формула: "Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!" Кто этот "он", Гаранян? Не исключено. Когда иные радетели и поборники пугают нас великими мертвыми вождями, я думаю о том, что куда более мелкие вожди благополучно живут среди нас и что сей факт требует настойчивого осмысления, истолкования. Во времена моей юности эти мелкие угодливо подавляли свободное волеизъявление, зато теперь прилюдно демонстрируют свою приверженность идеям Колтрейна и Коулмена. Аккуратненько аплодируют Гараняну. Со скрытой ненавистью косятся друг на друга. И кстати, взгляды эти как-то уж слишком откровенно комментируют события приснопамятного 37-го года! По крайней мере, первую, инспирированную, мало-мальски управляемую фазу: разборки верхних эшелонов. Вот какую бурю эмоций породил средненький, умозрительный фильм Поллака. Итак, внимательность к деталям и воля к их интерпретации - гарантия адекватности.
Бросается в глаза Николь Кидман, которую я прежде не любил; теперь же ей прописали прическу-растрепку и закрывающую правый глаз челку. Челка эта - большая удача стилистов, Кидман хороша! В смысле, точно выбрана и грамотно эксплуатируется. У Кидман вздернутый носик, благодаря чему ее ноздри вечно дышат тебе в глаза, сигнализируя о перманентной тревоге и сопутствующем нервном возбуждении, короче - о нерешенных личных проблемах. Кидман играет переводчицу-синхронистку, служащую в ООН. Однако родилась эта славная белая женщина в Центральной Африке, в стране Мат обо, где говорят на языке ку и где правит жестокий-прежестокий диктатор доктор Эдмонд Зуани. То есть это потом он стал прежестоким, а вначале подавал прогрессивные надежды и даже написал книжку A Liberator's Life, видимо "Жизнь освободителя". Итак, для начала Зуани сверг короля Тобина Первого, который в свою очередь "наворотил много разных дел", и только потом попытался навязать благословенному народу Матобо западные стандарты. Однако догоняющая модернизация всегда сопряжена с жертвами, и вот уже доктору Зуани приходится оправдываться с трибуны ассамблеи ООН: "Я вынужден был применять акты насилия для улучшения качества жизни. Моя администрация, да, часто прибегала к брутальным методам. Наверное, где-то поспешили..." Что-то такое мерещится, какое-то послание. Похоже, американские авторы не в последнюю очередь подразумевают родное наше. Они не извиняют диктатора, не оправдывают, совсем наоборот, но они отдают себе отчет в том, что диктатора активизируют ему же подобные. Диктатора провоцирует революционная ситуация. И тот, кто прежде согласился на комиссаров в пыльных шлемах, не застрахован теперь ни от каких сюрпризов. Банально? Да. Но американцы не стесняются продолдонить очевидные вещи в очередной раз. И даже в ущерб так называемому "искусству". Ясно же, весь этот джаз не про Африку. Африка никогда никого не догоняла. Африка без комплексов.
Так вот, Сильвия Брум (как раз Кидман) родилась в Матобо на родительской ферме. Прогнав нелепого Тобина, революционный вождь Зуани вынужден был насильничать, ибо нелегитимную власть готовы оспоривать все кому не лень. Двадцать лет назад в пламени гражданской войны погибли родители и сестра героини. Кстати, и сама она сгоряча застрелила какого-то невиновного парнишку! Ее брат остался в Матобо, чтобы вести непримиримую борьбу с режимом. Оппозиционеры с террористами - положим, некто Куман-Куман, некто Джамал - повыскакивали из своей сложной социальной ситуации как черти из табакерки и теперь ведут охоту на Зуани. Прямо в здании ООН, прямо в своих рабочих наушниках и прямо на языке ку Сильвия слышит разговор неизвестных заговорщиков, а потом как честная женщина докладывает о попытке покушения на Зуани агентам ФБР, среди которых бравый Шон Пенн. За три дня он должен разгадать эту белую переводчицу: врет - не врет, замешана - не замешана и т.п. Кроме того, Шон Пенн должен разобраться в личной жизни: две недели назад со своим любовником Эдди от него сбежала жена, танцовщица Лаури. Жена успела наговорить на домашний автоответчик какой-то чепухи и вскоре после этого погибла вместе с Эдди в автокатастрофе. Теперь Шон Пенн прислушивается к ее голосу, стараясь понять еще и вот эти мотивы с настроениями. То есть в узкопрофессиональном смысле the interpreter - это Кидман, переводчица, а по сути - это Шон Пенн, вдумчивый интерпретатор реальности, которая, если разобраться, легко сводима к чужим речевым жестам. А откуда еще мы знаем то, что знаем? Что есть мир, как не речь с интерпретацией? Хуже всего помещаются в речь боль с любовью, но настойчивый толмач Шон Пенн даже их надеется распознать в несвязном лепете своих женщин: прежней и, вероятно, будущей.
Словечко "переводчица" ориентирует зрителя неправильно. Я смотрел фильм на кассете и, будучи сбит с толку русскоязычным названием, при первом просмотре попросту не заметил многих значимых деталей. Чтобы снять недоумения, пришлось смотреть вторично, уже как The Interpreter. Вот почему я так часто и подробно говорю о названии. Название, особенно если оформляет протагониста, играет смыслообразующую роль. Название настраивает оптику потребителя.
По-настоящему хорош только предпоследний эпизод: Кидман держит на мушке диктатора Зуани, а Пенн держит на мушке ее саму. Зуани сохраняет достоинство, смешно таращит глаза, тем временем Кидман мужественно разоблачает свою сомнительную героиню. Сильвия заставляет диктатора читать вслух его собственную книжку, плачет, жалобно глядит на решительного Шона Пенна. Вот когда я реабилитировал эту актрису - когда всего за пару минут она ловко перекодировала образ своей будто бы компетентной Сильвии, когда не постеснялась и - главное - сумела на одной актерской технике трансформировать переводчицу в реву-корову, одинокую растерянную тетку. Всю дорогу Сильвия изображала уверенного, владеющего информацией о ситуации в Матобо человека. Ее сногсшибательная челка, ее опыт жизни там, ее связи с людьми оттуда будто бы гарантировали адекватность поведения. Ничего подобного! Оказалось, эта грамотная белая женщина не способна отрешиться от общинно-племенной дикости, господствующей в Матобо, не способна транспонировать ключевое для языка ку слово "месть" в значимое английское "закон". Инфантильная, она даже готова погибнуть на электрическом стуле, лишь бы пострадал некий доктор Зуани, который будто бы единолично виноват в гибели ее родственников. В ее одиночестве. И в ее тоске. Трезвый агент ФБР Шон Пенн ласково, но твердо уговаривает ее опустить оружие, и в эту минуту Кидман становится похожа на дурочку из переулочка, на обиженную хамоватым товароведом продавщицу советского гастронома. Диктатора будет судить международный трибунал в Гааге. Сильвия возвращается в Матобо. Шон Пенн обещает писать ей письма.
Все же я оставлю эту вялую картину себе. Неадекватное бледнолицее существо, в самый неподходящий момент предъявляющее не те претензии не тому, кому надо, - слишком узнаваемый образ. "Доктор Зуани, я Сильвия, семью которой вы убили. Мы так гордились вами, а вы такого наворотили! У меня была семья, семья из семей, мы любили "Битлз"..." В этом месте я даже засмеялся. Может, неточный перевод? А может, наоборот, слишком последовательные, слишком саркастичные американские сценаристы? При всем уважении к рок-н-роллу должен заметить: "Битлз" - это не критерий и не аргумент.